«Вяз посредине стоит огромный и темный, раскинув Старые ветви свои; сновидений лживое племя Там находит приют, под каждым листком притаившись.» — Вергилий «Энеида».
Трава щекочет ноги, будто облизывая их и покрывая влажной росой. День был по-настоящему благостный: солнце лениво расплескало свои лучи по полям и деревьям, ветер игриво путался в волосах и овечьей шерсти, облака медленно плыли по голубому небосводу. Джонни зевает и садиться на мягкую траву, прикусывая зубами тонкий стебель мака. Доён пересчитал овец и уселся рядом, поднимая голову, чтобы взглянуть на небо. Его тревожило что-то, не давало покоя и царапало острыми ногтями изнутри. Юноша хочется поделиться своими переживаниями с другом, но что-то останавливает его, будто в горле застряла толстая кость. Но Джонни, щурясь от ярких солнечных лучей, взглянул на младшего, будто чувствуя его смятение. — Я видел сон. — Неожиданно начал Ким, следя за реакцией Енхо. — Что за сон? Хороший или плохой? — Я не знаю…Скорее плохой. Я видел старый вяз, который стоит на окраине, ветки его были такие длинные и почти касались неба, но на них не было ни листочка, да и выглядел он так пугающе. Мне казалось, он говорит со мной или зовет к себе, я не разобрал. И было так страшно, но я все равно подошел к нему, затем взобрался. А потом ветки стали оплетать меня и будто были под моей кожей, они прорастали внутри, я стал частью старого вяза. — Доён выглядел еще более обеспокоенным, а потом он взглянул на Джонни, который выглядел очень задумчиво. — Знаешь, на том вязе вешали ведьм и всяких провинившихся давним давно. — Енхо лег на траву и прикрыл глаза. — Серьезно? Жуть какая. — Парень поежился и прилег рядом. — Как думаешь к чему этот сон? Это плохой знак или наоборот хороший? — Если тебя так волнует этот сон, то сходи в церковь, помолись и поговори со священником. Я в толкование снов не верю. — На пару секунд Со открыл глаза, чтобы посмотреть на лицо друга и убедиться, что он в порядке. — Слушай, это просто дурацкий сон, в вяз ты не превратишься. Я от отца слышал, что его вообще срубить хотят, поэтому не переживай. Доён только пожал плечами и взглянул на небо, смотря на то, как плавно плывут облака, надеясь, что они заберут с собой тревогу от дурного сна и скроют ее за горизонтом. Ким вертит в руках крестик, что висел на шее, обдумывая слова друга. Возможно, в его совете действительно был какой-то смысл? Так сложилось, что от всех бед в поселении идут именно в церковь. Она стояла на холме, как раз недалеко от старого вяза, что так пугал Доёна. С того холма было отлично видно все поселение, кто чем занят и как велик темный лес, что простирается далеко-далеко, где кончается Земля. Как один все жители повторяли молитву за священником, проговаривали «аминь» и складывали руки в замок, смотря на распятие. Законы этого места были также священны и неприкасаемые, а еще жестоки. На старом вязе и правда вешали людей за отречение от этих самых законов, ведь это значило, что ты предал всех в поселении, предал себя и Бога, что каралось смертью. Доёну всегда это казалось дикостью, ведь не может быть так, что нечто светлое, как вера, поощряло убийство. Но сказать этого он не мог, так как даже от одной такой мысли можно было оказаться в петле. Джонни разделял эти мысли, ему тоже было не приятно от осознания того, что к убийству за веру тут считают благом делом, которое избавит всех жителей от страшного греха, который мог наслать неверный. — Я не хочу возвращаться домой. — Доён принял сидячее положение и сорвал травинку, что росла рядом. — Почему же? Ты поссорился с родителями? — Енхо все также лежал на траве и внимательно следил за другом, за тем, как губы его дрогнули, а брови сдвинулись на переносице. — Нет. От чего-то мне стало так противно. Внутри какое-то гадкое чувство, беспокойное. И когда я думаю о церкви, о доме, обо всех жителях — до тошноты неприятно. Как думаешь мы живем праведную жизнь? — Я не могу судить других людей за то, что они делают. Но…Мы ходим в церковь на утреннюю мессу, на воскресную мессу, мы читаем молитвы перед едой, чтим старших и Бога, помогаем друг другу, думаю это и есть праведная жизнь. — Старший приподнялся, чтобы лучше видеть лицо Кима. — Дело не в этом. Разве нет во всем этом лицемерия? Мы можем молиться хоть сто тысяч раз на дню, но есть ли в этом праведность, если за то, что ты думаешь по-другому можешь болтаться на старом вязе или получить ужасное наказание? Как давно тебя секли за то, что ты опоздал на мессу? — На прошлой неделе…— Джонни посмотрел на свои руки, видя еще незажившие раны, которые оставили розги. Священник всегда жесток к прихожанам, потому что он верит, что путь просветления лежит через боли, страдания и испытания. — Доён, ты много думаешь. Все твои проблемы, потому что ты много думаешь. — Старший сел и посмотрел на небо. — Просто не думай. Лучше думай обо мне, об овцах, овощном рагу и полевых цветах. Джонни выглядит так беззаботно и беспечно. Он прячет раны за рукавом своей рубашки и улыбается. Именно это так и нравилось Киму, то какой Джонни простой и настоящий. Юноша всегда был честен перед собой и окружающими, поэтому ему никогда не составляло труда сказать правду, даже не самую приятную. И именно из его уст, та самая горькая правда, звучала очень сладко, что не хотелось морщить нос от ужасного привкуса. Енхо тот, о ком все говорят душа компании, ведь все в поселении знали о весельчаке, что пасёт овец и знает, как развеселить тебя. Доён же напротив был тихим и робким, но всегда отзывчивым, внимательным и очень послушным, как агнец на заклание, что нравилось местным тетушкам. Ему и самому нравилось быть немного в тени и просто наблюдать, как вокруг него кипит жизнь, пока внутри он создает свой собственный идеальный мир, где нет места жестокости. Солнце пряталось за горизонт, проводя своими лучами по равнинам и долинам, будто обнимая на прощание. Овцы сбились в стадо и блеяли, пока шли за Джонни и Доёном. Колокол на церкви начал громко звонить, оповещая округу о скорой службе, и Боже, как красив этот звук, что растворяется в свежем воздухе, разлетается по ветру и рассеивается с последними лучами солнца. Он нравился Донёну, но в то же время и пугал. Нельзя было быть уверенным на сто процентов, что это просто призыв на службу, а не призыв прийти и посмотреть на казнь. В поселении давно не было казней или прилюдного наказания, но в любой день это могло измениться, и это пугало. Пугало то, что Доён не знал каким окажется завтра, проведет ли он свою жизнь спокойно или будет болтаться на ветке старого вяза. Размышляя обо всем этом, Ким задался вопросом — а любит ли он Бога? С рождения ему прививали любовь к Богу, молитвам и общине. Законы общины не прикосновенны, мир за пределами поселения опасен и жесток, не выходи за изгородь и не пересекай поляну. Разве может мир за изгородью быть настолько ужасным? Доён впервые увидел другой мир, когда к ним приехал заплутавший путешественник, просивший показать дорогу. Именно этот путник показал Доёну и Джонни кино про любовь, дал послушать кассеты в плеере с музыкой Depeche Mode и показал, как правильно курить сигареты. Для двух мальчиков пятнадцати лет мир тогда перевернулся с ног на голову. Они живут в обществе, которое отказалось от технологий, а жизнь для них будто так и осталась в прошлом. Как сейчас парень помнит, что они с Енхо из чистого любопытства залезли в трейлер незнакомца с красными волосами и пирсингом в ушах и губе. Его звали Юта. От него пахло табаком и каким-то женским парфюмом, который давно был забыт одной из его девушек в салоне, а еще волосы его были всегда взъерошены и похожими на колючки. В трейлере на зеркале заднего вида висела куча брелков и бус, а на торпеде красовалась наклейка с Иисусом и логотип какой-то рок группы. Многих в поселении Юта пугал, ведь он был похож на настоящего чертенка, носил черти что и слушал бесовскую музыку. А Доёну все это так понравилось, что мурашки по телу бегали табуном, когда Юта подмигивал и звал к себе послушать очередную кассету или полистать журнал Play Boy. Но ничего не нравилось Киму так сильно как Накамото. Его улыбка, сладкий запах, красные волосы и кожаная куртка — вот, что так волновали сердце мальчишки, для которого все это было чуждо, а от того и так привлекательно, так запретно и сладко. По телу разливается истома, голова идет кругом, то ли от сильной затяжки, то ли от смеха Юты. Мурашки. «We're flying high We're watching the world pass us by Never want to come down Never want to put my feet back down On the ground» Эхом проносилось в голове Доёна, будто он все еще в трейлере, как три года назад. Всего пару дней Юта был в поселении, но он оставил невероятно сильный след в сердце Кима, который теперь тянулся не только к красным волосам, но и к жизни, которую ему показали. Он вкусил этот запретный плод, теперь хочется большего. После отъезда Юты, Доёна и Джонни высекли розгами и оставили без еды на три дня, так как священник был убежден, что сам дьявол проник в их тихий чертог и совратил бедных мальчиков. Тогда Донён думал только о том, что если бы в его сердце могли залезть и прочитать мысли, то, наверное, умер бы он в пятнадцать, ведь это была первая влюбленность Доёна, влюбленность в другого мужчину. А ему так стыдно от этого, а еще и обидно, ведь он знает, что там, в другом мире, можно любить и не стыдиться. Джонни был единственным, кто знал маленькую тайну своего друга, которую он бережно хранил в своем сердце. Для Енхо Донён был таким дорогим, будто настоящее сокровище. Они всегда были неразлучны, все делали вместе. Джонни порой испытывает нечто неописуемую сентиментальность, когда видит, как Доён смеется или разговаривает с овцами на лугу. Вот и сейчас внутри все тает, и растекается вязкой нежностью по органам, окутывает их и щекочет в области груди и внизу живота. Доён взял на руки ягненка и мягко погладил его по голове, а потом поцеловал в лоб и улыбнулся. И сейчас младший выглядит так прекрасно на фоне синего неба и зеленой травы, пока на руках держит ягненка и смеется. В голове туман, по телу бегут мурашки. Образ такой чистый и невинный, что легко можно уверовать в божественное. Хочется крепко схватить его, сжимать до красных следов на коже и тяжелого дыхания, пачкать своими прикосновениями и лаской, спрятать в лесу, чтобы никто никогда не смог увидеть это чудо. Если у Джонни и были пороки, то только жадность. Нет, Джонни очень щедрый, но когда дело касается Доёна, то ничего кроме жадности вы не увидите. Деревянная калитка скрипнула, оповещая, что все овцы вернулись домой. Отец посмотрел на Доёна и цокнул, после чего вернулся к работе. Это хорошо, когда твое дитя печется о каждом божьем создании, но порой любовь и привязанность приносит много проблем, особенно к существам, у которых нет чувств и разума. Именно такие слова изо дня в день твердил отец Донёна, когда тот оплакивал убитую овцу или умершего котенка. Мужчина должен быть тверд характером и не питать любви к скотинке, потому что задача у них одна — давать мясо и шерсть, для остального такое бесполезно. Доён же так не думал, для него все были для чего-то посланы Богом на землю, каждая зверюшка и травинка важны, и он точно знает, что внутри них есть чувства и разум. Может и не такие как у людей, но это в любом случае делало их живыми и осознанными. — Аминь. — Как только глава семейства произнес это, то ложки стали биться о дно тарелок, скатерть шуршать, и все наслаждались ужином. — Скоро Пасха. — Я знаю. — Доён не понимал к чему его отец начал этот разговор. — В этот раз ты сам заколешь агнеца. Пора бы тебе уже стать настоящим мужчиной. Ты не сможешь каждый раз отворачиваться и закрывать глаза, когда я закалываю овец. — Я не буду…Я не смогу! — Стало так страшно от одной мысли, что придется вонзить холодный и острый нож в мягкое и теплое, а главное живое, тельце ягненка. — У тебя нет выбора, потому что это твой долг и обязанность как мужчины. Разговор окончен, если сейчас ты скажешь что-то против, то я высеку тебя ремнем с серебряной бляшкой. Усек? — Доён только кивнул, пытаясь сдержать слезы, которые комом встали в горле, ведь если сейчас упадет хоть одна маленькая слезинка, то будет еще хуже. В ту ночь юноша ворочался, не мог найти себе места и уснуть. Он слышал, как за тонкой стенкой его родители молятся перед сном, а потом долго обсуждают слабость Доёна перед простыми вещами, которые пора бы уже принять, ведь мир не добрая сказочка, что за каждое действие или бездействие тебе придется отвечать перед Богом. Голоса эхом разносились по комнате и рикошетили прямо в голову, заседая плотно в черепной коробке и разбивая ее изнутри, и так по кругу. Это сводит с ума, смешивается с «Отче наш» и превращается в адскую симфонию. Но спустя время усталость и сон победили, заставляя Доёна крепко уснуть. В том сне все казалось враждебным и тревожным, серым и неприятным. Донён брел, не зная куда, ноги сами вели его туда, к старому вязу. Ветки дерева покачивались от ветра, который срывал листки и разбрасывал их по округе. Дверь церкви громко хлопала, казалось, будто ветер приглашает зайти внутрь. Ким идет на звук хлопающей двери и заглядывает внутрь. Церковь была пуста, свечи были зажжены, но сквозняк, что проник за Доёном, потушил их, наполняя помещение запахом ладана. Доён медленно подходит к алтарю, кладя руку на холодный каменный жертвенник. Что-то влажное коснулось пальцев, запах железа ударил в нос. На жертвеннике лежал агнец с перерезанным горлом, кровь которого стекала по камню на пол, пачкая все вокруг. Юноша пятиться назад, озирается по сторонам, а затем замирает. Сердце пропустило удар, по спине пробежался холодок, а ноги задрожали. Теперь на жертвеннике лежал и истекал кровью сам Доён. Его бездыханное тело по-настоящему пугало, стало невыносимо плохо и страшно, но тело не слушалось, ноги словно повязли в болоте. Доён просыпается в ночи, весь мокрый, дышать тяжело, а сердце бешено колотиться. В окне он видит, как старый вяз машет своими ветвями, и ощущение, что не ветер колышет ветки, а само дерево обращается к парню, спрашивая понравился ли тому сон. Ким сжимает крестик в руках, машинально начиная бормотать молитву. Но спустя время Доён замолкает, понимая, что уже поздно молится, когда Дьявол уже на пороге. Все утро Джонни пытался разговорить друга, но тот лишь молчал и задумчиво глядел на церковь. Его что-то тревожило, некая мысль выедала его изнутри и выковыривало ржавой ложкой остатки разума. Енхо не привык видеть Кима, витающего в своих грезах. Джонни резко останавливается, от чего Доён врезается в него. Со тяжело вздохнул и повернулся, кладя свои руки на плечи младшего. Он пытался что-то сказать, Доён впервые выглядел заинтересованным в разговоре, поэтому ожидал что скажет Енхо. Ничего. Донён увидел только поджатые губы и ощутит легкое похлопывание по плечам. — Выше нос. — Сказал Джонни продолжая идти к полю, пока овцы следовали за ним, толкая Доёна. — Только посмотри, как хорошо сегодня! — Старший развел руки в стороны и улыбнулся. Спустя долгих три года Доён опять ощутил внутри себя невероятную легкость. Солнечные лучи ласкали профиль Джонни, облизывали его и подсвечивали. Тень от листьев переливалась на глазах, от чего они горели и блестели, когда свет попадал на них. Эта лукавая улыбка и смех, то, как вздымалась чужая грудь при вздохе…Только сейчас Доён замечает, как прекрасен его друг, как светел образ его, сколько в нем тепла и нежности. Электрические импульсы проносятся по телу и отдаются в сердце, мчат обратно к кончикам пальцев и разлетаются внизу живота. Хотелось только одного — коснутся пухлых губ своими, растворится в смехе Джонни и навсегда спрятаться в уголках его улыбки. — Мне кажется у меня солнечный удар. — Доён говорит тихо, почти шепчет и громко сглатывает, так как горло пересохло и стало трудно дышать. — Совсем дурной?! Что еще скажешь? — посмеялся Енхо и подошел к парню. — Правда что ли перегрелся? — Теплая рука коснулась лба, щек, а затем и шеи. Пальцы так и застыли на нежной коже, а ладонь раскрылась, чтобы коснуться сильнее ощутить бархат под собой. Джонни ощущает, как дрогнул чужой кадык под его рукой. Что-то щелкает в голове, но рассудок покидает голову, когда Со встречается с большими черными глазами Доёна, смотря на него с таким интересом и наивностью. Рука поднимается выше, большой палец касается нижней губы, совсем невесомо надавливает на нее, и горячий воздух опаляет кожу. Все замерло в тот момент. Джонни давит сильнее, встает ближе, и кажется, что даже друзья не должны быть так близки друг к другу. Доён прикрывает глаза, а старший резко убирает руку и отстраняется. — Не выдумывай. Пошли, мы должны проводить овец на луг. Доён был в ступоре, так как не мог понять, что произошло сейчас? Почему ноги не слушаются, а внутри все клокочет? Неужели для того, чтобы ощутить такие сильные чувства достаточно просто распахнуть свои глаза получше? Доён не мог ответить ни на один из этих вопросов, но мир перевернулся с ног на голову за последние дни. И в сердцах приходило осознание того, что не только Ким чувствовал невероятно сильное притяжение, потому что еще никогда он не видел Джонни таким потерянным и безоружным, от этого внутри все трепещет еще сильнее. Теперь губы пылают и молят о поцелуе, они зудят от желания, чтобы к ним прикоснулись еще раз, они хотят ощутить тепло, хотят, чтобы их любили так безжалостно и беспощадно. Луг пах сухой травой и цветами, вокруг шумели кузнечики, жужжали шмели и стрекозы. Джонни принял свое любимое лежачее положение, постелив на траву свой жилет. В такую погоду клонило в сон, а Енхо никогда не сопротивлялся таким желаниям как вздремнуть в тени дерева, пока овцы пасутся, и никто не докучает другими делами. А Донёну все интересно, что же такого в голове его друга? Какие мысли у него были в тот момент? От чего щеки его стали такими красными? Ужасно хочется все разузнать и услышать, но Со ничего не скажет, точнее отшутиться и посмеется. На секунду Доён представил, что было бы если они влюбились друг в друга? Им пришлось бы прятаться на поле, в амбаре, в лесу, дожидаться, когда никого не будет дома, чтобы провести хотя бы мгновение не как друзья, а как любовники. Возможно их секрет раскрылся бы самым случайным образом, и затем… — Ты опять задумался? — Голос старшего был слегка сонный, а от этого слегка тягучий и казался ниже, чем обычно. — Что на этот раз? — Ничего такого. Хотя знаешь, мне сегодня опять приснился дурной сон, только, но был в разы хуже первого. А когда я проснулся, то мне показалось, словно старый вяз машет мне ветками, как если бы я был его старым знакомым! — Жуть…Ты потом помолился? Обычно это помогает, на душе спокойнее. — Джонни был слегка обеспокоен тем, что его друга что-то тревожит уже не первый день. — На самом деле, я начал молится, но перестал. Я не подумал, что нет в этом смысла. Видимо, Господь хочет мне сказать что-то, предупредить или уберечь. Точно я не знаю, просто такое чувство, что произойдет что-то плохое. — Так странно слышать, что ты не увидел смысла в молитве, хотя ты раньше всех приходишь на службу. Ты хотел бы другой жизни? — Я ведь не знаю какая она. — Доён усмехнулся и сорвал клевер, что рос рядом. — Мы выросли как амиши, как амиши и умрем. Мы живем вдали от внешнего мира, наш уклад жизни слишком старомоден. — Не прибедняйся! — Джонни легонько толкнул парня в плечо. — Когда тот парень с красными волосами застрял в нашей глуши, он нам много чего показал из той «другой» жизни. С ним было интересно, он столько нам рассказал. Я иногда повторяю слова той песни, что он нам давал послушать. Я не хочу забывать ее, как и ту жизнь. Знал бы ты как много раз я жалел, что пошел на поводу у общины и крестился. Сейчас бы мог слушать хоть каждый день эту музыку, связать себя узами брака с кем захочу, а не с женщиной из наших кругов, прожить молодость так как я захочу, а не торчать на поле или пасти овец. Но мне был так страшно, и я думаю ты понимаешь, о чем я. — Енхо поджал губы и вздохнул. — Думаю каждый из нас испытал этот страх. Когда мне сказали, что я могу отправиться во внешний мир, то перепугался до ужаса, ведь я ничего о нем не знаю, у меня там нет близких, к которым мог бы обратиться за помощью. — Доён посмотрел на старшего и улыбнулся. — Знаешь, у меня остались сигареты, которые нам дал тот парень. Каждому по одной, я прячу их в дупле дуба, что рядом с амбаром. Он дал мне портсигар и сказал, что мы можем воспользоваться им, когда будет очень тяжело. — Со посмеялся и широко улыбнулся. — Хочешь покурить? Думаешь, нас не стошнит как в тот раз? — От жизни же нас не тошнит, вот и от сигарет не должно! — Енхо поднялся с места и потянулся. — Спокойно так…Впервые небо такое светлое. Доён поднимает голову, и действительно небо сегодня пестрит голубизной, мягкие облака плывут по лазурной глади и рассеиваются по краям, от чего они создается ощущение, что ветер взъерошил их воздушные бока. От чего-то рука сама потянулась к крестику, который висел на шее младшего. Возможно, что Доён сможет отречься от той старой жизни и быта, но для него будет трудно отречься от веры, только если он не найдет веру в чем-то другом. Например, в темных глазах напротив, в которых отражается и голубое небо, и пушистые облака, и зеленая трава, и сам Донён. Глаза — зеркало нашей души, а у Джонни они такие чистые, переливаются на солнце и загораются, можно сказать, вспыхивают золотом, и словно маленький огонек надежды теплится в них. И только Со знает, что горят они так, только от улыбки Доёна, именно он тот самый жизненный свет в них. Вот только Енхо никак не поймет, почему он так чувствует себя, а сказать другу об этом неловко. Каждый день приходя на поле, они все разговаривали о том другом мире, в котором все счастливы и можно слушать музыку на плеере, где есть сладкая газировка и необязательно молиться перед едой или за каждый проступок. Маленькие разговоры о больших мечтах помогали зарождаться чему-то новому, пока не ясному и не зримому, но тому, что давно прорастало внутри и наконец-то начало всходить. Такое нежное, мягкое и ласковое, будто кошка траться о ногу и мурлычет. Во время мессы Доён стал оборачиваться, чтобы увидеть Джонни, увидеть как губы его произнесут «аминь», что отзовется в сердце так сладко и тягуче, настоящая патока из букв, так и хочется запустить руки и увязнуть. А потом он отдернет себя, покраснеет и отвернутся. Со быстро поймает чужой взгляд и проглотит его, будет долго смаковать и делать вид, что не замечает, хотя тело уже дрожит и ноет, так как хочет быть рядом с Донёном, трогать его, сжимать, кусать, царапать, вгрызаться зубами и отрывать плоть, водить пальцами по костям, лишь бы оно никому не досталось, лишь бы ощутить его тепло и ласку. Церковь перестала быть святым местом, как только в сердце проникло это волнующее и головокружительное чувство. Теперь в церковь стала местом для самых греховных фантазий и желаний. «Я не могу так думать, мы же друзья!» — Проговорит у себя в голове Ким и затем добавит: «Ну только если немного». Сумасшедший вихрь мыслей и эмоций окутает с головой, пройдется цунами и не успокоится даже через месяц, пока хотя бы одно такое запретное желание не станет реальностью. Наступает ночь, и Доён снова погружается в сновидения. Он видит, как мир вокруг переменился и больше не пугал его. Старый вяз, что не цвел уже несколько лет, впервые покрылся зеленой листвой и мелкими цветами, осыпающимися от легкого ветра. Но в поселении никого не было. Доён стоял один напротив церкви, смотрел на нее и покрывался мурашками. Она пугала его и отталкивала, казалось, что она хочет его проглотить. Донён ощущает тепло на своей руке и поворачивает голову: Джонни держал его за руку, пока с другой стороны раздавался трескающийся звук. Повернув голову, парень замечает, что это звук огня, жадно поедающего церковь. Все было охвачено огнем, горела крыша, окна, скамьи, алтарь и крест на башне. Это пугало, но рядом с Джонни было очень спокойно. Вяз приветливо машет своими цветущими ветками и указывает путь, который Доён пройдет вмести с Енхо. Утром Джонни проснулся раньше, чем обычно. Сегодня ему хотелось нарушить все законы и устои, чтобы провести этот день со своим другом. Доён еще сладко спал, когда старший стоял под окном его дома и кидал камешки в стекло. Ким не сразу понял, что происходит, когда услышал странный звук со стороны окна, но увидев Джонни, вопросов стало больше. Солнце только начало медленно вставать из-за горизонта, плавно озаряя луга и верхушки деревьев. Воздух был влажный, от чего трава покрылась росой. Дымка легла на растения полупрозрачной белой вуалью, нежно обволакивая долину. Енхо вел Доёна за собой, тянет в место, что было чуть дальше того, где они пасут овец. Джонни резко останавливается и разворачивается лицом к другу. Ким замер. В голове крутились мысли, слова уже были готовы вот-вот упасть с кончика языка, но дрожь в теле никак не унималась. Отчего-то было так волнительно, и не только старшему. — Доён, я не знаю, что мне делать! — Резко выпалил Со и посмотрел на друга. — Что-то случилось? — Порой мне кажется, что я всегда вижу тебя. Утром в церкви, потом на поле, во время обеда и на закате, в темноте своей комнаты и в сладких грезах. Я не знаю почему, но я очень рад этому, как никогда прежде. И я запутался, потому что не понимаю, что внутри меня в моменты, когда я вижу тебя, потому что это явно больше, чем радость. Доён…Мне кажется я тебя люблю. Юноша просто ахнул на такое заявление и открыл рот. Тело не слушалось голову, сердце стало биться чаще, ноги подкосились и дышать стало так трудно. Стало так волнительно, что Доён не знал, как ему реагировать, что ответить, ведь он и не надеялся услышать эти слова. И теперь Джонни выглядел еще привлекательнее, так как ему хватило смелости заявить о своих чувствах несмотря на строгость законов и риск быть вздернутым за свою любовь. — Зачем ты так говоришь? — Донён прикрыл лицо руками и задрожал. Ему стало обидно, что им придется постоянно скрывать свои отношения, что они не будут счастливы в этом мире. Безумное месиво из злости, обиды, печали и нежности выливалось на хрупкое сердце Кима, пока Джонни растеряно смотрел на парня. Слезы быстрыми струйками потекли из темных глаз Доёна, от чего Енхо не на шутку перепугался. — Не стоило мне так говорить…Мне очень жаль. — Джонни вздохнул и опустил голову, чувствуя себя настоящим дураком. — Не говори так. Ты не виноват, что мы родились здесь, и не виноват за свои чувства. — Донён осторожно взял друга за руку и посмотрел в его глаза. — Я плачу не от того, что ты любишь меня, я счастлив, очень счастлив. Но мне очень страшно. — Мне тоже страшно…Вот только, сейчас это не важно, и я не хочу думать о страхе, так как знаю, что вместе мы сможем все преодолеть. Я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю. Доён смущенно улыбается и смотрит на ответную улыбку Джонни. Старший чуть наклонился и оставил робкий поцелуй на розовых губах Кима. Мурашки пробежались по телу, а внутри стало так приятно и горячо. Хотелось остановить время и стоять под деревом у поляны, целовать друг друга, сжимать рубашки и тяжело вздыхать, пока пальцы путаются в волосах. Шепот разлетается с ветром по долине, теперь каждая травинка была оповещена о том, что их серый уголок озарило лучами любви и нежности. Их поцелуй теперь навсегда потерялся в ветвях дерева и утреннем воздухе, поднимаясь к небу вместе дымкой. «Давай убежим» Голос Джонни звучал так уверенно, будто у него уже был план, словно он уже видел завтра, прикасался к нему руками и заключал в свои объятия. Вот только…Можно ли действительно убежать, оставить все и забыть свое прошлое? В тот момент Доён точно знал, что конечно же можно. Неиссякаемая надежда сияла в глазах Енхо, которой хотелось довериться и отпустить все, что было до поцелуя под деревом. Внутри теплился огонек сомнения и страха, но если не рискнуть сейчас, то тогда жизнь потеряет смысл, и ничего уже нельзя будет изменить. Ким прокручивал мысли в своей голове, терялся в глазах напротив, будто ища там ответ на все свои вопросы. «Давай сожжем тут все дотла» Голос Доёна слегка дрогнул, но он был так серьезен, что это уже не было так важно. Джонни взял лицо парня в свои ладони и посмотрел в его глаза, пытаясь понять не безумство ли это? Нет, Донён еще в здравом уме, ему просто хочется уничтожить все, что мучало и убивало его все годы. Енхо вздохнул и прижал младшего к себе, обнимая и сжимая ткань рубашки. Завтра они уйдут на рассвете, покончат с прошлым и напишут новую историю, забудут имена и лица, оставят свои переживания на пороге дома. Утром Доёна разбудил отец. Мужчина махнул головой в сторону входной двери и вышел во двор. Тревога стала колоть желудок, сжимать сердце и трясти кости под кожей. Отец достал нож, что висел у него на поясе и передал Доёну. Ким смотрит на нож, а потом выводят ягненка. Руки затряслись, ладони стали потеть, казалось, что вот-вот и Доён рухнет на землю без сознания. Пара черных глаз смотрели на юношу, ожидая смерти, блеяние разносилось по двору, оглашая всех о том, что этим пасхальным утром мальчик станет мужчиной. Но он не мог. Слезы сами катились из глаз и обжигали щеки, пока отец кричал, чтобы Донён уже зарезал животное. Сначала лицо ошпарила пощечина, а потом горячая кровь, что брызнула из крохотного тела, умирающего ягненка. Агнец был заколот на глазах у Доёна. Он видел, как потускнели черные глаза, как последний вздох покинул тело, после чего оно обмякло и перестало быть живым. Ким сорвался с места и побежал. Он бежал через все поселение, испачканный в крови. Ноги привели его к церкви. Внутри никого не было, только свечи, что тихо догорали на алтаре. Парень подходит к ним и роняет одну на деревянный пол. Пламя стало пожирать скамьи, занавески и фрески. Доён вышел на улицу и просто ждал, когда пламя полностью накроет здание. Джонни прибежал следом и не мог поверить в то, что случилось. Доён посмотрел на него, вытер свою руку о брюки и протянул другу. Они взялись за руки и наблюдали, как чрево их бед медленно погибает в огне. Вот только, это очень разозлило всех остальных. Выстрел ружья пролетел над головой, заставляя пуститься в бега. Было решено, что больше нет времени ждать, придется покинуть поселение чуть раньше, но главное спасти себе жизнь. Разъяренные жители поселения вооружились кто чем, но самым страшным все еще оставался отец Доёна с ружьем. Мужчина был готов лишиться единственного ребенка, только бы законы не были нарушены. Нужно было бежать через поляну, прямо к изгороди, а дальше через лес, прямо к дороге. Легкие горели, было трудно, но и остановиться уже было нельзя. Ветки царапали лицо, цеплялись за одежду и больно впивались в кожу. Раздался громкий выстрел. Доён видит, как падает Джонни. Он вскрикнул от боли и упал на землю. — Беги! — Енхо держится за ногу, из которой хлещет кровь и шипит от ужасной боли. — Я не оставлю тебя. — Доён помогает другу встать и озирается по сторонам. — Доён, тогда мы оба умрем, прошу тебя, иди без меня. — Сегодня никто не умрет. Доён все еще тянет старшего на себя, становясь опорой для него. Они действительно замедлились, но несмотря на боль, Джонни старался идти как можно быстрее, оставляя за собой кровавый след. Оставалось еще чуть-чуть, голоса становились громче, словно сейчас за спиной появится кто-то и схватит ребят. Ветки старого вяза тянулись к ним, корни прорывались через землю, заставляя спотыкаться и падать. Голос прошлого звал вернутся обратно, смерть наступала на пятки и хватала за лодыжки холодными руками. Джонни терял силы слишком стремительно, он мог упасть в любой момент, тело не слушалось и кричало от усталости и боли. Глаза закрылись от яркой вспышки, в ушах звенело, сердце замедлилось, а разум затуманился. Возможно, это конец. Блистательное завтра ускользало из рук будто песок, рассыпалось и разлеталось по ветру. Громкий и малознакомый звук заставляет пробудиться. Енхо видит, как огромный грузовик остановился у дороги. Позади оставался лес, голоса стихли. Доён кричит водителю, чтобы тот помог им. Они сделали это. Джонни устало улыбнулся и потерял сознание.***
Джонни смотрит на телефон и надеется, что он не опоздает к ужину. На дорогах пробки, в метро и на улице полно народу. Люди снуют туда-сюда, копошатся и толкаются, громко спорят в очереди и наспех упаковывают подарки. Со пытается пробиться через толпу, чтобы выйти из торгового центра и попасть домой. Снег покрывает дороги и дома, слышно смех, а в окнах мерцают огоньки. Джонни пытается отдышаться и поправляет упаковку подарка. Он стучит в дверь и не может сдержать улыбку, когда Доён открывает ему. Дом пахнет теплом и печеной картошкой, сладким пудингом и жаренной курицей. — Я заждался тебя. — Прости, на улице творится черти что, я бежал как мог. — Джонни стряхивает снег с волос и снимает куртку. — Эй, я принес тебе кое-что. — Енхо обнимает младшего со спины и целует в щеку. — С рождеством. — С рождеством тебя, Джонни.