Может быть, хочу улететь я с тобой
Жёлтой осенней листвой,
Птицей за синей мечтой.
Позови меня с собой.
Хлопает дверь. Сумка летит в один угол гэнкана, обувь с затоптанными задниками — в другой. Надо будет позже попытаться отмыть катану. Хотя она уже никогда не будет чистой. Кровь на ней останется навсегда, въелась кислотой в металл, память. На кухонную стойку летит коробка с чизкейком из «Cozy Corner». Поперек горла не стоит ком, нет отвращения или наоборот — нестерпимого голода. В желудке полнящая пустота. Безразличие. В залитой солнцем гостиной Харучие падает на диван, с уставшим вздохом откидывается на спинку, смотрит в потолок на кружащиеся под потолком пылинки. Давно не убирался. Не его это было обязанностью. Уборка — это скучно, муторно, неинтересно. Гораздо интереснее было прыгать с грязного на чистое под крики и уворачиваться от летящей в тебя мокрой тряпки. С громким недовольством делать вид, что принимаешь участие в наведении порядка, хотя сам порождал только хаос. Позже. Займётся этим позже. Он справлялся с домашними делами в одиночку последние полгода, научился, спасибо, не маленький. Лёгкий ветер развевает штору. В полной тишине через приоткрытое окно проскальзывают звуки улицы: извечное шуршание покрышек, чей-то смех, щебет птиц, звонок велосипедиста, звон клаксона. Жизнь не остановилась, она продолжается. Надо будет завтра купить молоко, закончилось. Санзу двигается обратно в сторону кухни. Щёлкает кнопкой чайника. Берет с полки одну из парных кружек с глупыми котами, розовую. Пару секунд смотрит на вторую — коричневую, — а после швыряет в мусорное ведро. Не за чем копить ненужный хлам, ею всё равно больше никто не воспользуется. Последний чайный пакетик. Тоже надо добавить в список покупок. Вообще, на полке ещё осталась почти не тронутая пачка чёрного чая, но, честно говоря, он такой горько-мерзкий, никакой сахар не спасает. Мучо нравился. В мусор. На неделе надо будет перебрать шкафы, выбросить больше ненужные вещи. Что-то оставит, к примеру, ту ахуенную толстовку с утеплением. Она такая гигантская, что влезло бы двое. И комфортная. Харучие любил в неё заворачиваться как в кокон, подгибать колени и прятать постоянно холодные пальцы рук в бесконечные рукава. Возможно, пару футболок, курток. Но только не кожаные, фу, от них так воняет. Так же, как и в салоне машины. Мерзость. Ясухиро любил этот запах. В мусор. Вдох. Выдох. Господи, что это за блядская тяжесть в животе. Что. Это. Что-то серьезное? Понадобятся ли таблетки? Таблетки. Чайник вскипел. Всё-таки, надо бы съесть кусочек чизкейка. Так сказать, помянуть усопшего. Хоть и конченного, ублюдского, ненавистного, предавшего. Но иначе как-то некрасиво, наверное, получается. А ведь когда-то именно из-за него Харучие и переступил через себя, попробовал предложенный десерт. Омерзительный. Омерзительный Ясухиро Мучо. Как он посмел предать Майки? Предать Тосву. Предать Харучие. Сначала дать место, а потом уйти. На полгода. Навсегда. Всего лишь надо было придерживаться правильного пути. Неужели это так сложно? Невыполнимо? П о ч е м у. Надо будет купить молоко. И чай. И съехать, блять, нахуй, куда подальше, чтобы когда полиция нашла тело, ни одна ебаная ниточка не привела к нему. Ничего не возвращало самого Санзу в прошлое. Он сыт этим по горло. Жрал двадцать четыре на семь. Хватит. Нет. Молоко. Чай. К чёрту, сходит в комбини сейчас. Да, прямо сейчас. В квартире нестерпимо душно. Вдыхаешь в лёгкие воспоминания, чувства. Бронхи забиваются какой-то склизкой хуйней. Мешает. Открытое окно не спасает. На улице холодно. Уже ночь. Как выбросить в мусор последние года своей жизни? Сука.