Иллюзия соприкосновения

       Вакуум — это отсутствие. Асфиксия там, где должен быть следующий вдох; равнодушие на месте необъятной любви; и, несомненно, бесконечное, непреодолимое расстояние перед не случившимся соприкосновением. В космосе нет места всевышнему, в мифическом сознании престол первостепенно занимает Солнце — притяжение звезды столь же велико, как сильно отторжение планет Солнечной системы в силу собственной массы. Орбиты их огибают желтый и пылающий шар в ожидании неизбежного поглощения адским огнем умирающей звезды, но до тех пор меж ними не существует никакой непосредственной связи, помимо благородного комменсализма водородного объекта. Последствие в качестве уничтожения спустя миллиарды лет — это невысокая цена за возможность быть. Тем не менее, Солнце, как бы оно могущественно и ярко не светило, так же вращается вокруг центра Галактики, покорно следуя простейшему из законов: сила (будь она в физической массе необъятных величин или в холодно-насмешливом взгляде человека с тяжелым кулаком) притягивает. Детский сад Солнца, состоящий из вереницы смешных круглых космических тел, подчиняется завораживающей мощи звезды, а Солнце является лишь рядовым солдатом в армии галактики Млечного Пути. И космос остается бездушным и холодным, простым для создания метафоры об одиночестве, пока непреложные обеты физиков-исследователей остаются непреложными, расширяясь как словарь эпитетов к определению Бога. Вот оно противоречие — наука доказательна и оперирует фактами, космос структурен и интуитивно понятен, но каждая ступень, начиная с видимого глазами горизонта и заканчивая множеством галактик, ведет к попытке найти абсолютное и независимое совершенство, в чьих аллегорических (или не совсем) всесильных ладонях будет сосредоточен этот ничтожный, в сравнении, процент могущества неисчислимых миров. Ответственно ли подобное трансцендентное нечто за продолжение существования человеческой реальности? Вероятность уничтожения сущего есть мимолетная прихоть божества или ледяной расчет аналитического отдела из местного научно-исследовательского центра с прогнозом о том, когда главнейшая космическая глыба взорвется, как Солнце? Какая толика силы приходится на крохотную систему в рукаве Ориона? И Солнце…       — …похоже на желток! Элементы природы повторяют друг друга, так и Солнце похоже на желток, ровно так же, как яичница имитирует Солнечную Систему! — вслух и спешно заканчивает Годжо Сатору, прекращая подергивать черную повязку. Он драматично вздыхает. — Знаете, мне несвойственно размышлять о высоких категориях мироздания.       Внятного ответа не последовало. Усилившееся трещание черепов предшественников, упокоившихся в темнице задолго до обладателя техник Шести Глаз и Бесконечности, не могло бы быть воспринято в качестве реакции, если собеседником мертвецов был бы кто угодно.       Кроме Годжо Сатору.       — Ах, как же я польщен вашей поддержкой! — воображаемый прожектор осветил длинновязую фигуру на футоне из костей. — Однако, вернемся к прагматическому рассуждению, — мужчина берет в отеческий захват ближайший скелет, — о том, что мне делать в этом склепе, прежде чем мои блестящие студенты обнаружат способ моей срочной эвакуации!       Череп, театрально удерживаемый лицом к Годжо за скулы и за плечи, хранит молчание. В раздумьях о том, какое имя присвоить покойнику, Сатору перебирает в голове имена тех, чье лицо он был готов представлять на месте пустых глазниц. Сугуру Гето бы не рассматривался как вариант, если бы не произошедшее минуту назад. Или час назад? Как бы то ни было, в сравнении с манипулируемым и обруганным телом, потенциальный скелет лучшего друга вызывал более позитивную реакцию. Годжо Сатору наклонился к костяной дыре, которая когда-то была ухом и заговорщически прошептал:       — Что я, по-твоему, могу сделать, чтобы помочь им, Сугуру?       — Ты уже осведомлен, Сатору. Не притворяйся будто бы понятия не имеешь.       Всплывший в голове отклик заставил Годжо судорожно вздрогнуть и замереть. Конечно, он знал. Высокомерно полагать, что сильнейший шаман современности чего-то не знает, но ожидал Годжо, естественно, не тычка в собственное нежелание рассуждать на тему «Польза и вред рождения Годжо Сатору, великого и ужасного». Мужчина сосредоточился на тьме глаз под повязкой и покровом Тюремного царства. Треск зубов, перетираемых в крошки, гулко завибрировал вокруг. Даже неживые объекты издавали симфонию страха перед энергией, источаемой Годжо в ловушке, лишавшей его большей части проклятых возможностей. У Сатору никогда не было сомнений во всесильности алмаза его таланта, но у всего есть обратная сторона, верно?       Бесконечность познания и ощущений, расстилавшаяся перед ним как довольный кот, насмешливо подсказывала, что существует что-то, словно за пределами горизонта событий. Это что-то склеивало воедино парадоксальные трещины, ползающие на кромке абсолютности мироощущения Годжо Сатору: неровности мирового купола латались неплотной штукатуркой с другой стороны. Чувство надвигающегося землятресения следовало по пятам за мужчиной с юных лет, еще ребенком он морщился от потертости по краям стеклянного стакана своей маленькой вселенной. Сила, доставшаяся Сатору, была чрезмерной и громоздкой, и ему было известно, что мир лопнет на тысячи осколков, если добавить к водяной пленке наполненного стакана еще несколько капель.       Гето Сугуру, манипулятор проклятиями — кап.       Рико Оманай, сосуд Звездной плазмы — кап.       Тоджи Фушигуро, носитель Небесного ограничения — кап.       Мегуми Фушигуро, обладатель техники Десяти теней — кап.       Юджи Итадори, сосуд Сукуны -…       Этого было много, много, много. Рождаясь и умирая вспышками сверхновых, они наполняли стакан, грозившийся разлететься; они уходили, оставляя после себя вакуум: незаполненное, бездушное пространство, освобожденное до следующего обладателя специфической техники или судьбы. Тем временем, стакан оставался целым — пусть робким и хрупким, но невредимым.       Сатору откинул от себя скелет, издавший при падении ритм смерти, и горько усмехнулся:              — Как же меня бесит, что ты знал, Сугуру.       Проклятый куб словно сжимается, оставляя меньше и меньше места. Помехи Бесконечности распирают сужающееся пространство, пока Годжо заламывает пальцы.       Он запомнил пронзительный взгляд, когда тот уходил в толпу на Синдзюку. Годжо чувствовал кончиками пальцев, что Гето Сугуру, лучший друг Сатору, ощутил неясное облегчение от смертей старшего Фушигуро и Рико. Они разделили эти мерзкие ощущения на двоих, они оба осознали, что отсрочилось время катастрофы. Гето, воспринимая пульсации проклятой энергии, переваривая проклятую энергию, понял, что полотно мироздания трещит по швам и возненавидел себя за легкость освобождения от души юной девочки, желающей вырасти и вновь побывать на Окинаве. Зрелый и отягощенный, он догадался, кто постепенно рвет их мирок на части, он догадался, что тоже разрушает их мирок.       Он ушел, желая оставить для Сатору как можно больше пространства, чтобы сиять.       Сугуру ушел, принеся боль от разорвавшего Годжо понимания — сильнейший шаман либо умирает, либо навсегда остается в одиночестве. Как Солнце.       «Можешь убить меня, если хочешь. В этом есть смысл», — глубокие фиолетовые глаза сверкнули, потому что в действительности он подразумевал: «Я раскачиваю этот маятник еще сильнее, Сатору. Уходя, я постараюсь забрать как можно больше проклятой энергии с собой, чтобы ты смог смог защитить этот жестокий мир, в котором мы были рождены».       Только Годжо Сатору было 17 лет, и, помимо судьбы атланта, он желал чего угодно. Главное — человеческого, теплого, искреннего. Годжо Сатору возле KFC на Синдзюку не больше, чем беловолосый юноша, мечтающий не испытывать радости от убийства, мечтающий ослепить себя, чтобы не слышать как земля под ногами скрипит, чуя гибель, мечтающий остановить лучшего друга, Сугуру. Годжо Сатору не хотел умирать, знал, что если будет жить — умрут остальные, но трусливо передал ношу мира манипулятору проклятиями, потому что они разделили и титул сильнейших.       Спустя десять лет жалкий, несносный ребенок уважаемого клана Годжо убил волевого и уставшего мастера проклятий по имени Гето Сугуру, которому было 17 лет, когда он понял.       — Я старался! Я правда старался, Сугуру! Я не дал им погибнуть, я… — стараясь прервать поток воспоминаний, истошно закричал мужчина в пустоту. — Я берег мир до тех пор, пока не покину его! Они придут после меня, и защитят всех!       Сверхчувствительные глаза щипало. Проклятая энергия перед взором распадалась на пятна. Годжо откинул голову вперед и прислонил предплечье ко лбу. Повязка намокала так быстро, что шаман в ярости откинул черную ткань дрожащими пальцами. Звуки вокруг перестали быть белым шумом, складываясь в осмысленное рокотание.              Защитят всех! Защитят всех! Защитят всех!       — Да, защитят! — широкая улыбка осветила лицо Сатору, мгновенно десна стали солеными. Минула секунда перед тем, как испещренные голубые глаза затянулись сумраком, а губы стянулись в гримасе. Всхлип. — Я лишь… не хочу умирать без тебя, не хочу умирать, понимаешь?..       Плечи Годжо Сатору напряглись. Он вскинул голову, распахнув веки так, что взгляд моментально осушился.       — Нет, только не сейчас… Чертов Сукуна! Мегуми!       Цунами из ощущений затопило внутренний взор: как проклятый домен разрушается при проникновении извне, так и темя небольшого мира шаманов раскололось на мириады. Давление, которое пришлось на барьер между неделимыми, исключительно неделимыми единицами, перешло критическую отметку, и моря бесконечностей смешались, сумбурно и неестественно. На какие-то тончайшие мгновения Сатору уловил лишь благословенную тишину, отсутствие поступающей информации: мира больше не существует, и он по-настоящему свободен.       …И Солнце? Был ли он когда-нибудь Солнцем, ведущим хотя бы в крохотном местечке, что было услужливо отведено для его сияния? Наверное, нет. Плевать на силу. Наверное, он был и хотел бы быть Луной, выполняющей скромную и красивую роль: издалека наблюдать, как приливы цепляются за ноги смеющихся в ночи влюбленных, освещать ночным странникам путь по мрачным закоулкам и тихонько смеяться над ребенком, убежденным, что полумесяц движется и преследует окно машины. Он отражал бы свечение Солнца в полной уверенности, что любое расстояние между ними не длиннее его вытянутой руки. Его Солнцем был бы Гето Сугуру.       Годжо Сатору потопило в лавине рвущейся материи двух миров.