~~~
На неделе Серёжу выставили за дверь чуть свет, потому что днём ранее он вспоминал о вкусных бабушкиных пирожках с мясом, и теперь он плелся по косой протоптанной дорожке до единственного ближайшего магазинчика за молоком и маслом. На обратном пути, шелестя пакетом, свернул на соседнюю улицу, как ему было сказано, пройти три дома до синей калитки – попросить яиц. Он все думал, что в такую рань встают только петухи, но судя по непричесанным волосам петухом здесь был он один, в остальном щебет птиц и голоса людей говорили о том, что местное население уже жило полной жизнью. Серёжа засомневался нужно ли ему зайти или прежде постучать в калитку, и в нерешительности несколько раз ударил по железным ставням. В тот же миг во дворе залаяла собака, разбудив своих соседских компаньонов и оживив тем самым целую улицу. Хозяев было слышно откуда далеко, затем кто-то прикрикнул на пса, а из окна выглянуло до боли знакомое лицо. – Ну хватит, Поль, – обратился он к собаке, как только выбежал из дома – прямо так, босиком. Серёжа немного удивился, но не подал виду, потому что теперь к нему обратился заинтересованный взгляд. – Ба-а, какие люди. – Собака не умолкала и он прикрикнул на нее. – Наполеон, место. Пёс хмуро заскулил, усевшись и дёрнув лапой, показывая свое смирение и недовольство. – Благородное имя для дворняги, – заметил Серёжа. – Так вылитый же, – Миша улыбнулся, потрепав пса за лохматую морду и развернув его в профиль. – Лапу пожмешь? Серёжа на вопрос не ответил, только неоднозначно хмыкнул, вспомнив, зачем пришел. – Мне яйца нужны. – Чтобы псу лапу пожать яйца не нужны, – Миша поднялся, уперся локтями в невысокую изгородь, положив на руки подбородок, и прищурился, улыбаясь солнечным лучам, бликами переливающимся на его лице. Вот как перечить такой улыбке? Серёжа медленно выдохнул через нос, прекрасно понимая, что этот деревенский паренек его испытывает. – Мне сказали, что у вас можно взять яйца. – Свои не отдам, – беззаботно ломал комедию Миша, почесывая лодыжкой голень. – Даже таким людям, которые со мной на Вы. Серёжа не растерялся, крепче стиснул ручку пакета в сжатом кулаке, развернулся с мыслью, что яйца можно купить в магазине, и через несколько метров был задержан задорным свистом. Ох уж эти деревенские – любят поломаться и комедию поломать – думал Серёжа. Притормозив под жалобный скрип калитки, но сохранив достоинство, чтобы не обернуться по первому зову, он чуть повернул голову и прислушался к звукам недовольных наседок. – Много нужно? – из низенького сарайчика, служившего курятником, высунулась голова Миши вместе с его звонким голосом. – Десяток, – прикинул Серёжа, медленным шагом сделав оборот вокруг своей оси и направившись обратно к воротам. Миша вынес небольшую корзинку, бесстрашно раскачивая ее в руках, и вновь подошёл к калитке, встав точно напротив Серёжи. На лице его ещё не прошел след от подушки, видно, недавно проснулся, волосы колом стояли на голове – не лучше, чем у него самого. Друзья по несчастью – ранним подъемам. – Сколько я должен? – он достал из кармана сотню наличными, протягивая ее между выкрашенными васильковыми прутьями, но Миша, проводив его жест взглядом, нахмурил брови. – Беру натурой, – серьезно проговорил он, лизнув свою щеку изнутри. Тяжёлый случай. Деньги нашли прежнее место в заднем кармане. Серёжа сжал губы. Миша хитро улыбнулся. – Помнишь, игра такая была, где волк должен ловить яйца? Солнечные зайчики с озорством прыгали по мишиному лицу, а Серёжа, начиная ощущать в себе волчий инстинкт, мечтал только об одном. Ну, Миша, погоди. – Так, Миша, слушай меня, – пакет опустился на землю, Серёжа просунул руку между железных прутьев, вцепившись в воротник мишиного поло, и вплотную прижал его к калитке, голос его был ровным, дыхание размеренным и спокойным, – ни в какие игры я с тобой играть не собираюсь. Поступим так, ты отдаешь мне яйца, а я не трогаю твои. Так что будь добр, прибереги свои шутки для кого-то другого, и дай мне, пожалуйста, то, за чем я сюда пришел. Миша все смотрел, внимательно так, словно Серёжа ему план нападения диктовал, от которого судьба их зависела, и все по губам взглядом скользил, чтобы ни одного слова не пропустить. На последней фразе дыхание Серёжи всё-таки его подвело, пальцы его освободили Мишу от заточения, а сам он невольно отступил на шаг, поднял с земли пакет с продуктами и незаметно выдохнул. – Очень жаль, – бросил Миша наигранно обиженным тоном и протянул корзинку. – Не забудь вернуть. Серёжа простоял секунду в недоумении, глядя на тусклый цвет солнечных зайчиков на синей калитке, и в собственных мыслях зашагал по тропинке в сторону дома. Там ему вручили кружку кваса и дали указание не мешаться под ногами. Серёжа послушно ретировался на улицу, побродил по двору, расчищая дорожку от дома к калитке, затем нашел себе дело в гараже, избавляясь от ненужного металлолома, среди которого завалялся старый дедушкин проигрыватель. Его Серёжа бережно очистил от пыли и грязи, вымыл крышку, проверил розетку, наличие иглы, но исправность звука проверить не смог – пластинок, как не искал, ни одной не было. К обеду потянулся на запах борща – наваристый получился, таких он сто лет не ел. Тесто для пирожков подходило в печке, а сам он решил прилечь на пять минут, размяв спину после долгих часов гаражной йоги – скрючившись сидеть над ковриком с гайками, отбирая нужное от ненужного, та ещё физкультура. Только прикрыл глаза, тут же провалился в сон и заспанный очнулся почти к четырем часам – жил исключительно за счёт обоняния, понял, что нос его разбудил, почувствовав запах свежей выпечки. Елена Петровна положила в корзину, в которой Серёжа принес яйца, три румяные булочки, обернув их полотенцем, и поставила у выхода. – Понесешь обратно, вот, гостинец передай в благодарность, – промолвила она, ласково коснувшись плеча своего внука. Серёжа отнекиваться не стал, хотя, признаться честно, снова пересекаться с Мишей так скоро не планировал. Какая-то детская обида залегла в нем на этого мальчишку, хотя этого дорослого юношу уже и подавно нельзя было назвать мальчиком. Перед глазами все стояли эти солнечные зайчики да веснушки. Серёжа жевал молча, представляя ромашковое поле, и как-то странно чувствовал себя, овеянный деревенским воздухом, свежей выпечкой и теплым летним солнцем. Знакомая уже тропинка быстро привела его к дому с синей калиткой. В окнах на этот раз горел свет, около будки стоял Поль, вылизывая свою миску. Заприметив Серёжу, он завилял хвостом, но совсем недружелюбно залаял, вновь всполошив всех собак на улице. Началась перекличка, но никто из местных жителей, казалось, не обращал внимания на звонкий оркестр. Серёжа уже приготовился к колким насмешкам, но из дома вышел мужчина, на вид не совсем трезвый, обрюзгший и чем-то недовольный. – Здравия желаю, – невнятно проговорил он, – чем обязан? – Я вернуть зашёл, – Серёжа протянул корзину, – там пирожки на дне, Елена Петровна передала. Мужчина заглянул внутрь, вычищая языком застрявшие между зубами кусочки еды, и промычал нечто похожее на «спасибо». – Что-то ещё? – откашлявшись, спросил он нетерпеливо, потому что Серёжа замешкал, поглядывая на свет в окнах. – Миша дома? – Черт его знает, где этот шалопай, – взглядом окинув улицу, ответил он и снова замолчал. Серёжа кивнул и откланялся, не зная, зачем вообще задал этот вопрос. Начинало смеркаться, Серёжа домой не спешил. Вздумалось ему обойти деревню кругом, чтобы не попадаться никому на глаза по узким улочкам. Небо потихоньку наливалось синевой, тут и там мерцали звёзды, молодой месяц расцветал над мглистым куполом, сияя не хуже фонаря, с коими в деревне были значительные проблемы. Темнота сгущалась и вскоре едва можно было рассмотреть что-то перед собой. Серёжа неторопливо шагал вдоль дороги, держась близ шуршащих деревьев, застилающих дома с окраины. Вдруг впереди, в поле, он увидел мерцающий огонек. Сначала ему показалось, будто ему почудилось, но спустя пару секунд он повторился снова и погас. Серёжа двинулся в его сторону, стараясь держать курс прямо, чтобы не сбиться с маршрута и не пройти место своего назначения. Приближаясь, он услышал чей-то голос, будто бы кто-то напевал себе под нос. Мелодия знакомая, но Серёжа никак не мог ее вспомнить, да и голос был совсем тихим, почти неуловимым. Ещё через несколько шагов Сережа почувствовал запах табачного дыма и, решив, что это неплохой предлог для того, чтобы начать разговор и узнать все ли в порядке у этого человека, отбившегося от всего мира в этой глуши, он подал голос. – Огоньку не найдется? Пение прекратилось. Насколько Серёжа мог видеть, впереди него раскинулись несколько плит бетонных блоков, на которых, свесив ноги, лежал человек. Приподнявшись на локтях, он устремил неясный взгляд в сторону Серёжи. Темный силуэт стал выше, сделал пару движений, а затем чиркнул спичкой. В маленьком ореоле света вспыхнули темно-карие глаза, залитые оранжевым заревом волосы, взлохмаченные на макушке, и недоверчивое выражение, пропитанное досадой и удивлением. – Серёжа? – спичка потухла, но владелец спичечного коробка не собирался сдаваться, вытянул ещё одну и чиркнул ею, вернув свой лик взору Серёжи. Он пригляделся, но, кажется, в темноте было не разобрать, так что Серёжа шагнул ближе, дабы оказаться в зоне досягаемости быстро гаснущего огонька. – Да блин. Серёжа не выдержал и достал из кармана зажигалку, быстрым движением пальцев возвращая единственный источник света. Он подошёл так близко, что теперь в этом маленьком огоньке можно было разглядеть лица их обоих. Миша косился на него, как на неопознанный объект, словно Серёжа только что с луны свалился, а Серёжа всем его замешательством к своему собственному удивлению наслаждался. – Ты меня что, преследуешь? – Пришел отдавать долг, – отшутился он, присаживаясь рядом на бетонный блок, поверхность которого ещё не успела остыть, нагретая летним солнцем. Миша не нашел, что ответить, и сунул в рот зажженную сигарету, все это время тлеющую между пальцев. – Ты кого-то ждёшь? – Угу, – промычал Миша и снова откинулся на спину, глядя в ночное небо, – астероидов. Серёжа не стал развивать идею падающих комет и последовал примеру, растянувшись на теплом бетоноблоке и похлопав себя по карманам в поисках сигарет. Зажигалку он далеко не убирал, но она ему не потребовалась, так как прямо над ним, словно метеоритный дождь, промелькнуло горящее пламя, оказавшееся протянутой спичкой. Он вытянулся, приняв огонь, и выпустил дым над собой, в остывающий ночной воздух июля. Прогонять его по всей видимости никто не собирался, – Ты, случайно, не знаешь, где можно взять пластинки для проигрывателя? – заполнил он тишину внезапно озарившим его вопросом. Лежащая рядом с ним голова повернулась, но Серёжа продолжал искать звездный ковш, надеясь на успех. – Ну, допустим, знаю, – сказал Миша. – Оплата снова натурой? – он повернулся к нему и выдохнул дым, заставив Мишу приподняться, продолжая разглядывать его с любопытством. – Ты мне ещё за прошлый раз не отплатил. – Я пирожки принес, тебя дома не было. Миша как-то ссутулился, усевшись спиной к Серёже. – Серёж… Ты только никому об этом месте, ладно? – с осторожностью попросил он, обернувшись. – А что, закладки тут прячешь? – ему вдруг захотелось потворствовать его шуткам. Он не видел лица Миши, поскольку тот как-то его опустил, но с его губ сорвалась едва различимая ухмылка. – Типа того, – Миша выбросил сигарету и вновь улёгся на спину, закинув руки за голову, вдохнул полной грудью и будто бы даже улыбнулся. – А созвездие бабочки существует? – спросил Серёжа после нескольких минут обоюдного молчания. Он и забыл, что существуют разговоры, никто не торопил его, будто бы здесь это было совсем ни к чему. В больших городах нет времени на паузы между словами, а здесь его предостаточно, словно время текло совсем иным чередом. – Понятия не имею, – Миша чуть наклонил голову. – Где ты увидел, покажи. – Вон там, – Серёжа вытянул руку, приблизившись к Мише, чтобы его взгляд следовал за его пальцем, – чуть выше и правее медведицы. – Поздравляю, звездочет, – хмыкнул Миша, несколько секунд сосредоточенно вглядываясь в небо, – ты только что открыл новое созвездие. – Да ты же даже не туда смотрел. – Там миллиарды звёзд, Серёж, – с тихим возмущением Миша повернулся к нему и притих. Серёжа в немом вопросе взглянул на него, и словно самому себе ответил. – А солнечных зайчиков дарит только Солнце. – Потому что оно ближе всех, – закончил его мысль Миша, и от этого на душе потеплело. Серёжа вновь поднял взгляд к небу. Здесь, вдали от городских огней ночное небо разрезал млечный путь, бесконечно прекрасный в далекой ледяной синеве. Вот он, совсем рядом, протяни руку и заденешь горящие кометы кончиками пальцев. Но Серёжа почему-то не торопился, руки смирно лежали по бокам, и только краешек его ладони ощущал под собой нечто теплое. Он боялся пошевелить пальцами и спугнуть это зыбкое чувство.~~~
Днём жара стояла невыносимая, из дома было выходить противно, да и никто сильно не рвался. В каждой комнате жужжал вентилятор, занавески покачивались от сквозняка, а по стенам скакали солнечные зайчики. Серёжа немного отвлекся от безделья, решив поснимать с потолка паутину. Вооружился шваброй и поставил невысокий табурет, разгоняя ленивых пауков, которых уже можно было принять за полноценных членов семьи. – Да ты Николашу не трожь, – уперев руки в бока, сетовала Елена Петровна, – он хоть мух ловит. В дверь постучали, она тут же пошла открывать, пока Серёжа балансировал на краю скрипучей табуретки, намереваясь достать до угла над шкафом. Но затем за спиной его послышался тихий кашель, и Серёжа, не рассчитав положения своего тела в пространстве, повернул голову, потерял равновесие и полетел прямо в руки ошалевшего от всей этой картины Миши. – Жив? – только и спросил он, держа застывшего от испуга Серёжу, который не собирался так скоро прощаться с жизнью. – Чертов Николаша, чуть на тот свет из-за него не попал, – Серёжа глубоко вздохнул, радуясь твердой земле под ногами и вовремя подоспевшему Мише, хотя его присутствие как раз и пошатнуло его устойчивое положение. Миша то ли из чувства солидарности, то ли из какого-то иного неведомого Серёже чувства вторил его учащенному и глубокому дыханию. На пороге комнаты показалась Елена Петровна, и Серёжа в миг отскочил от своего спасителя, встав от него на расстоянии вытянутой руки. Она заботливо взглянула на них двоих. – Мишенька, пирог будешь? Свежий, с яблоками, только-только испекла. – Спасибо, – кивнул он, обернувшись, и проводил ее взглядом, вернувшись к обескураженному Серёже, который все гадал, была ли у них хотя бы одна адекватная встреча. – Ты чего пришел? – спросил он, отставив в сторону швабру, которой чуть не прилетел по люстре. Миша тут же скинул рюкзак, болтающийся у него за плечом и, расстегнув молнию, раскрыл перед ним все его содержимое. В потрёпанных временем обложках лежали грампластинки, и Серёжа поднял восторженный взгляд на их владельца. – Где взял? – Да в сарае валялись, – горделивое выражение лица Миши тут же сменилось. – Наверное, ещё деду моему принадлежали, но я их… в общем, некоторые в качестве подставок под кружки использовал. Не думал, что когда-нибудь пригодятся. Они взяли по куску пирога и ретировались в гараж, где теперь вымытая и чистенькая стояла найденная Серёжей установка. Пластинки очистили тряпкой и поставили под иглу, проигрыватель покряхтел, с неохотой заведя тягучую мелодию. Несколько раз, пока меняли пластинки, начинал крутить их не в ту сторону, но с помощью тяжёлой сережиной руки и приему, которым в советское время чинили всю подобную технику, тут же приходил в себя. В гараже было прохладно, так как он находился в тени деревьев, и сидеть там в жаркий день было одно удовольствие. Из подвала тянуло холодом, немного пахло резиной, сыростью, пылью и малиной. Мишу занимало новообретенное развлечение, он то и дело сверялся с названием песен, переставлял иглу и прибавлял громкости, когда та сбивалась на минимум неизвестно по каким причинам. – Музыка из советских фильмов, – прочитал он очередную рукописную подпись на обложке и аккуратно отложил ее в сторону, собираясь снять предыдущую пластинку. – Постой, давай эту сначала, – Серёжа пробежался взглядом по весьма внушительному репертуару и поставил иглу. Они переглянулись, вслушиваясь в знакомые мотивы. Это была иностранная музыка, настоящий раритет в ту эпоху. Серёжа приподнял губы в приятном удивлении, пока Миша, опустив веки, покачивался в такт французским напевам. – Пардоньте, Серж, мы не дослушали, – остановил он его, когда Серёжа собирался сменить пластинку. Он не собирался слушать каждую песню целиком, но Мише, казалось, слишком нравилось звучание каждой из них в сопровождении потрескивающих, как дрова в камине, звуков. – Сильвупле, Мишель, – усмехнулся он, подняв руки в капитуляции, мол, делай, что хочешь. Миша посмотрел на него как-то очень внимательно, слишком пристально, потом нагнулся и прошептал. – Тебе очень идёт французский. Внезапно ощутив румянец на собственных щеках, Серёжа спрятал взгляд в рассматривание обложек. Губы его плотно сжались, не выпуская улыбку, а сам он оробел и притих на долгие минуты, пока играла песня. Он вдруг ощутил неудобство, сидя на деревянном ящике, и встал, чтобы размяться, обходя стороной Мишу и разглядывая его со спины. Одна его нога лежала на другой, свисая с колена, он подергивал носком в такт музыке, стёртые на пятках кеды хранили на подошве какие-то рисунки, сделанные ручкой. Серёжа все не мог разобрать, подошёл к нему и случайно коснулся руками плечей. Миша вздрогнул и замер, обернувшись к нему. – Что у тебя там написано? – кивнул Серёжа, слегка расслабив пальцы и теперь держа их почти невесомо. – Инициалы, – он изогнул лодыжку так, чтобы повернуть ногу к свету. – Чтобы не забыть, как тебя зовут? – Просто привычка, – стушевался Миша, зардевшись. – Я всегда так делаю, когда хочу что-то свое. Он потянулся за рюкзаком и указал на внутреннюю стенку. Те же три буквы. М.Б-Р. – Бестужев-Рюмин моя фамилия, – пояснил он. – Никому не отнять, – он пожал плечами, тесно прижав к себе рюкзак, – моя вещь. Из-за этого жеста ему удалось увильнуть от сережиных рук, но как только это произошло, Миша откинулся назад и прижался макушкой к животу Серёжи. От такого трогательного прикосновения он даже на секунду застыл, приподняв руки, не понимая, куда их девать, а затем будто по инерции прикоснулся к мишиным волосам. Они ничего не говорили, пластинка закончилась, дорожка плыла вхолостую, проигрыватель продолжал потрескивать, а Серёжа гладил выгоревшие на солнце пшеничные волосы Миши, словно это занимало его больше всего на свете. Его мысли все еще витали вокруг фамилий и двойственных совпадений. Серёжа Муравьев-Апостол никогда прежде так не верил в судьбу.~~~
Близился август, а Серёжа надолго в деревне задерживаться не собирался, но что-то мысли о скором отъезде совсем не радовали душу. Он выбил ковры, стряс пыль со шкафов, перемыл все трубы, перестирал занавески, очистил люстры от вековой паутины и при этом оставил Николашу и всю его семью в целости и сохранности. Подумал, что все сомнения надо прерывать на корню – все, как с бурьяном во дворе. Все стоял и цапал до третьего пота, чтобы в мыслях своих разобраться. Так ничего и не понял, откуда в нем столько желания снова встретиться с Мишей. На днях сам же сказал ему, что не терпится вернуться в Петербург, а выходит, что совсем наоборот. Миша тогда ему ничего не ответил, промолчал как-то скупо, всегда будто что-то утаивая от Серёжи, когда они прикасались к невесомому. Здесь уж законы гравитации теряли свои полномочия, уступая место неким другим силам – взаимного притяжения, а это уже имело совсем иной характер развития дальнейших событий. И вот как оно обычно бывает – дело случая. Одна ошибка и все. Фатально. Быть может, вероятнее всего, все началось задолго до того тихого вечера, разбавленного внезапно звуками мотоцикла, от чего Серёжа, прервавшись от созерцания звёзд во дворе под мурчание прибившегося к его ногам рыжего кота, выпрямился и выглянул через забор. Кто-то мельтешил впотьмах, приближаясь к калитке. Сережа встал, руками сняв с себя ластящегося Персика, и сам направился в сторону неопознанного объекта. – Миша? – слегка покачиваясь, человеческая фигура сначала выпрямилась на зов своего имени, затем как будто передумала продолжать путь, но в тот же миг в два шага оказалась возле Серёжи. Он вышел, бесшумно прикрыв за собой калитку, и чуть отвёл его в сторону, покосившись на средство передвижения, с которого тот сошел несколько секунд назад. Взгляд сияющих глаз уставился на него в темноте, стеклянный и осоловелый смотрел он на него долгое время, за которое Серёжа успел распознать в воздухе резкий запах. – Миша, ты пьян, – его поднятая рука зацепилась за его топорщийся воротник, зачем-то пригладив его, приводя в надлежащий вид, что было совершенно не к месту, но им овладели чувства привязанности и заботы, воспылали в нем долгом обязанности, от чего он не знал куда себя деть, взволнованно всматриваясь в его лицо. – На ногах-то еле стоишь, как ты вообще доехал? Серёжа вновь обратился взглядом к железному коню, бог весь откуда взявшемуся, но Миша отмахнулся рукой и так вышло, что ноги его повели вслед за отчаянным жестом, начали заплетаться и нежно уложили его в крепкие сережины руки, принявшие его с объятиями, которыми он осторожно усадил его на землю и прислонил спиной к деревянным доскам, пока тот скверно ругался, броско ссылаясь на поэзию Есенина, что не могло не вызвать улыбки на лице Серёжи. – Хулиган ты мой, – ласково проговорил он одними только губами, словно мысли вслух, но Миша, пребывая в своем мире в данный момент, тем не менее услышал, взгляд его заострился, он склонил голову и прищурился сидящему на корточках напротив него Серёже. – Может, домой тебя, а? – Зачем, Серёжа, заче-ем, – его голова словно неваляшка начала покачиваться из стороны в сторону. – Праздник же. – Какой ещё праздник? – Ну да, какой уж тут праздник, – мрачно ответил Миша, и снова посмотрел на него. – Серёж… Серёжа. Не уезжай. В тот момент ему стало неимоверно тяжело на душе, настолько, что он осел на землю с полуоткрытым ртом, не понимая, от чего эта тяжесть так тепло и приятно отзывается в сердце. В груди затрепетало, заколотилось, будто ночная прохлада сменилась палящим солнцем, пробирающим до костей, всконопатив мурашки от затылка до кончиков пальцев, словно и сам Серёжа пьяным стал, и мысли загудели пчелиным роем, выпадая из бессвязного клубка, подбирая слова и предлоги, чтобы остаться. – Ладно, – сдался он и упал лицом на свои ладони, до красна растирая глаза и щеки. – Обещаешь? – Миша приподнялся, подползая к нему на коленях. Волосы его, взлохмаченные и растрёпанные, торчащие неуклюжими колосками в разные стороны коснулись сережиного плеча, как круги на воде пустив волны щекотки по нижней части его лица. Серёжа заулыбался, прижав к себе эту макушку, и поглубже вдохнул остывшего летнего воздуха, который пропитался табачным дымом, кожаной курткой и то ли дешёвым одеколоном, то ли пролитым на одежду спиртным – тут уж было не разобрать, потому что Миша заерзал и поднял на него свой сияющий мириадами звёзд затуманенный взгляд. – Даю слово, – самому себе пообещал Серёжа, разглядывая карие глаза, черными угольками прикованные к его и изредка мечущиеся вниз, к губам, чтобы не упустить ни единого слова, сорвавшегося с них. – А хочешь, – встрепенулся Миша и чуть не запрыгнул на него, замельтешив рядом, предпринимая попытки подняться, но тщетно увлекая их обратно на землю, – хочешь, на речку пойдем? Там ночью луна на воде блестит, я покажу. Очень красиво. Пойдем? А, Серёж? – Да пойдем-пойдем, – заверил он, чуть приподнявшись, чтобы служить им стойкой опорой. – Но давай-ка ты сначала выспишься и протрезвеешь. – В порядке я, – обидчиво запричитал Миша, путаясь в ногах, когда Серёжа, осторожно придерживая его за талию, повел в сторону дома. – Тормози, прокатимся с ветерком. Миша забуксовал, чуть не улетев носом в землю, но Серёжа ловко принял его на свою грудь, разворачивая в нужном ему направлении. Ехать на мотоцикле в таком состоянии посреди ночи, где единственным источником света был лунный диск, было все равно что подписывать приговор со смертью сразу в двух экземплярах. – Прокатимся, Миш, конечно, – как с ребенком заговорил с ним Серёжа, вспомнив, как подобные трюки проходили с Полей, когда тот был помладше. – А ты мне лучше скажи, где ты его раздобыл? И они вновь неторопливо направились к мишиному дому. Миша увлеченно рассказывал ему не вяжущиеся между собой истории, пока оба они не упёрлись в калитку темно-серого цвета, сохранившую свой ярко-васильковый цвет в сережиной памяти. Взойдет солнце и подарит этому миру и нежно-голубые ставни дома и пшенично-русые пряди на золотистой макушке и румяные щеки с крапинками веснушек, будто кто-то смахнул с кисти шоколадные акварели, но пока что Серёжа пытался рассмотреть выражение на лице Миши, остановившегося совсем близко от его лица, будто собирался шепнуть ему на ухо страшную тайну, настолько страшную, что губы его трепетали при этой мысли, взгляд плыл, зрачки терялись в бесконечной глубине темных радужек, и Серёжа слушал, слушал как сглатывает сам, как густая слюна опускается вниз по гортани, чувствовал, как в горле совсем пересохло, как влажные пальцы касаются ткани штанов – такой прохладной и отрезвляющей, что он неосознанно вздрогнул. – Ну, до завтра, – шепотом проговорил он, вернув на себя взгляд Миши. Он поджал губы и, казалось, в миг протрезвел, хотя прямо стоял ещё не совсем уверенно. – Ты точно никуда не уедешь? – он опустил взгляд, будто чувствуя вину за подобный вопрос. Серёжа усмехнулся. – Разве что на твоем мотоцикле, который все же придется вернуть этому Паше, чтобы он не подумал, будто это я угнал его ночью или, чего хуже, моя бабушка. Миша хохотнул, тяжко простонав – похмелье начинало окутывать его с головой, затем взял сережину руку и, чуть откатив рукав, начал выводить пальцем замысловатый узор. Точно угадывая очертания букв, Серёжа надеялся, что очевидность мурашек, разбежавшихся по его коже не станет причиной, по которой Миша закончит выводить на нем свои инициалы. Нет, он дописал до конца. Каждую из трёх букв своих имени и фамилии. Серёжа не прогадал ни с одной. Кожу покалывало, словно это были не просто прикосновения, а тоненькие иголочки, будто проснувшись на утро он обнаружит на ней видимый отпечаток, чернилами въевшийся под кожу словно клеймо на винтажных изделиях. Серёжа прижал к себе руку, пытаясь согнать озноб, Миша взглянул ему в глаза напоследок, улыбнулся и повернулся к дому, стараясь делать осторожные шаги, не заваливаясь по сторонам. В ту ночь Серёжа спал как убитый, а спустя время проснулся с мыслью, что погряз в июле по самые яйца. Лето вязко прилипало к коже, ощущалось на вкус как розовое варенье, но пахло медом. Август поманил его в свои теплые объятия, и Серёжа рухнул, не глядя, прыгнул с разбега, бомбочкой. И там его ждал Миша. Его Мишель.~~~
Каждый день был окутан кисейной вуалью, сотканной из пестрых лоскутков самых теплых воспоминаний, пропитанных необычайной нежностью, смехом и шутками, сотней вопросов и длинных ответов, несуществующими созвездиями, свежеиспеченными булочками, ароматными персиками и ягодами, старыми пластинками, потрескивающими в проигрывателе, пыльными книгами, протертыми кедами, снимками на старый фотоаппарат, прохладой бетонных блоков и вкусом табачного дыма на языке. Серёжа все чаще ловил на себе долгие мишины взгляды, замечал его румянец на лице, когда это становилось очевидным, а его шутки по поводу солнечного удара ещё больше наводили на мысль, почему никто из них ещё не попробовал сделать этот первый шаг. Страшно было до безумия, но хотелось от этого ещё сильнее. Стоял очередной солнечный день после двух выходных, на которые пришлась пасмурная погода. – В смысле не пойдешь, мы же договаривались, – Миша с повёрнутой козырьком назад кепкой неулыбчиво посмотрел на него. Его волосы топорщились спереди в разные стороны, точно воробушек, встрепенувшись после сна, прилетел к нему на окно. Сережа улыбнулся такому сравнению. – Миш, я бабушке обещал. Яблоки надо собрать. – Подождут твои яблоки, – он загородил собой проход, настырно заглядывая в глаза Серёже, который и рад бы пойти с ним на речку, да вот Елена Петровна с вечера все про яблочный спас твердила, что одной ей никак не управиться. – Яблоки-то, может, и подождут, а вот бабушке я своей что скажу? Миша помолчал, по-детски затаив обиду, но спорить не стал. Пререкаться он любил, вот только против помощи Серёжи своим родственникам ничего не имел, это уж было не в его власти. – Ты только сам не иди, – крикнул ему вдогонку Серёжа, когда тот уже умчался на своем велосипеде вниз по тропинке. – Это ещё почему? – затормозив пяткой – вот отчего они у него были такими стертыми – Миша оглянулся. – Кто тебя знает, вдруг утонешь, – в шутку отмахнулся от него Серёжа, знал ведь, что тот все равно пойдет. Они договаривались об этом уже неделю, искупаться днём по жаркой погоде, но все никак не получалось выбраться – то у Миши какие-то дела по дому, по хозяйству, то дождь застанет их врасплох, то Сереже вздумается погонять Николаш на чердаке. Управились только к девяти вечера. Бабушка была нетороплива, все истории рассказывала, а Серёжа только рад послушать. Посмеялись на славу. Вот только Серёжа пошел принять душ, как подумал, что надо бы к Мише заглянуть. Поздно уже было, домой к нему он наведываться не стал, на прежнем месте его не было, даже блоки успели остыть, день не особо солнечным был. Как-то неспокойно сделалось на душе у Серёжи. Посидел, выкурил две сигареты, посчитал звёзды, передумал тысячу и одну мысль, как Миша один одинешенек сидит на берегу реки, и совсем тоскливо ему стало. Обещал ведь. Серёжа был человеком здравым и рассудительным, вперёд паровоза никогда не бежал, голова на плечах у него сидела прочно, но вот на сердце, особенно в последнее время, была такая неразбериха, что деваться от нее было некуда. Вот и сорвался Серёжа почти в одиннадцатом часу ночи к реке. Дороги не разобрать, ехал почти на ощупь, да ещё и в полном неведении, что он собирался делать и как ему обратно возвращаться. Журчание реки услышать не трудно, особенно пение лягушек, которые спать и подавно не собирались, тут и комары поджидали и ночные стрекозы проносились над ухом. Серёжа в отчаянии остановился недалеко от берега и прислушался. Ветра в ту ночь не было, тишина бы стояла без всех этих голосистых жителей водоема, но посреди разряженного ночного воздуха слышалось тихое пение. Серёже всегда удавалось найти Мишу. Он словно шел на его зов, сам того не подозревая, а Миша неосознанно прокладывал ему путь своим мелодичным голосом. – Миш, – негромко позвал Серёжа, рассмотрев силуэт под ивой. Голос стих, но движения за ним не последовало. Тогда он подошёл к нему, убедившись, что с ним все в порядке. Миша сидел, прижав к себе колени. В одной его руке тлела сигарета, другая заползла пальцами в волосы, взлохматив их ещё больше. – Чего ты как маленький, – ласково произнес Серёжа, обойдя его и сев на корточки перед его хмурым лицом. – Это ты чего, – пролепетал Миша невпопад из-за сигареты во рту. Серёжа вздохнул, коснулся пальцами теплых губ, вытащив свёрток и затянувшись. – Ну я же обещал. Дай сюда руку, – он выбросил сигарету и потянулся в передний карман на рубашке, надеясь, что его содержимое не выпало по дороге. Миша не понимал, что от него требуется и для чего, но руку протянул послушно, это избавляло его от разговора, который он затевать, по всей видимости, не хотел. Серёжа нащупал его запястье, развернув к себе, провел большим пальцем, словно вслепую обозначая место, затем коснулся мягкой кожи ручкой, не уверенный в том, останутся ли на коже чернила. Начертил полукруг, следом две крыши домика, рядом нарисовал шалашик, перечеркнув его не слишком длинной чертой. С. М-А. Миша пытался высмотреть, что же там вздумал написать Серёжа, жмурился, крутил рукой, пока Серёжа не взял в руки себя и лицо Миши, наконец решив поставить точку во всех своих сердечных терзаниях. Будь что будет. – Никому не отнять, – произнес он и прижался к теплым губам, стараясь надавить как можно сильнее, чтобы боль ушла, чтобы всем сердцем почувствовать ее сполна, прежде чем она уколет в ответ. Но в ответ расцвели цветы. Распустились бутоны, пробились почки, словно ранней весной. Миша точно почувствовал, что Серёжа боится, и слегка отстранился, не давая заглушить поцелуй и превратить его лишь в одно касание, удар, потому что ему этого совсем не хотелось. Серёжа открыл глаза и увидел перед собой темный взгляд, каким он его ещё никогда прежде не видел. Это был Миша, и он его не отпускал, наоборот, он держал его, чтобы не дать Серёже утащить их в пропасть. Миша мягко обнял его своими тёплыми ладонями, пальцами зарываясь в волосы на макушке, прильнул носом к его щеке и вдохнул в него жизнь – новую и прекрасную, солнечную, лучезарную. И потом он поцеловал его, нежно скользнув губами по влажной коже. Серёжа упал на колени, Миша почувствовал, что тот еле стоит и улыбнулся ему в поцелуй, лизнул языком ложбинку губ и потянул его за собой, на землю. В этот раз Серёжа был благодарен гравитации за ее власть над ним, и он, повинуясь всем ее законам, прижался к Мише, чувствуя, как вздымается его грудь от каждого прикосновения кожи к кожи, губ к шее, языка к ушным раковинам и зубов к ключицам. – Чего ж ты так долго, – произнес Миша, прильнув к теплой коже своей улыбкой.~~~
У августа был привкус поцелуев в висок, теплых прикосновений пальцев к щекам и долгих улыбок, заразительных, как зевки ранним утром. Прогулки становились длиннее, разлука горчила на языке, но нежные слова на прощанье согревали не хуже полуденного солнца. – А дальше куда? – высокие колосья пожелтевшей травы щекотали икры, по небу плыли густые налившиеся молочной пеной облака, а рыжий кот Персик бежал следом, ловко перебирая лапками по протоптанному пути. – Зря он увязался за нами. – Пускай прогуляется, – Миша, шагая рядом и щурясь в золотистом свете закатного солнца, обернулся и подхватил кота на руки, вторя его мурчанию. – Так ты не ответил, – повторил свой вопрос Серёжа, взглянув на него. – Дальше? – задумчиво проговорил Миша, снизив темп из-за нелегкой ноши в пять килограммов на своих руках. – Семье буду помогать. Здесь. Хозяйство большое, работа всегда найдется. – Но перед тобой так много возможностей, – Серёже хотелось его поддержать, показать ему мир, подняться с ним на высокую гору и возвести руки к небу, мол, смотри, выбирай, что хочешь, мы можем вместе строить новый мир. Но по своей скромности предложить что-то большее он не спешил, хотел, чтобы эта мысль сама пришла в светлую мишину голову, чтобы он сам пошел по избранному пути. Привязался он к Мише, не хотел отпускать, думал, как бы забрать его с собой, в Питер, да разве же он в праве решать судьбу человека за него самого? Они остановились посреди поля, макушки домов вдалеке почти не было видно, будто они остались одни в целом мире. Миша опустил Персика на землю и тот, чуть приоткрыв сонные глаза, распушился и прижал уши, заметив неподалеку перелетающих с цветка на цветок бабочек. – Может, я как кот, – Миша прикусил губу, наблюдая за маленьким охотником, – буду следовать своим инстинктам. – И что тебе подсказывают твои инстинкты? – Серёжа подошёл к нему, положив подбородок на теплое плечо. Футболка нагрелась от его горячей кожи и быстро угасающего вдали солнца. В его ярком свете глаза Миши наполнились насыщенным цветом коньяка, и он искоса посмотрел на него, хитро прищурившись. Смех, с которым Миша запрыгнул Серёже на спину, обнял так крепко, что зубы заскрежетали где-то над его ухом, наполнил их чувством небывалого счастья, от чего они оба рухнули наземь, тесно прижавшись друг к другу, неуклюже пинаясь в безмолвном танце губ и пальцев на голых участках кожи. Пожелтевшая к концу лета, выгоревшая под палящим солнцем трава колола спину, шею и плечи, а Миша удобно устроился сверху с довольной улыбкой, щекой прижимаясь к сережиной груди. – Тише, – произнес он, когда Серёжа набрал воздуха для подготовленной фразы, и накрыл ладонью область чуть левее, – оно говорит со мной. Твое сердце. – Азбукой Морзе? – шепотом, чтобы не перебить послание. Миша едва заметно кивнул и погладил большим пальцем тонкую ткань, разглаживая собравшиеся под ладонью складки. Решив ему немного помочь, Сережа положил руку на его спину и пальцем вывел три последовательных числа. – Что они означают? – любопытно спросил Миша, приподняв голову и затем повторил рисунок на сережином плече, будто догадывался о смысле послания. Один… медленное касание пальцев под край футболки. Четыре… мягкие поцелуи в щеки, губы, подбородок и нос. Три… долгий и пристальный взгляд с ласковой улыбкой, бередящей рассудок. 143 Серёжа всегда представлял, что любовь – это чувство падения, нечто фатальное, как он уже предположил ранее, как судьба. Но лёжа на там, в поле, прямо на земле, с Мишей, пристроившемся у него под боком и переходящим из голубого в оранжевый, а затем в фиолетовый небо, он ощутил счастье – мирное и спокойное, пригретое у самого сердца. Чувства гораздо сложнее в своих ощущениях, нежели их представляют, и Серёжа смирился с тем, что всю жизнь ошибался. Как может Миша ощущаться иначе? Разве что ночь приберегла для них остроту для пикантности. Как вспененные у берега волны находили на камни, так и Серёжу бросало в жар от мишиных прикосновений, ложащихся на сережино тело вместе с сумерками, своей темной завесой укрыв их от внешнего мира. Поцелуи становились дольше и глубже, будто насытиться ими становилось все труднее по мере того, как на небе загоралась луна. Движения рук хаотично ползли вдоль горячих тел, задирая края одежды, опуская другие и предоставляя доступ в те места, куда так хотелось забраться. У прерывистого дыхания есть особая притягательность. Мишин голос всегда казался Серёже мелодичным, но то, как с его губ срывались стоны, каким высоким и хрупким он становился под натиском сережиных пальцев, пробуждало в нем желание обладать им до невозможного постыдным образом. Серёжа думал, что хорошо знает о слабых местах, ориентируясь по догадкам, где чаще всего Миша задерживал дыхание или наоборот судорожно выдыхал, крепче прижимаясь к нему бедрами. В какой-то момент он понял, что его власть в том, что Миша лежал на земле, но стоило тому толкнуться вперёд, переместить вес тела на ноги и снова занять свою прежнюю выигрышную позицию, Серёжа прикусил себя за ладонь. – Не останавливайся, – шептал он, зажмурившись и прикусив до боли влажную кожу. Мишины руки – самое нежное, с чем Серёже приходилось сталкиваться на всем белом свете – тем не менее оказались столь ловкими и проворными, что он не помнил себя от наслаждения и удовольствия, стонами слетающих с его губ. Серёже не раз приходилось ошибаться, все учатся на ошибках, и когда к налившейся кровью плоти прикоснулось нечто новое, совершенно немыслимое, наотрез отличающееся от прежней твердости своей упругой мягкостью, скользнувшей вверх и вниз с такой же лёгкостью, как нож входит в чуть подтаявшее масло, он с напряжением в животе оторвался лопатками от земли. В тот же миг на него с осторожностью воззрились два обеспокоенных огонька, Серёжа практически взвыл от недостатка тепла, которым был так щедро награждён секундой назад. – Все в порядке, – будто и не вопрос, утверждение, на которое Серёжа закивал, а затем голосом ровным и властным спокойно ответил. – Продолжай. Слюна блеснула на белозубой улыбке в свете мерцающих звезд, исчезнувшей так же быстро, как очередной стон сорвался с сережиных губ. Невесомость была так же близка, как и звёзды, в самый ответственный момент поплывшие перед глазами, будто кто-то размешал их ложкой на густой молочной пене. Кулак прижался к его губам, а затем упал на примятую траву и плечи его опустились вместе с протяжным выдохом, а на губах расцвела улыбка. Одну руку он удобно пристроил под головой, а второй нащупал мишину макушку, нежно потянув на себя. На четвереньках, Миша нагнулся над ним, наспех проведя рукой по влажному рту, но, остановив его, Серёжа перехватил его руку, прижал ее к себе и поцеловал пальцы, припадая к ним, как к мощам святых. – Вот и расплатились, – лукаво сказал Миша, что не сразу улеглось в помутневшем сережином сознании. – А, ну, выходит, я больше ничего не должен? – Должен, если хорошо воспитан, – взгляд Миши прозорливо опустился куда-то вниз и снова вернулся к тонким сережиным губам. Знал ведь, негодник, что Серёжа долго ждать не намерен. Так и прикоснулся Серёжа к прекрасному. Показал ему звёзды. Услышал, как звучит его имя на горячих устах. Попробовал их на вкус – солоноватые. Душно было до изнеможения, от чего одежда липла к коже не хуже самого Миши, обнявшего уставшего Серёжу и не собирающегося от него отлипать. – Миш, нам бы домой вернуться. – Давай здесь поспим, – он уже прикрыл веки и удобно устроился под рукой Серёжи. – Ну уж нет, – растолкав сонного Мишу, он сам нехотя приподнялся и вдруг, притихнув, оглянулся. – Стой, а куда кот подевался? – Дурак твой Персик за взрослыми подглядывать, – и чтобы успокоить Серёжу добавил со вздохом, – умотал он давно. Персик преспокойно спал под навесом, когда Серёжа вернулся домой. Первым делом проводил Мишу, чтобы тот по дороге не свалился и не уснул под чьим-нибудь забором, а потом и сам тихо прикрыл за собой калитку. Правда, уснуть долго не мог, ворочался и думал, как же ему не хватает Миши под боком.~~~
И как так вышло, что Серёжа оставил там своего Мишу? Как он мог разменять свое счастье? Они толком и попрощаться не успели, да и что хорошего в этих прощаниях, только зря слезы гнать. Осенью воспоминания о лете ощущаются ещё теплее. Серёжа все думал, почему Миша ему не звонил, сам замотался с началом учебы, а все выходные пролежал под одеялом, слушая барабанные мелодии дождя. Ходил на лекции и семинары, а думал совсем о другом. Бросать все тоже нельзя было, а по-другому как? Трубецкой – сердечный друг его по прогулам и ночным попойкам – уже начинал подозревать того в болезни. Серёжа убеждал его, что все хорошо, так, мол, осенняя хандра на него подействовала, и тот неохотно, но верил. Стоял Серёжа посреди кампуса в поисках самокруток, которые крутил на последней парте всю предыдущую лекцию, а затем необдуманно скинул их на дно рюкзака, чтобы избавиться от улик, как вдруг перед глазами все потемнело. Веки его, словно мотыльки в банке, так и затрепетали под чьими-то теплыми пальцами. С глубоким вздохом почувствовал он такой далёкий, но родной запах, почти неуловимый. Накрыв ладонью чужие руки, которые и вовсе не были для него чужими, он улыбнулся как раз в тот момент, когда из-за хмурых туч вновь показалось солнце. – Миша? – он стоял перед ним, такой улыбчивый и счастливый, волосы как всегда развевались на ветру, за плечом висел набитый рюкзак, ссадин на коленях не видно из-за плотно прилегающих черных джинсов. У Серёжи так и задрожало все внутри от волнения, радости. – Догадливый, – такой его Миша – сбивает с ног, крепко сжимая за плечи, кидается на шею, тихо посмеиваясь, а взгляд влюбленный такой – не налюбуешься. – Ты как здесь? – Да знаешь, подумал я… – он почесал затылок, затем оглянулся и снова посмотрел на Серёжу, словно вот же он – ответ на вопрос, – ну, его. Не хочу без тебя. Ну что, пойдем, покажешь мне речку?