***
Мне тяжело было бы объяснить капитану, почему вместо взошедшего в Антверпене на борт «Гекаты» побитого юноши с двумя тяжёлыми контейнерами на причал Бостона уже вступают трое изящно одетых мужчин. Но для людей вроде господина Чарльза и принца Лливеллина такие мелочи не составляют труда — их натура позволяет им диктовать свою волю окружающим. Иногда меня пугает это. Страшнее всего мне от мысли о том, что принц Лливеллин способен силой одного лишь взгляда попросту уничтожить личность внутри человека. Я видел как однажды он использовал свою силу на сородиче, который как и Чарльз пытался схватить принца. Бедняга остался цел и невредим, по крайней мере телом. Но он больше не был собой — в нём не осталось понимания, кто он есть, кого он любит, за кого сражается, кому служит и кем повелевает. Он стал просто ходячим чистым листом. И такая сила действительно пугает. Пугает и отвращает. И вот эти двое оказались в Новом Свете, вступили на землю под названием Новая Англия — всё здесь воистину было для них Новым. Город Бостон. Сердце американской революции. Вожделенный плод для сородичей в сотнях миль вокруг самого города. И одним из этих сородичей был Эктор де Кальер. Именно в его владения мы и направлялись. Эктор, как и поныне, владел маленьким городком, зовущимся Веймутом. Формально, как объяснял мне господин Чарльз, Эктор носил титул князя — правителя сородичей города. Впрочем, на тот момент править было практически некем. Мне сложно поверить, что с самого основания Веймута в нём был всего лишь один постоянный обитатель из числа сородичей. Но похоже, что так оно и было до нашего прибытия. — Смотрите внимательно, месье Лессар, — фамильярно заметил принц Лливеллин, обращаясь ко мне, — смотрите внимательно на наше новое королевство. Он был прав. Веймут действительно в будущем станет новым домом для каждого из нас. И каждый из нас прольёт немало своей крови, чтобы этот дом оставался защищённым и уютным. Веймут словно был проклят с самого основания. И все, кто стремились в этот город, несли на себе его бремя неудачи. Так было и с нами. Путь с корабля до владений князя Эктора оказался весьма тернист. Когда мы оказались в порту и стояли на причале, вдыхая свежий воздух земли, на которую нога моих спутников ещё не ступала, на ночном покрывале богини Нут среди мириад крошечных ночных светильников громоздился огромный круглый диск лунного сыра. Я запомнил это небо. Ночь уже полноправно вступила во владение огромным городом — было далеко за полночь. И тогда я получил рану, след которой ношу до сих пор. Едва различимая тень с блестящим лезвием в руке. Бросок. Свист воздуха. Ночной холодный ветер бесцеремонно ворвался в новообразованный разрез на моём пальто. И мгновение спустя я своей кожей почувствовал жар обильно исторгающейся из огромной раны крови. Шрам от печени до ключицы — знак моего посвящения в число врагов «Британцев», слуг Митры в Новой Англии — до сих пор украшает моё тело. Эстетика этого украшения, впрочем, весьма сомнительна. Нападавшие были очень дерзки. Атака была чётко спланирована. Никакой сумятицы, только точные манёвры. Но мои спутники оказались более стойкими. Пылающий клинок принца Лливеллина и ужасающие воплощения теней Преисподней, призванные моим господином, унесли немало жизней и нежизней в ту ночь. Схватка не закончилась победой ни одной из сторон. Люди Квентина Кинга III, тогдашнего князя Бостона, поспешили вмешаться в наше противостояние. Кровопролитие закончилось, клинки были убраны в ножны, а пистолеты возвращены в кобуры. И затем был суд. Суд, который доказал мне, что мир — место крайне мерзкое и тёмное, но в нём ещё остались редкие светляки, не дающие свету угаснуть окончательно. Когда с моих глаз сняли плотный чёрный мешок, я сначала опешил от буквально бросившейся мне в глаза роскоши интерьера того помещения, где мы оказались. Позолоченные перила с витой резьбой отделяли небольшое круглое углубление в центре помещения от окружавшего его помоста, на котором прямо сейчас стояли и внимательно оценивающе оглядывали меня несколько фигур. Руки мои были связаны, запястья саднило от тугой грубой верёвки. Рядом со мной на изящных высоких стульях в центре комнаты сидели принц Лливеллин и господин Чарльз. Фигуры на помосте также внимательно осматривали и их. Как бы супротив нас на другой стороне этого круглого углубления восседали наши недавние оппоненты. Лишь потом я буду знать каждого из «Британцев» в лицо и по имени. Но в тот момент они показались совершенно обычными людьми. Разве что держались они с таким достоинством и высокомерием, будто бы именно ими, якобы истинными хозяевами города, был организован этот суд. На помосте расположился князь Квентин Кинг III, этот сумасбродный властитель-провидец, мнящий себя одним из возрождённых рыцарей короля Артура. Он должен был рассудить противоборствующие стороны, ведь ни мы, ни они не имели права проливать кровь в городе. — ...но мой князь, при всём моём безмерном уважении к вам, — я смог включиться в идущий процесс лишь во время обвинительной речи одного из «Британцев», высокого и по-мертвецки сухого Катлера Хвиккейского, — бостонские доки являются доменом одного из нас, доблестного Роберта Андервуда, а значит на любое подобное грубейшее вторжение чужаков мы вправе отвечать оружием, как в свою очередь это можете сделать и вы при появлении незваных гостей в вашем городе. — Вы правы, мой дорогой Катлер, — с улыбкой ответил ему князь Квентин, — но ведь эти гости не такие уж и незваные. Разве же не получали вы предупреждение о них? — Конечно! Конечно, мой князь! Мы действительно заранее знали о прибытии этого судна, на борту которого находились мятежный принц, предатель-стражник и его слуга. Но подчиниться мы готовы лишь вашему великолепию, никак не зазнавшемуся сапожнику из глубинки. — Слыхали, Эктор? — Квентин обратился к человеку, стоявшему слева от него на помосте, и громко рассмеялся. — Зазнавшемуся... сапожнику... из глубинки! Простите, дружище, но это очень смешно звучит! Тогда я впервые обратил внимание на человека, которому буду обязан жизнью — и не раз. Это был очень высокий молодой мужчина, одетый достаточно просто и неприглядно на фоне царившего здесь цветения изысканных одеяний остальных собравшихся. На нём был простой твидовый пиджак цвета потемневшей пшеницы; нижняя пуговица была намеренно небрежно расстёгнута, руки убраны в карманы брюк. Он был по-юношески строен, даже возможно слишком строен. Грива длинных волнистых золотых волос обрамляла прекрасное лицо с тонкими чертами. Он мог бы быть завидным натурщиком для любого мастера-скульптура или художника; и уж наверняка женщины не обделяли этого красавца своим вниманием. Чёрт возьми, да даже я проникся к нему симпатией лишь стоило мне его увидеть! Не я один был во власти его чар — стоило Эктору начать говорить, все присутствующие, даже враждебно настроенный к нему Катлер, поутихли, завороженно слушая его. Я бросил взгляд на своих спутников. Оба смотрели на Эктора де Кальера с надеждой, но кроме того в их глазах читалась гордость и почтение — даже со стороны гордого принца Лливеллина. Назвать его зазнавшимся сапожником из глубинки... Это было весьма дерзко. Да, Веймут в те времена действительно был небольшим городком, главным достижением которого была большая обувная фабрика. Но говорить подобное в лицо сородичу, над которым нет иной власти, кроме власти Бога, как минимум может быть опасно для жизни. — Да уж, это действительно звучит забавно, друг мой, — ответил ему Эктор со снисходительной улыбкой и повернул голову к Катлеру. — Особенно забавно это слышать от вас, эрл Катлер. Ведь вы теперь так далеко от дома, да и власть свою вы там, увы, потеряли. — Он выдержал паузу, позволяя едким словам осесть в разуме оппонента, и затем закончил с ещё более широкой улыбкой. — Но я понимаю вашу боль. Добрые слова, тёплые улыбки; но слова пропитаны ядом, а за улыбками таятся клинки. К сожалению именно так и вершатся дела среди каинитов, для чести, благородства и открытости здесь нет места. И моего господина, Чарльза, этот порядок вечно печалил. Когда мы покидали общество его собратьев, он сокрушался о том, что у этого змеиного племени нет будущего, покуда будут они лживыми речами уничтожать друг друга. Эти его слова слышал лишь я. Ведь мой господин не может себе позволить показаться мягким, слабым и уязвимым перед другими — неважно, что сегодня они и являются его друзьями. Обвинение, которое нам предъявляли заключалось в том, что мы не имели права ступать на территорию «Британцев». Князь Эктор уведомил их о нашем прибытии заранее, но ответа не получил. Катлер Хвиккейский, наиболее сладкоголосый из них, настаивал, что «Британцы» связаны соглашениями о мире с князем Квентином, то есть с Бостоном, не с Веймутом. А стало быть Эктору они ничего не обязаны, его слова для них ничего не значат. Независимость князя Эктора в этом споре играла не на пользу ему. И вот уже в ход пошли незавуалированные угрозы сожжения для принца Лливеллина и господина Чарльза. Эктор был превосходным оратором в ту ночь, но старые договоры были сильнее красивых слов. Но всё же не стоит забывать: старые договоры уступают новым договорам. — Так, стало быть, в этом всё дело, друзья?! — воскликнул Эктор. — В том, что признаёте вы князя Квентина и его двор, но не жителей окрестностей? Что же тогда вы скажете, князь, если я принесу вам оммаж? Поклянусь быть вашим самым верным сторонником и защитником? У меня было чувство, будто бы я попал в постановку какого-то рыцарского спектакля. Эти возвышенные слова, церемонии, мало что имеющие общего с современностью, даже сам юношеский порыв Эктора. Это было прекрасно, бесспорно. Но это было так чуждо течению времени, что я с недоумением осмотрел остальных собравшихся. Сам князь Бостона, Квентин Кинг, этот вечносмеющийся судья поневоле, вдруг стал на миг серьёзен. Конечно, де-факто Веймут и так находился в чудовищной зависимости от Бостона. И многие видели князя Эктора лишь как одного из подчинённых князя Квентина; как князя лишь по титулу, но не по власти. Однако это публичное заявление многое значило для двора Камарильи в Бостоне. И лица собравшихся тоже стали серьёзными, торжественными, даже мрачными. И мрачнее прочих было лицо Катлера. Подчиняясь Квентину Эктор терял свою независимость. Но получал протекцию, как и любой подданный правителя Бостона. Теперь договорённости между «Британцами» и Бостоном распространялись и на князя Веймута — и на нас, его гостей. Эктор склонил колено, чтобы мы вышли живыми с этого суда. И пускай князь Квентин отреагировал весьма легкомысленно, уверив Эктора в том, что он ничего не потеряет от этого договора, а лишь напротив — приобретёт, все присутствующие понимали, что рано или поздно Веймут окончательно сольётся с Бостоном точно так же, как это уже произошло с другими окрестными городками, кроме, быть может лежащего на севере Аркхема, обитатели которого были настроены весьма мятежно. В тот день я понял, что далеко не всеми действиями каинитов руководит желание властвовать. Но те же, кто всё же объят жаждой повелевать жизнями остальных, в огромном количестве наводняют дворы ночи. Они — настоящие дети Каина, принявшие свою натуру. В конце концов весь мир превратиться в единую арену для подобных им; тем же, кто превыше ставит честь и преданность другим, места в новом мире не останется.***
С событий суда прошла почти неделя, но я до сих пор нервно оглядывался по сторонам, пересекая улицы ночного Веймута. Рана на моём теле зажила достаточно быстро благодаря крови моего господина. Но чувство нависшей угрозы не покидает меня даже сейчас, когда, как мне кажется, князь Эктор разобрался с «Британцами». Мне было тяжело принять новый город, владения князя Эктора. Веймут был совсем не похож на Бостон. Он был меньше — во всех отношениях: дома были преимущественно невысокими и разбросанными на достаточно большие расстояния. Город был похож на большую деревню, разросшуюся на лесистых холмах. На севере, близ гавани, дома были более старыми и плотно прижатыми друг к другу; на юге же жилых домов не было практически вовсе — вокруг заброшенного гранитного карьера никто не желал селиться, а территории ещё южнее пруда Уитмена покорялись чужаками: промышленниками и военными. Климат здесь был практически такой же, как у меня на родине, в Квебеке. Лето было свежим — и слава Богу, ведь я ненавижу жару. Но зимы могли быть крайне суровыми. Сейчас же лишь заканчивался сентябрь. Листья деревьев уже желтели, делая этот городок по-настоящему прекрасным, на мой взгляд. Древний, гордый, облачённый в золото, и хранящий сотни и тысячи сказаний о прошлом — Веймут был под стать своему владетелю, Эктору де Кальеру. Тем вечером планировался приём в поместье князя, величественном Грейсвилле. Принц Лливеллин и господин Чарльз были в числе приглашённых гостей, разумеется. Получил приглашение и я. Князь Эктор хотел познакомить нас с влиятельными смертными, управляющими городом в дневное время. Кроме того, в город прибыли ещё два важных гостя из числа сородичей, высокие послы Камарильи. Меня, признаться, удивило отношение князя Эктора — он обращался ко мне с таким же уважением, каким удостаивал и моего господина. Впервые я не чувствовал себя просто слугой одного из каинитов. Нет, я словно был подобен им; князь Эктор не делал различий между нами, не обращая внимания на происхождение и то, теплится ли ещё жизнь в груди или нет. Это не могло не вызывать ещё больше симпатии к нему. Преодолевая волнообразные склоны холмов, по которым проходила дорога из центра города в Грейсвилль, чёрная с золотыми вставками двуколка строптиво тряслась, норовя сбросить меня на землю. Тряска была, конечно, не сравнима с рейсом на «Гекате», но всё же вызывала сильное раздражение. Впрочем, раздражение это было, похоже, лишь моим спутником; сидящий рядом господин Чарльз невозмутимо читал письма, полученные им этим вечером. К этому моменту он уже активно вливался в политику сородичей Новой Англии, взяв на себя часть дел князя Эктора. Я не смел прерывать его, поэтому всю дорогу мы провели в тишине. Поместье Грейсвилль к тому моменту было отстроено лишь несколько лет назад. Это было весьма немаленькое по местным меркам строение с тремя этажами и просторной мансардой благодаря покатой крыше. Здание представляло собой центральный корпус с двумя симметрично расположенными пристройками по бокам, которые выдавались чуть вперёд, образуя ограждённую с трёх сторон площадь. На это площади находились повозки и коляски различной степени претенциозности. Было даже кажущееся невозможным, на тот момент времени, чудо немецкого инженерного гения — самодвижущийся экипаж, работающий на бензиновом двигателе внутреннего сгорания. Этот вид транспорта появится на улицах Веймута ещё не скоро; тот экземпляр, что увидели мы с господином Чарльзом, принадлежал самому важному гостю этого вечера. Не стану томить и перейду к описанию событий самого приёма. Ещё в прихожей мы услышали музыку; ненавязчивая воздушная мелодия приглашала всех прибывших пройти вглубь, к своему источнику. Один из нанятых слуг провёл нас по хорошо освещённому коридору, стены которого украшали многочисленные портреты и пейзажи — эти работы принадлежали кисти хозяина дома, самого князя Эктора. Я мало смыслю в искусстве, но увиденное приводило меня в восторг. Особенно сильно приковывали моё внимание ночные пейзажи лесистых холмов, за которыми проглядывала бесконечная поверхность океана. Спустя годы мне даже удалось найти несколько мест, откуда Эктору и мог открыться столь захватывающий вид. Эти картины заставляли проникнуться ещё большей симпатией к Веймуту, который вначале мне казался дикой глушью. Проход в гостиную был отделён от коридора пурпурными портьерами, подвязанными золотыми лентами. В просторной зале в момент нашего прибытия уже находилось с дюжину человек. На помосте располагался рояль, за которым сидел высушенный темнокожий старик. Плавные движения его пальцев задевали струны роскошного инструмента, наполняя дом музыкой. У помоста расположилась группа мужчин с различными духовыми инструментами; они, видимо, ожидали начала своих партий. Собравшиеся гости являлись представителями высшего света Веймута. Господина Чарльза и меня слуга по очереди подвёл к каждому из них и представил. Преподобный Джеремайя Миллерик, растерянно смотрящий по сторонам, словно он чувствовал себя совершенно не на своём месте; владелец к тому моменту ставшего убыточным металлургического завода Шеймус Крозье, чьи вспышки раскатистого смеха порой полностью поглощали звучащую музыку; шеф полиции МакГилпин, чьё лицо было мрачным, даже скорее скорбным; и ещё один пожилой мужчина с непослушными чёрными кудрями и смуглой кожей, словно бы он большую часть жизни провёл где-нибудь в Техасе — директор веймутской старшей школы Огастес Хекс, человек, который как будто бы взглядом пронзал насквозь и меня, и господина Чарльза — так что последний даже заметно нервничал при разговоре с Хексом, а такое я не привык видеть часто. Ещё одной важной гостьей была одиозная журналистка Андреа Маллетт, урождённая де Кальер, — она была одной из многочисленных потомков князя Эктора, особенно талантливые из которых пользовались его покровительством в Веймуте. Хозяина дома было тяжело не заметить. Эктор кружил по зале, подходя то к одному из гостей, то к другому. Сегодня на нём была бордовая длиннополая мантия, накинутая поверх тёмно-синего жилета и белоснежной сорочки, из-под расстёгнутого ворота которой выглядывал такого же тёмно-синего оттенка галстук-кашне с причудливым узором. Его волнистые волосы были собраны в высокий хвост на затылке, лишь несколько прядей спереди небрежно спадали по бокам, делая его лицо ещё более утончённым. Остальные собравшиеся, даже мы с господином Чарльзом в своих строгих чёрных костюмах и высоких галстуках с маленькими ониксами, выглядели тусклым сбродом рядом с ним. Принц Лливеллин тоже был неподалёку. Он стоял с бокалом вина, из которого он, я уверен, не сделал ни глотка, и с натянутой улыбкой вёл светскую беседу с председателем городского собрания и его женой. Принц тоже любил одеваться ярко и броско, но по неизвестной для меня причине сегодня он был облачён в тёмно-зелёный пиджак, который скорее напоминал европейский военный мундир пятидесятилетней давности. Его медные волосы были аккуратно уложены назад. В таком образе он мне казался одним из этих живущих у себя в голове и вечно невозмутимых напыщенных генералов в отставке, которых совершенно ничего не способно вывести из себя... но разумеется принц таковым не был. Напротив — я был приятно удивлён его поведением в этот вечер: ни высокомерной бравады, ни снисходительных попыток указать мне моё место. Этого, практически не было. Лливеллин вёл себя учтиво, скромно, даже я бы сказал «по-джентльменски». Причина ли этого в том, что князь Эктор попросил его вести себя особым образом? Или, быть может, принца сковывало присутствие одного из тех важных гостей — посла Камарильи? Забавно. Вспоминаю сейчас, что когда я оказался в том окружении, в душе моей поселилось ощущение праздника и торжества. Но говоря сейчас об этом, я понимаю, как наивен я был. В тот вечер могли оборваться все наши надежды на новый дом. А, быть может, даже и наши жизни. Тот приём был чуть ли не более напряжённым противостоянием, чем предшествовавший ему суд в Бостоне. Главными гостями, несущими эту сокрытую до поры угрозу, были два сородича. Одного из них, похожего на грызуна юношу со смешным моноклем я видел в Бостоне. Это был Иезекииль, в то время послушник бостонской капеллы дома Тремер. Он был сопровождающим молодой особы, чей внешний вид совсем не отражал истинную суть. Я говорю о леди Люсинде, грозном красном аласторе. Эта вентру принадлежала к верхушке Камарильи, тайной полиции, охотившейся на главных врагов Башни Слоновой Кости. Пускай и выглядела она как само воплощение невинности, — миниатюрная девушка с удивлённо распахнутыми серыми глазами и милой улыбкой, — на самом деле она была самым опасным человеком в комнате. Она вошла в залу последней, Иезекииль вёл её под руку, явно довольствуясь своим временным высоким положением. Князь Эктор, едва завидев гостью, как большая цветастая цапля подпорхнул к ней. — Леди Люсинда! — звонко воскликнул он и склонился, целуя протянутую ему руку. — Добро пожаловать в город Веймут! Вы не представляете, как же сильно я рад вашему визиту. Люсинда холодно улыбнулась князю и окинула взглядом собравшихся. Когда её серые глаза задержались на пару мгновений на мне, я будто бы увидел малую толику её тщательно скрываемой натуры: стальная безжалостность, даже свирепость, отсутствие малейших сомнений в правильности собственных действий. Меня пробрала дрожь. Что-то из этих черт было присуще и господину Чарльзу. Но я понимал, что за принципы им движут; понимал и даже отчасти разделял их — честь, верность долгу перед близкими, справедливость. Это были вполне человеческие понятия. Что же было мотивами этой женщины я не мог осознать. Тоже верность, вероятно... верность чему-то большему, нежели я, Чарльз, Эктор, она сама, Веймут или Бостон. Несущий смерть перст Камарильи едва ли мыслил такими мелкими категориями. И едва ли этот визит в Веймут был основной её целью на этой земле. Скорее небольшое, наверняка раздражающее, отклонение от маршрута. — Благодарю за гостеприимство, радушный хозяин, — Люсинда улыбнулась Эктору чуть шире, подошла ближе, так что слышать её мог лишь он сам, и взяла его руки в свои. — Уверена, что ты был бы рад куда сильнее, если бы меня здесь не было, Эктор. Не волнуйся, я не стану смущать тебя своим присутствием слишком долго. Только решим твоё дело и следующим вечером я покину вас. И здесь я заметил одну особенность Люсинды, которая до сих пор остаётся вне моего понимания. Сородичи бывают разные. И с разными силами. С некоторыми я знаком, даже успел привыкнуть к ним. Как, например, к противоестественному магнетизму, который источал князь Эктор, очаровывая всех присутствующих и делая их куда более податливыми к своим словам. Эта сила использовалась им, по его собственному признанию, обычно инстинктивно, лишь подчёркивая его природную привлекательность. И в этой зале все собравшиеся были во власти этой силы, даже мои спутники — принц Лливеллин и господин Чарльз. Попал под эти чары и прибывший Иезекииль. Но не леди Люсинда. До сих пор не могу этого понять, но в тот миг я чётко ощущал, что все собравшиеся, хотят они того или нет, находятся под властью Эктора. Пусть не так навязчиво, как это происходит при использовании гипнотических трюков, но я чувствовал себя частью общего — можно это назвать моментным клубом поклонников Эктора. И я чувствовал, что леди Люсинды нет среди нас. Она казалась чужой, лишней здесь. Даже ощущался некоторый антагонизм между ними, когда в течение вечера внимание собравшихся — особенно мужчин — всё больше переводилось на эту таинственную гостью. Она была той же крови, что и князь Эктор — крови клана Королей. И она была равной ему. Впрочем... Я стоял достаточно близко, чтобы увидеть, как тонкие губы Эктора вздрогнули, так что ему пришлось крепко сжать их. Люсинда усмехнулась, увидев эту реакцию. Ей доставляло немалое удовольствие чувствовать своё превосходство. Она скосила глаза вбок и бросила взгляд через плечо Эктора на стоявшего у противоположной стены залы принца Лливеллина. — Я рада, что твой сир жив и здравствует, мой милый Эктор. Он доставил нам немало хлопот в своё время. Но я рада, что его больше нет в Списке. Пусть живёт мирной жизнью. — Вы добры, миледи. — Эктор слегка склонил голову, прикрыв глаза. Они с Люсиндой всё ещё держались за руки, словно бы были настоящей парой. — Быть может танец? Леди Люсинда ответила согласием. По знаку Эктора пожилой человек за роялем начал играть что-то из Грига. Приглашённые гости с парами, следуя примеру главной на этом вечере пары, вступили в мерно нарастающий круговорот вальса, оставшиеся одиночками же, включая меня самого, поспешили освободить пространство по центру залы для танцующих. В тот момент я даже потерял глазами господина Чарльза. Я присел у стены на мягкую софу, слуга любезно предложил мне выпить шампанского — едва ли оно позволило бы мне расслабиться в такой обстановке, но я хотел хоть чем-то занять себя, наблюдая за парочками, кружащими по зале. — Что думаете о ней, месье Лессар? — раздался над моим ухом насмешливый голос принца Лливеллина. Я вздрогнул, так как совершенно не ожидал, что этот человек сможет ко мне подобраться так незаметно. Он стоял между софой и стеной, облокотившись о мягкую спинку рядом со мной. И несмотря на то, что обращался он ко мне, взгляд его неотрывно следовал за Эктором и Люсиндой. Присутствие принца в те времена вызывало у меня сильную тревогу, ведь не так давно мы с господином Чарльзом охотились за ним и даже смогли одолеть его, а Лливеллин не из тех людей, кто легко отпускает прошлые обиды. — Не робейте, месье Лессар! — принц усмехнулся и похлопал меня по плечу. — Вам не вырвут язык если вы скажете что-то неприличное об этой даме. По крайней мере до конца танца. А быть может такого очаровательного юношу, как вы, будет ожидать более приятное наказание... Если, конечно, вы найдёте общение с красным аластором приятным. — Аластор... — тихо произнёс я, — это ведь важный титул Камарильи? Его не получит кто угодно. — Верно. Аласторы — охотники Внутреннего Круга, вождей Камарильи. Люсинда весьма дотошна в том, что касается выполнения поручений. Я сталкивался с её сиром, Северусом, когда бароны Авалона заплатили за мою голову... Принц Лливеллин начал рассказывать о переплетённых кровавых связях, воинах и жрецах, переворотах и интригах, связывающих элиту Камарильи, аристократов Британского острова с историей его собственной жизни. Я слушал его вполуха, окончательно запутавшись во множестве имён, вычурных титулов и архаичных названий. Но я задумался о том, что на самом деле очень мало знаю о нём, самом древнем сородиче в городе. Мне не совсем было понятно, почему, например, не он является князем по праву старшинства. Не понимал я и причины, по которой принц опасался Люсинды, ведь, как он сам сказал, он сражался (и видимо успешно) с её сиром. Очевидно, возраст и грубая сила — не всегда то, что определяет иерархию в обществе каинитов. Мой собеседник действительно был очень древним существом, он вёл непрекращающуюся многовековую борьбу задолго до создания Камарильи. Я даже слышал, что начал он свою войну будучи смертным. Тогда, правда, речь шла о партизанских вылазках против норманнских покорителей Уэльса. Господин Чарльз мне рассказывал, что военные таланты Лливеллина отметили при дворе каинитов Митры. И когда он наконец признал своё поражение и благородно сдался на милость победителям в обмен на помилование своих людей и семьи, вентру Роджер Мортимер решил обратить надоедливого смертного врага в вечноживущего союзника. Была сымитирована жестокая казнь Лливеллина в Кардиффе, а сам он получил Становление от Мортимера. Но затем что-то произошло с семьёй принца. Я никогда не осмеливался спросить об этом у него, ведь при любом упоминании семьи он впадал в горькую тоску, из-за темперамента Лливеллина грозящей превратиться в неудержимую ярость. Что бы не произошло с его смертной роднёй, это положило начало кровавой вендетте Лливеллина против каждого, принёсшего клятву верности Митре... Эти размышления прервались болезненным шлепком по щеке, которым меня наградил Лливеллин. — Я рассказываю тебе это не просто так, мальчик! — злобно процедил принц и замахнулся для следующего удара. — Придёт время и ты, если выживешь достаточно долго, станешь одним из нас. Ты должен быть готов к этому! Хотя бы должен знать, за что тебя захотят убить наши враги. Он опустил занесённую руку и разочарованно покачал головой, пробормотав неизвестное мне слово на своём странном языке. Лливеллин с силой оттолкнулся от спинки софы и удалился, оставив меня раздумывать над его словами. Значит, когда-то настанет час моего преображения? Что же, я записываю сейчас события более чем столетней давности. И я всё ещё не один из них. Быть может я недостаточно проявил себя, хотя моя служба господину Чарльзу в течение этого века была безупречна. Тот разговор с принцем меня сильно раздосадовал. И тогда я задумался, о том, что одно лишь слепое повиновение не даст мне возможности проявить себя. В этот миг я — глупец — решил действовать немедля. Танцующие Эктор и Люсинда, сделав очередной круг, приближались ко мне. Он выглядел весьма истощённым и обеспокоенным; очевидно в этом вальсе решалась судьба самого Эктора и его владений. Люсинда выглядела воплощением превосходства, явно и добившись того, чего она желала, и уже вдоволь насладившись подавлением воли Эктора. Почему-то мне пришла в голову мысль, что я, простой слуга, могу спасти князя из её цепких лап. Я встал с софы и подался вперёд, аккуратно уклоняясь от других танцующих. Эктор, заметив меня, измученно блекло улыбнулся и остановился. Люсинда обернулась в мою сторону и слегка склонила голову набок, оценивающе осмотрев меня. — Прошу прощения, господин! — обратился я к нему, склонив голову. — Господин Чарльз желает видеть вас в связи с неотложным делом. Люсинда звонко рассмеялась, словно прочитав мои намерения как открытую книгу. Естественно, господин Чарльз меня не посылал. Я просто хотел хотя бы на несколько минут дать князю Эктору возможность перевести дух. Я мало что смыслю в таких силах каинитов, но я видел, что этот вальс был на деле поединком воли двух могучих созданий. И тот, на чьей стороне я был, однозначно проигрывал его. Всё, чего я хотел, это отвлечь внимание его соперницы на себя, чтобы прервать это противостояние. Мне это удалось, конечно, но... — Я не стану тебя задерживать, милый Эктор! — Люсинда изобразила подобие тёплой улыбки и погладила Эктора по щеке. — Иди, выполняй свои обязанности. А этот скромный юноша, надеюсь, не откажется составить мне компанию в твоё отсутствие... Она положила одну руку мне на плечо и подала мне вторую. Я не самый лучший танцор. По крайней мере не в таком обществе. Но почему-то моё неумение тогда не было проблемой, словно бы моим телом, как марионеткой управлял кто-то другой — леди Люсинда вела в танце. На ней было платье с открытой спиной и я чувствовал рукой её ледяную кожу. Оказавшись настолько близко к ней, я смог наконец рассмотреть её глаза: они были не полностью серыми, а с ореховыми крапинками, которые как бы говорили, что в ней ещё теплится что-то из её прошлой жизни, что-то человеческое. — Ты ведь не местный, верно? — спросила она меня по-французски. — Как тебя зовут? — Этьен Лессар, мадемуазель... к вашим услугам. И вы правы: я приехал сюда с господином Чарльзом... — О, да, Чарльз! — Люсинда подняла руку с моего плеча до шеи, её пальцы начали нежно поглаживать мою кожу; но я понимал, что ей не составит труда этими же пальцами переломить мне хребет в долю секунды. — Расскажи мне о нём, пожалуйста. Такой загадочный мужчина... Ты же являешься кем-то вроде его протеже? — вы так похожи. Возможно в других обстоятельствах это очень польстило бы мне, но тогда я ощущал исходящую от неё смертельную опасность. Всё моё нутро отчаянно вопило «Беги, глупец!». Но я был в руках этой хищницы. И более того, я при всём желании не мог отмолчаться; её глаза не отпускали меня, её воля тончайшей и неимоверно острой иглой проникала в глубину моей черепной коробки, пробивая любые возможные преграды и барьеры. — Господин Чарльз... он подобрал меня в Белфасте, когда выслеживал принца Лливеллина. Он очень могучий, рассудительный и справедливый, — что было сущей правдой, — хотя и скрытный. — Это же он доставил Лливеллина сюда, к Эктору? Почему? — Я не... знаю. — Хватка на моей шее на миг усилилась, заставив забыть даже о малой толике удовольствия от прикосновения её нежных пальцев. — Правда, мадемуазель! Я знаю только, что господин Чарльз должник князя Эктора. И это... использовал принц, чтобы оказаться здесь. Но я не знаю, что их связывает между собой... «Чёрт, почему я продолжаю говорить с ней?..» — мелькнула мысль в моей голове. Но я уже рассказал то, что ей явно было любопытно услышать. Её пальцы вновь опустились до моего плеча. Ощущение чего-то чужеродного в моей голове не спешило пропадать так же быстро, как исчезло давление на шею. Я попытался собрать всю свою волю в кулак; мысль о том, что я пользуюсь доверием господина Чарльза внушала уверенность в собственных силах. Не знаю уж, дело ли в этом или в беспорядочном судорожном напряжении мышц в различных частях тела, но мне удалось противостоять ментальным силам этой женщины. Кажется. Или ей просто наскучило со мной играться. Наконец это адский вальс окончился. Из последних сил пытаясь сохранить самообладание, я поблагодарил леди Люсинду за танец и откланялся. Она с деланной теплотой улыбнулась мне, точно так же, как и Эктору ранее, а затем сделала небольшой шаг навстречу, поднялась на носочки и поцеловала меня в щёку. Забавно. Губы её были тёплыми. Минуту спустя я уже сидел на каменной ступеньке крыльца. Чистое звёздное небо словно обнимало меня тёмным плащом с блёстками. И от этого на душе становилось спокойнее. Моё сердце бешено стучало, а сухожилия в ногах словно одеревенели. Схватка в порту Бостона не отняла у меня столько сил, как этот танец. «Британцы» тогда оставили на моём теле огромный шрам — след своего гостеприимства; но Люсинда... думаю она оставила рану куда более глубокую, быть может даже разбила что-то внутри меня. Как будто часть этой с виду невинной девушки поселилась с тех пор во мне; и куда бы я не посмотрел, мне мерещились эти серые с крапинками глаза. Лишь тьма могла сокрыть меня от них. Остаток ночи прошёл безмятежно. Леди Люсинда была удовлетворена тем, как разрешился конфликт князя Эктора с «Британцами». Она скрепила вассальный договор между князьями Квентином Бостонским и Эктором Веймутским. Впрочем, как показали годы, Эктор не сильно много потерял при этом, сохранив всю полноту власти над постепенно развивающимся городом. Принц Лливеллин оставил, по крайней мере на ближайшее столетие, свою борьбу со слугами Митры, и принял титул шерифа этого города, став надёжным его защитником. Господин Чарльз первое время помогал князю Эктору вести дела с сородичами других городов; несколько десятилетий спустя, когда и в Веймуте начали появляться другие каиниты, он стал управлять двором князя, стал его доверенным сенешалем. Ну а я... так и остаюсь верным слугой своего господина. Меня и по сей день не покидают слова принца Лливеллина и чувства от встречи с леди Люсиндой... Когда-нибудь настанет день, когда господин Чарльз сделает меня подобным себе, и тьма станет моим полноценным союзником. И тогда я буду готов вновь встретиться с этим красным аластором. Хотя. Чёрт, нет, эта самоуверенность меня доведёт до могилы однажды.