***
«Кто похоронен в этой могиле?» «Это могила моего друга,» — Лайлак смотрит на сгорбленную сморщенную старушку, сметающую пыль и листву с соседнего надгробия. Она совсем старенькая, руки плохо слушаются, ноги почти не двигаются. Лайлак пол дня ждал, пока она подойдёт, и уверен, что ему придётся подождать ещё столько же, если он хочет убедиться, что старушка без проблем вернётся ко входу на кладбище, где в машине её будет ждать уставший от ожидания внук, тем не менее не решающийся ступить на территорию кладбища, подойти к могиле своих родителей. Старушка улыбается Лайлаку, говорит, что это правильно, но немного странно: он, такой молодой, а так трепетно относится к умершим. Лайлак на это только улыбнётся, покосившись на чёрные символы катаканы, испещряющие надгробие. Белое хаори — на самом деле уже не настолько белое, — свёрнуто и лежит на сером монументе, цветы всё ещё свежие. Как и месяц назад. Как и полгода до этого.***
«Чья это могила?» «Могила моего друга.» — Лайлак даже не потрудится открыть глаза, а когда всё же это сделает, увидит девушку, смутно ему кого-то напоминающую. Слишком сильно напоминающую. Настолько, что это даже смешно. Они проговорят от самого серого рассвета, которого не будет видно за снежными облаками, до заката, так же скрытого белесой пеленой. Она будет ёжиться от холода, прятать замотанный в бинты руки в карманы и поднимать плечи, чтобы скрыть забинтованную шею. Лайлак даже не потрудится предложить ей свой шарф — ярко-рыжий, — так как будет уверен, что где-то неподалёку точно есть парень с такой же каштановой вьющейся копной волос, готовый сделать это за него. Перед её уходом они смахнут с холодного серого монолита снег, чуть не засыпав им белое промокшее хаори, лежащее на земле.***
«Кто похоронен здесь?» «Здесь похоронен мой друг,» — Лайлак отвечает это на автомате, даже не открывая глаз и не отнимая головы от холодного камня, рядом с которым сидит. Ему неумолимо хочется спать, каменная колонна кажется удобнее и мягче любой подушки, и даже если давно уже серое хаори не согревает — это вовсе не важно. Не важно. Не важно. Не важно. Он останется здесь настолько, насколько потребуется. Он ответит на этот вопрос столько раз, сколько нужно. Он будет смахивать листья, вытирать пыль или отскребать ледяную корку с этого куска камня, хранящего в себе память об одном единственном человеке, пока вампирская магия не разъест его и не превратит в ёкая. Пока сам камень не рассыпется пылью. Люди не обращают внимания на сидящего у надгробия мальчишку, Лайлак не обращает внимания на проходящих мимо людей, даже на уже знакомую старушку, которой не стало в прошлом месяце, из-за чего к могиле наконец пришёл её внук. Лайлак утыкается в серый камень лбом и крепко-крепко жмурится, пытаясь вернуть своё сознание в реальность, обратно, из того бесконечного круга однотипных мыслей. Он больше не может так.***
«Чья это могила?» «Могила моего лучшего друга,» — шепчет Лайлак, потухшими глазами глядя куда-то в землю. Маленькая шестилетняя девочка осторожно подходит к нему, поднимает с земли грязное задубевщее хаори, кладёт на серый как всегда чистый монолит надгробия цветы, Лайлак краем сознания отмечает, что они кажется ему лиловыми. Сиреневыми. Следом за девочкой подходит ещё один человек, куда выше и больше пятилетней малышки. Он зовёт её по имени, Лайлак понимает, что это её отец. В какой-то момент Лайлак осознаёт, что смотрит в его глаза. В отливающие заходящим солнцем алые глаза. «Это могила моего брата,» — говорит человек, держа такую же красноглазую девочку на руках. Лайлак, кажется, впервые за столько лет понимает, насколько быстро бежит человеческое время. Он молча смотрит потухшими глазами на человека перед собой, пока летний лёгкий ветерок играет с золотистыми прядями волос людей, стоящих перед вампиром. Где-то в глубине души Лайлак точно ощущает с первых секунд такое болезненное ощущение новой привязанности.***
— Почему вы принесли сирень? — Брат однажды упоминал, что ему очень нравятся эти цветы. Но, видимо, на самом деле он имел ввиду не совсем их. — О чём ты?