***
Гордая. До невозможно гордая. Всегда серьезная. Всегда маска на лице, скрывающая какие-либо чувства. Будто бы она марионетка, тряпичная кукла… Хотя нет, фарфоровая. Слишком красивая. Бледная, будто сама смерть. Точенные брови, острые скулы, как скалы у моря, о которые вот-вот кто-то порежется. Большие зеленые глаза, густые черные ресницы делают взгляд еще выразительнее. Когда смотрит на себя в зеркало, то никогда не смотрит в глаза своему отражению. Потому что еле тлеющие угольки чувств в душе в пожар превращать нет никакого желания, потому что поддаваться слабостям глупо и бессмысленно, потому что в жизни проблем и без этого хватает. Гермиона это понимает, поэтому снова примеряет изящную маску безразличия, с удовольствием оценивая огонёк высокомерия в зеленых глазах. Гермиона привыкла быть одна и никогда не полагаться на кого-то другого. «Люди всегда уходят, доверять им смысла нет», — отец повторял это, сколько девушка себя помнит. А отец ведь не может лгать своей собственной дочери? Может. У девушки есть друзья. Немного, но они всегда с ней. Всегда готовы помочь, поддержать. Просто готовы были рядом в трудную минуту. За это она их любит. Любит. Невкусное слово, особенно в сочетании с чьим-либо именем. Гермиона приходит в себя и морщится, стараясь даже о родителях не вспоминать, потому что, ну, не может она кого-то по-настоящему любить. И физически, и морально. По статусу не положено. Пока однажды не заходится в приступе кашля, сидя прямо в гостиной Слизерина, благо, почти пустой. Пришла она сюда совсем недавно: как новоявленная староста факультета была занята отчитыванием и снятием баллов у незадачливых первокурсников Гриффиндора и Когтеврана, додумавшихся затеять драку прямо во внутреннем дворике. Такое чувство, как будто она упала грудью на один из шпилей Хогвартса и ее проткнуло насквозь: боль невыносимая. В горло словно кто-то несколько Сектумсемпр подряд запустил, и Гермиона еле терпит проходящие по груди судороги, прижав ладонь ко рту. — Что с тобой? — испуганным голосом спрашивает Пэнси, сидевшая до этого расслабленно, и как-то слишком выпрямляется. «Ах, Пэнс, если бы я сама знала». — Грейнджер, ты что, блевальных батончиков объелась? — изгибает бровь Блейз, сидящий совсем рядом, и кладёт руку на плечо. Девушка от этого жеста сутулится ещё больше. — Может, сходишь к мадам Помфри? — Я ещё вроде не умираю, Забини, — удаётся прохрипеть еле-еле. — Последнее, чего я сейчас хочу, это чтобы она панику начала разводить, — замирает на пару мгновений, упёршись ладонями в зелёные бархатные подлокотники кресла, смотрит на расплывающиеся узоры ковра перед собой и чувствует на языке что-то лёгкое, едва заметное, что сразу же вылетает изо рта и, кружась, летит вниз, под ноги. — Что за… — начинает недоумевающе Пэнси, пытаясь рассмотреть неизвестный бледно-розовый предмет поближе, и после озвучивает уже ставшее очевидным для всех троих: — Это лепесток. Гермиона, кажется, и не собирается реагировать: она застыла, став максимально похожей на статую горгульи около кабинета зельеварения. Выглядит идентично: пустой взгляд, неестественная поза, приоткрытый, будто в крике, рот. Не хватает только огромных костлявых крыльев за спиной, но и без них выглядит весьма жутко. — Какого драккла здесь происходит? — сипит, чётко разделяя слова. Горло саднит, и она морщится, поднимая на друзей непонимающий взгляд. — Я что, не заметила, как превратилась в теплицу, чтобы во мне растения появлялись? — обводит их взглядом, улавливает растерянность на лицах и такое же недоумение во взгляде и вроде успокаивается. Прикрывает глаза. — Это что, лепесток эустомы? — недоверчиво косится на друзей Паркинсон. — Если мне не изменяет память — это твои любимые цветы, Гермиона, не так ведь? — она возвращает взгляд на ладонь, в которой покоится нежно-розовый лепесток с каплями крови. В ответ лишь кивок. Горло саднит, невозможно и слова сказать. Глухая боль пульсацией отдается где-то в районе груди. — Эй, кудряшка, — начинает Блейз, поднимаясь со своего кресла. Она переводит взгляд и шумно выдыхает, потирая виски, — Успокойся. Мы обязательно узнаем, что это. Для начала, надо найти Драко, он точно знает, что делать. При упоминании имени друга сердце делает предательский кульбит, и Гермионе сразу же хочется схватиться за грудь и сжать её со всей силы, чтобы этот тупой орган больше не смел и на миллиметр дёрнуться. Но в ответ на это мозг услужливо подсовывает глазам целый диафильм о том, как они сидели по вечерам у камина, как делали домашнюю работу в библиотеке, как ходили в Хогсмид по выходным. — Эй, — слышит голос Блейза. Салазар, она, наверное, прослушала ответ Пэнси на его фразу, но ее это и не особо как-то колышет, если честно, — что с тобой? — Ничего, — лишь фыркает и наступает каблуком на проклятый лепесток, — я, наверное, пойду спать. Если что-то найдёте по поводу той нелепости, что произошла пару минут назад, дайте знать.***
— Пэнс, что ты делаешь? — с удивлением спрашивает Блейз и присаживается на край своей кровати. — Читаю, не видно, что ли? — ни на толику не отвлекаясь, отвечает та. — Читаешь? — хмыкает Драко и скрещивает руки на груди, не скрывая иронии в голосе. — Не знал, что ты умеешь. — Не обращай внимания, ведет себя, как ребенок. — протянула Гермиона, сидящая на подоконнике. Пэнси, цокнув языком, закатывает глаза и направляет на него полный осуждения взгляд. Драко пожимает плечами и улыбается, и она быстро остывает. — Я ничего не буду отвечать на твою провокацию, Малфой, — наигранно цедит сквозь зубы, — потому что, смею предположить, что ты и сам прекрасно знаешь, какой ты идиот. Гермиона, Блейз, — полностью поворачивается к ним, — Я надеюсь на ваше благоразумие. Я смогла узнать, что творится с тобой, родная. Атмосфера в комнате тут же меняется. Драко тотчас шепчет «Коллопортус» и «Квиетус» — и дверь запечатывается, также блокируя звук. Сейчас обед, так что вряд ли кто-то из слизеринцев решит сюда сунуться, но они всё-таки не турниры по квиддичу обсуждают, так что лучше перестраховаться. — Так, а вот с этого места поподробнее, — он садится рядом с Блейзом, а Гермиона быстро спрыгивает с окна и оказывается напротив, щурится в лёгком недоверии. — Как ты смогла узнать? В Хогвартсе же нигде нет об этом информации. — Я не просто так поехала к родителям. Когда-то мне мама говорила о том, что в нашем доме где-то есть древний, ещё, наверное, со времён Салазара, фолиант, где постарались собрать все мифологические болезни, животных и всё такое, — она перелистывает пару страниц, и в солнечном свете видно, как в сторону разлетаются мириады пылинок, — если бы эта книга хранилась в нашей библиотеке, то точно в Запретной секции и под семью заклятиями, — смешок, — потому что эта информация вроде как связана с опаснейшими разделами Тёмной магии. Даже не спрашивайте, я понятия не имею, откуда она в моём доме и как ещё оттуда не пропала, но самое главное, что в ней есть то, что нам нужно. — Ханахаки — мифическая человеческая болезнь, симптомы которой наблюдаются только у безответно влюбленного человека. Блейз её перебивает. — Как-как оно называется? — Ханахаки, — зло смотрит Пэнси, — Не перебивай, я что, для себя это читаю? — и продолжает: — Как и любая болезнь, без лечения ханахаки прогрессирует: сначала откашливаются лепестки, затем, на предпоследней стадии, обычно, спустя пару месяцев, мучительный кашель выводит наружу целые бутоны, что свидетельствует о скорой смерти больного… — Там написано, как это вылечить? — спрашивает глухо и отстранённо, смотря в пол. Первая слеза упала на пушистый ковер. — Да, — Пэнси поджимает губы и вздыхает. — Тот, в кого влюблены, должен признаться во взаимных чувствах. Только так. — Но я ведь ни в кого не влюблёна, — протяжно стонет и падает назад, раскинув руки по кровати. — Что я, совсем тупая, что ли, чтобы собственных чувств не осознавать? — Кудряшка, может ты еще сама не до конца разобралась в себе? Ты ведь постоянно прячешь эмоции. — гневный взгляд сказал сам за себя, — Нет, нет! — запротестовал Забини, — Я не говорю, что это плохо, мы все так делаем. Но не могло ли именно это оказать намек. — Мерлин, Блейз, заткнись. Ты несешь какую-то чепуху, даже если бы Гермионе кто-то нравился, или симпатизировал, я бы первая узнала об этом, — брюнетка быстро перевела взгляд на подругу, — Так ведь? — Само собой, Паркс! — Грейнджер потирает глаза, размазываясь тушь по щекам. — Это полный абсурд, может какая-то ошибка? Ну ведь это невозможно! — Издеваешься? — Драко выгибает бровь и переводит взгляд на подругу, которая всем своим видом выражает боль. Это начинает злить. — Какого хрена ты так спокойно говоришь о том, что это ошибка? Ты вообще в своем уме? Ты второй месяц плюешься этими сраными лепестками! Хочешь сказать, что это долбанная ошибка? Грейнджер, кажется, у тебя титул самого благоразумного в нашей компании. — Малфой, не кричи, — тихо начинает Пэнси, перемещая руку на плечо подруги, — Тише, мы со всем разберемся, слышишь? Я тебе обещаю, — она обводит взглядом остальных, и добавляет, — Мы обещаем.***
Гермиона уже неделю лежит в лазарете, весь пол усыпан лепестками ее***
— Ми? Я же знаю, ты скрываешь от меня его. Я права? — с сожалением в изумрудных глазах, Пэнси держится за ледяную ладонь подруги, — Кто он? Гермиона, ответь… Это Драко? Всхлип. Новый приступ кашля разнесся по пустой комнате, заставляя слизеринку согнуться пополам. Сердце разрывается от невыносимой боли, которую так хочется забыть и больше не вспоминать о ней никогда. — Тише, родная… Прошу, мы что-нибудь придумаем, я обещаю, — девушка не сдерживает своих слез, она знает, еще немного, и они не успеют. — Держи, выпей это.***
— Драко… — она не может договорить, горло саднит. Она чувствует, как стебель дошел до гортани, еще чуть-чуть и он полностью разрастется в ней, — я… — Я тоже… Два слова. Два чертовых слова, которые она мечтала услышать все эти месяцы ужасных мучений. — Я тоже, кудряшка, я тоже тебя люблю…