A whipped smile

Ренджун говорит: — Милый свитер. Его улыбка нежная, как взбитый сливочный крем. У крема — кислый лимонный вкус. Джемин смеется, будто челюсть не сводит: — Спасибочки! Мне нравится твой кулон. Ренджун еще больше нежнеет. — Я сам придумал дизайн. — Это так мило! Ренджун — очень милый. У него сливочные улыбки и мягкие теплые руки. Эти руки готовят — заливают в форму сладкий морковный кекс. — Пахнет здорово. — Дать рецепт? Джемин умеет принимать подношения, но никак не готовить. — Давай! Будет чем занять выходные. Смеется Ренджун тоже мило. Он прячет руки в толстые рукавицы и вытаскивает противень из духовки, чтобы засунуть новое. Засекает на таймере время. — Позовешь всех? Позвать всех — значит снова увидеться с парнем Ренджуна и зацепиться о его взгляд. Свитер был куплен вместе — распустить на воспоминания и все равно потеряться в лабиринте тревог. — Конечно, — смеется Джемин. — Я позову, без проблем. В комнате крики и болтовня. Все стихают, когда он, зависнув в дверном проеме, объявляет, что мясо готово: — Идите жрать, пожалуйста. Тревога уверена: говорили о нем, Джемин поймал на горячем. Уложиться в груди за полгода еще не успело. Зато у другого успело — и уложиться, и даже смягчить рубцы. — Нана, где ты был раньше? Мой желудок уже переварил сам себя. Марк обнимает Донхека за плечи. — Так ты здесь оставайся! Ты же в плойку хотел поиграть? Донхек выворачивается и бьет Марка локтем в живот. Парень Ренджуна смеется. Джехен тоже смеется. Раньше шутили, что Джемин впишется в их семью как еще один брат на Дже- — но он не вписался. — Ренджун расстроится, если мясо остынет раньше, чем кто-то попробует. — О нет! — ноет Марк. — Только не грустный Ренджун! Кухня заполняется шумом. Джехен вежливо спрашивает: — Как твой финальный проект? Тезисы уже начал? Джемин зажат между ним и Марком, а прямо напротив воркует с парнем Ренджун. Донхек куксится, но громко хвалит еду и тыкает парочку, когда та становится слишком кринжовой. С Джемином такого не было. Смеется: — Мой финальный проект? Его пожалели, посадив с теми, с кем безопасно, и распахнули глаза на чужое счастье. На каждой поверхности кухни влюбленные отражения кормят друг друга с рук. — Кто вообще пишет тезисы в феврале? Раньше мая даже думать не собираюсь. Джехен толкает плечом. — Ты говори, если что. У меня была похожая тема, могу накидать материал. — Просто несправедливо, что ты брат Джено, а не мой. Джемин толкает в ответ и осекается, когда все поворачиваются к нему. Это старая шутка — пьеса в две реплики. Сейчас по сценарию Джехен скажет: все равно породнимся, — и все по инерции посмеются, но запомнят, кто поднял тему. Ренджун расстроится, тот-кого-нельзя-называть разозлится, Донхек подольет масла в огонь, а Марк разведет по разные стороны или полезет в драку. В чужих глазах Джемин прочтет сожаление — и уйдет, чтобы не мешать, сошлется на подготовку к квизу, прием у врача, консультацию, назначенную в последний момент: простите, баллов с натяжкой, а слететь с гранта — сразу отчислиться. Но Джехен произносит другое: — Лучше б это был ты. Этот щенок совсем меня не уважает. И потом он рассказывает историю, которую Джемин не хотел бы слышать, но которая все равно лучше, чем просто оставить как есть. Джено кривится и зажимает Ренджуну уши, шутливо кричит на брата, кричит на Джемина: ну зачем ты это сказал, — Донхек не может перестать ржать, Марк тоже хихикает. Таймер звенит, Ренджун с нежной улыбкой отводит от себя руки Джено и вытаскивает кекс из духовки. Джемин провожает Ренджуна глазами. Море разбивается о каменистый пляж. Порывистый ветер тянет острые когти под куртку и царапает щеки — Джемин откусывает дыхание по кусочкам, и, если стараться достаточно, может, тот наконец притихнет. Безлюдно. Пена шуршит и отползает обратно, оставляя камням сколотые ракушки и буро-зеленые ошметки водорослей. Джемин писал тысячи сочинений на тему «Как я провел лето на побережье», но лето прошло, а с ним и желание вспоминать. Все началось здесь и кончилось: то ли рассчитывал, что все плохое смоет, то ли вообще не подумал — просто сказал как было. Джено предложил остаться друзьями и переехал к брату. Джемин — к Марку. Перебирал квартиры полгода, но определиться не смог, потому что в них всех не хватало Джено. Была ли это любовь? Брошенный в воду камень делает три прыжка и идет ко дну. Джемин уверен, что нет. Любовь — про другое. Про что? Желтый шерстяной свитер, который Джемин даже не надел, колет под кожей. Они купили его на пятую годовщину в лавчонке, которая теперь закрылась. — Он очень мягкий, — тогда заметил Джено. — И оттенок тебе точно пойдет. С годами тот свитер выцвел до бледно-лимонного, а по-настоящему мягким так и не стал — колол изнутри. И каждый гребаный раз Джемин обещал себе, что распустит его на клубки, а потом надевал опять. Звонок. Джемин опускает сумку на камни, заставляя термос жалобно звенькнуть бочком. Марк спрашивает: — Ты когда? — Еще даже не начал. — Тут приехал Джехен, шлю его сразу к тебе. — Но еду пусть берет сам. Поделюсь только чаем. Марк не спрашивает, как Джемина найти и где он устроился, только скидывает примерное время пути. Марк — самый лучший друг. К приезду Джехена Джемин успевает разложить плед и подключить теплое одеяло, расставить еду, написать предложений десять, оставить в крышке от термоса лишь половину чая и застыть в странной тоске. Джехен выскакивает из ниоткуда. — Стади-свидание с самим собой? Он роняет на плед пачку листов. — Что это? — Не смог найти тезисы в электронном виде и попросил сделать на кафедре копию. Ты вообще представляешь себе, сколько хранится эта макулатура? Джемин пожимает плечами. — Никогда не интересовался, но если тебе не терпится… — Мне сказали, что у них есть работы за восьмидесятые. Почти сорок лет! Джехен чиркает зажигалкой и прячет огонь в ладони. Дым выходит из его ноздрей. Блаженный стон. Джено никогда не курил. — Понимаю, почему ты приходишь сюда. Джехен пристраивается на плед, поворачивается к полосе прибоя и снова затягивается. Волны набегают и откатываются обратно. Вперед — назад. — Я вообще в целом тебя понимаю, но почему вы с Джено разбежались — так и не понял. Когда они только расстались, все подумали, что это временно, и не лезли. Джемин сам так думал, пока Джено не сошелся с Ренджуном и не оказалось, что то временное — навсегда. Если правда, что в парочках один влюбляется раньше, а другой сильнее, и Джено собрал все в одного, — может, поэтому смог и забыть быстрее? Перегорел, перекинул огонь на другую свечу, нашел новую жертву для чувств, — но что делать Джемину? Даже если он не любил, как Джено, разве он виноват? — Только ты не грусти, — говорит Джехен, и Джемин смеется от его грубоватой поддержки, — а то попа не будет расти. А куда ты без попы? — Вообще-то это твой брат был всегда снизу, — язвит Джемин, даже если не хотел говорить. — Так и знал, что он пидор. Молчит. — И ты вообще никогда-никогда? Это какой-то принципиальный момент? Обсуждать с братом бывшего роли в анальном сексе — где-то за гранью разумного, но Джемин все равно отвечает. С завистью смотрит на сигарету. — Не то чтобы никогда… Просто не для меня. Он не мог. Весь пережимался, как нерв, и душил тревогу. Тревога просачивалась сквозь кулаки скользкой змеей и оборачивалась больным лабиринтом мыслей. Джено расстраивался. Джемин раздражался на это расстройство. Они ругались — и все катилось в тартарары. Гораздо проще было ничего не менять. — Тогда дошло. И почему разошлись — тоже дошло. — Не из-за этого. Джехен тушит сигарету о камень. — Конечно, не из-за этого. Смотрит Джемину в глаза и почему-то говорит снова: — Конечно, не из-за этого. Марк уточняет: — Тебе не кажется, что его многовато в последнее время? Джемин приспускает компьютерные очки без диоптрий и хмурится. — Ты про Донхека? Я думал, что вы помирились, но мы можем заниматься с ним в библиотеке. — Смеется: — Подожди, а это плохое или хорошее «многовато»? Возмущенная краснота заливает щеки и уши Марка, делая его похожим на румяное яблоко. — Я говорю о Джехене! Я его так часто не видел за все твои отношения с бывшим. Из солидарности Марк так называет Джено при Джемине, и, может быть, обратно это тоже работает. Джемин незаинтересованно пожимает плечами и водружает на место очки. — Ну да, он решил помочь мне с проектом и, кажется, написать тезисы целиком. Все еще жалею, что он брат Джено, а не мой. Марк мнется. Смотрит на телефон и потом на Джемина, оглядывается, будто кто-то может услышать. — Тебе не приходило в голову, что Джехен какой-то чересчур… дружелюбный? Он так осторожно подбирает слова, что Джемин сначала тупо пялится на него с выражением «что вообще ты несешь», а потом распахивает глаза и бросает в Марка пенал. — Ты охренел? Он же гетеро! Марк кидает пенал обратно в Джемина и отскакивает за дверь. — Не смотрит он на тебя как гетеро, — и ставит на разговоре точку. Врезавшийся в дверь пенал превращает ее в восклицательный знак. — Мы не татары ни разу, какой кыстыбый? Джемин стягивает кроссовки под крик Джено. На фоне воркочет инструкции мягкий голос Ренджуна. Пахнет зеленью и чесноком. И вареной картошкой. Джемин с осторожностью заглядывает на кухню. Ренджун, заметивший его первым, машет рукой, но нежная улыбка остается с Джено. В глазах раздражение. Ренджун выглядит очень мило, даже когда напряжен. Джемин машет ладонью в ответ и наклоняет голову вбок: — А касты… кысты… — это что? Это еда? Джехен поворачивается, и тогда Джемин понимает, о чем Марк говорил: искорки удовольствия, теплота губ. — Это лепешки с картофелем. Ты говорил, что давно не ел ничего домашнего. Джемин смеется, не обращая внимания на Джено. В периферическом зрении недовольно сжатые губы осуждают все жизненные решения, которые привели Джемина на эту кухню. — А ты говорил, мы обсудим проект и забьемся в плойку. Он подмигивает — и сам себя ловит на этом. Забота приятна, но интерес пугает. Сумеречное неудовольствие Джено — чем оно вызвано? Джемин хочет вести себя так или поступает назло? Что Джено чувствует, когда после их разрыва Джемин флиртует с его старшим братом? В лабиринте тревог так легко потеряться. — Ты все запомнил? — тихо спрашивает Ренджун и хватает парня под локоть. — Тогда мы пошли? Джехен кивает, но выглядит как растерянный пес. Джемин закатывает рукава и в предвкушении ухмыляется. — Рассказывай, что надо делать! Но он не умеет готовить, и кыстыбый оборачивается катастрофой: пюре пересоленное, а лепешки в следах черноты. Джехен смеется и предлагает есть их вприкуску с рисом. И заливает кетчупом сверху. — Можно еще попробовать с несоленым омлетом. Прям в нем поджарить, как в панировке. — Больной ублюдок! Они делают так все равно — и это ужасно на вкус, просто невыносимо. — Я больше не могу, — говорит Джемин. Он отодвигает тарелку и прикрывает живот рукой. От смеха больно дышать. У Джехена лучатся глаза. — Только этим не говори? Джемин делает вид, будто застегивает губы на молнию, и демонстративно облизывается. — Скажу всем, что твой кыстыбый — лучшее, что я когда-либо пробовал. Они молчат. Воздух густой и пахнет жареными лепешками. Джемин гладит пальцем ободок кружки. Смотрит. Облизывает губы снова. — Не надо так делать. — Как так? Губы сухие. Джехен перегибается через стол и ловит за подбородок. Джемин облизывает губы и большой палец Джехена. — Ты играешь с огнем. Джемин открывает рот. — Ты думаешь? — шепчет: — Может, я этого и хотел? Он не хотел — Джехен его отпускает. Собирает посуду и недоеденный кыстыбый, ведет себя так, будто правда понял всего целиком. — Мы к этому еще вернемся. Потом он отворачивается к раковине и полоскает сковороду и тарелки. Тихо мычит. Его плечи без напряжения, как будто произошедшее привычно и правильно — и нисколько не трогает. — Расскажи, что тебя волнует, — просит Джехен и тихо смеется, натирая бокал мыльной пеной. — В твоей голове слишком много мыслей. Он не такой, как брат. В Джено всегда была педантичность и въедливость, он делал идеально сразу или переделывал, пока не получится. Края упаковок отрезал ножницами, ножи остро точил (у каждого свое назначение), расположение всех вещей выверял по линейке — жить с Джемином ему, наверное, было мучительно, потому что с Джемином всегда приходил хаос. Что, если их отношения держались на перфекционизме Джено, а потом он устал? Устал любить и не получать ответа, готовить и расставлять по местам, одаривать самим собой — и получать в ответ крохи: тоску в разговорах о доме, прикосновения по нужде, «я тебя тоже» вместо «люблю». Джемин не думал, что Джено может не быть. Он не следил за тем, что говорит и что делает, и что Джено чувствует — не уследил тоже. — Прошло полгода, но я чувствую себя раненым, будто меня бросили только вчера. Джехен вытирает полотенцем руки и опирается на край раковины. На Джемина не смотрит. — Но ты не любишь его. — В том и дело! Я просто не понимаю, как можно страдать по тому, к кому относился плохо. Это как наказание: когда он с Ренджуном, я чувствую злость и обиду. То есть я правда рад, что он счастлив, но почему он, а не я? В носу щиплет. Джемин переводит взгляд на ладони. На указательном заусенец — он тянет в рот, чтобы откусить. Джехен трясет головой. — Ты очень сложный. А в этом они с братом похожи. — Где-то я уже это слышал. На прощание Джехен целует его в лоб, как ребенка. Джено тоже так делал, и на секунду Джемину кажется, что те времена вернулись. — Я не уверен, что понимаю, что происходит. И что ты делаешь. — Я за тобой ухаживаю. Это все. Джемин поднимает глаза. Джехен смотрит. Джемин знает, как смотрят люди, когда они влюблены, и это другое. — Я пока не готов к чему-то серьезному. — Кажется, я не предлагаю? Легко поймать странное предвкушение. — Значит, это такая игра? Заставь гея влюбиться в гетеро? Джехен смотрит. — Как ты думаешь, кто объяснял Джено, как работает секс? О. На сегодня многовато открытий. Джемин говорит: — Мне пора? И ловит смеющуюся ухмылку. Для разнообразия он высыпается, и Донхек ловит его перед парами с завистливым видом. — Я не понял. Джемин закатывает глаза и бьет его по плечу. Сумка врезается в ребра острым углом тетради — и сердце пропускает удар. Джено с Ренджуном проходят мимо, не останавливаясь. Донхек смеется: — Ну вот, Нана снова похож на себя. Не видел тебя таким радостным много месяцев. Смех ослабевает. Джемин поворачивает к нему голову. Донхек — идиот, но он многое подмечает. Высмеивание болезненного — его способ сказать, что он рядом и видит. В последние месяцы, пока все теряет значения, некоторые слова, чтобы не обрастать лишними смыслами, оборачиваются курсивом. Донхек знает Джемина и знает, что версия, которую они с Джено всем рассказали, — полная чушь. — Ты хорошо провел выходные? Птичка принесла на хвосте, что персональный шеф-повар готовил тебе экзотику. Губы растягиваются в ухмылке, и Джемин, приблизившись к виску Донхека, вдыхает запах его волос и с шумом выдыхает горячий воздух прямо в ушную раковину. — Это было великолепно. Донхек отшатывается на пару шагов и трет покрасневшую шею. Не надо даже гадать, о чем он подумает — и что понесет дальше. — Ты ко мне это вот не того! — Конечно, у тебя же есть Марк. — У тибя зи есть маалк, — передразнивает Донхек, но выглядит напряженно. Что-то у них тоже крутится, только что. Тоже? И тогда Джено впервые звонит ему за много месяцев. Белые буквы, три смайлика — надо переименовать контакт — зеленый и красный кружок. Телефон гудит у Джемина в руках. Пустой пляж. Каменная жестокость пледа. Небо горит. В море хочется утопиться. Джемин откладывает телефон и смотрит на горизонт. Завтра станет сегодня, а он так и будет сбегать и прятаться по чужим квартирам, в которых не пахнет домом, делить аренду с теми, кому неловко напоминать о сроках, и говорить: мы решили, что так будет лучше для нас обоих; хотя всем очевидно, что остался в плюсе только один. Телефон затихает, чтобы зазвонить вновь. Джемин хочет освободиться: снова покупать кофе в кофейнях, где сидели вдвоем, снова ходить в кино и на рампу, представлять друзьям кого-то другого — представлять кого-то другого себе. Темнота опускается резко. Раз — и луна. Пятый звонок — теперь Марк. Ему Джемин не отвечает тоже. И вообще никому после Марка — простуженная батарея истощает заряд, и телефон гаснет, как небо, и показывает в отражении край рукава и слабые пятнышки звезд. В магазине у пляжа Джемин покупает пиво. — В воду пьяным не лезьте, не вытащат. Смеется и машет рукой старику: какое, мол, лезть — не дурак. — Рано еще купаться! Банка шипит. Пена холодит пальцы, а потом горло. В голову бьет с глотка. Небо тяжелое и большое. И серое от городских фонарей. Джемин хочет в горы или куда-то, где он никогда не целовался с Джено; где Джено не бросал его одного, лишив сразу парня и друга, потому что нуждался в пространстве. Ренджун дал ему это пространство? Ренджуна достаточно? Ренджун лучше Джемина? Теперь — хорошо? Это глупо, Джемин понимает. Он понимает, но очень уж колется. К привычному месту банка пустеет, и он сминает ее о камень. Бросает в пакет. Стягивает с себя свитер. Предплечья в гусиной коже. Это все из-за свитера. Джемин вытаскивает из кармана ключи и поддевает пряжу. Уродливая неоднородная нить, выцветшая до кислоты. Тянет в рот, но перекусить не выходит. Снова ключи. Ручка. Другая ручка. Перетереть камнем не получается тоже. Джемин отбрасывает чертову шерсть и тянется к пакету за новой банкой. Он чувствует злость, но кроме этого — совершенно пусто. Будто он тоже теперь простуженно отражает небо. У него никогда не будет взбитого крема улыбки и ласковых теплых рук. Он никогда не сможет нормально готовить и обнимать, сколько надо, и быть правильным для Джено. Джено никогда ему не принадлежал, да и сейчас-то нужен не столько рядом, сколько не вместе с другим. Пиво горчит. Чешутся нос и горло. В животе ноет — он ел слишком давно, чтобы так страдать. Ветер холодный. Джемин мерзнет уже полгода. Третья банка просачивается сквозь решето ребер, — а может, координация не держит намеченные пути. На футболке плывет пятно, и надо бы застирать, пока не просохло. Джемин поднимается, переваливаясь с колен. Галька больно давит на ладони и ноги, а потом вдруг земля качается. Ну почему так пьяно, это всего лишь третья! Он потирает копчик и смотрит вниз. Из перевернутой банки жидкость сочится сквозь камни. Ну и не надо, ну и пожалуйста! Сминает кроссовком, и остатки, взметнувшись, пачкают еще и его. Лента прибоя подсвечена охровой пеной. Рябит дорожка луны. Море такое огромное, а он маленький и один. Песчинка на пляже, звездочка в сером небе. В чем вообще смысл, если всего вокруг слишком много? В барочном потоке чересчурбытия Джемин ревет в воздух долгое-долгое А-А-А-А. Ледяное соленое море заливает кроссовки. В голове пусто и звонко. Джемин вдыхает всей грудью и снова кричит — кричать хорошо. В спину больно прилетает тяжелое. Джехен держит второй ботинок. Его рот искривлен, и лоб порезан морщинами. Стоит на гальке в одних носках как дурак и не боится простыть. — Ты идиот?! — орет Джехен и бросает ботинок на землю. Он подлетает к Джемину и больно заряжает ему в живот. Потом в лицо. Потом прижимает к себе крепко-крепко, и Джемин неловко обнимает в ответ. — Мы все подумали, что ты… Шепчет в ответ: — Что я — что? Джехен крутит головой и сдавливает его ребра руками. — Ничего. Уже ничего. Он горячий, как чайник, и так же вопит. Но больше не холодно. В машине Джехен вручает ему шнур зарядки. — Позвони всем и скажи, что ты жив и едешь со мной домой. Марк подрался с Джено, Донхек отхватил пиздюлей, Ренджун носится вокруг них как курица и порывается разойтись с моим братом, если от этого тебе так плохо. Джемин смотрит, как он выкручивает руль, выезжая с парковки, и чувствует странный стыд. Стыд мешается с раздражением и растерянностью. — Я же был там же, где и всегда. Зачем вы вообще полезли меня искать? Джехен переводит на него взгляд. Смотрит. — Ты же в курсе, что архив ваших фоток с Джено был облачным? И когда ты удалил все у себя, у него ты тоже все удалил. Джемин улыбается и откидывается на сидение. Наматывает на палец торчащую нить. — Ага. — Несколько лет вашей жизни. — Ага. Джехен отворачивается к дороге и хмыкает. — Это все равно кто-то должен был сделать, — пожимает плечами Джемин. — Удалить фотографии и раздать подарки. Мы закончились — а больше ничего нет. — Каре, новая жизнь? — И новые воспоминания. Нитка наматывается и наматывается. Он опускает глаза. — Представляешь, сколько ни пытался порвать этот чертов свитер, — не получалось. А сейчас задумался и случайно вот. — Можем завтра съездить за новым. Джемин поворачивает к Джехену голову и улыбается как-то иначе. Внутри тепло. — Нахер свитер. Все равно скоро весна. В спальне пахнет цветочным парфюмом и табаком. Джемин нюхает руки и ткань халата. Джехен на балконе курит. Очень хочется глупостей. После тяжелого разговора с Марком («Джемин, господи, как же ты заебал! Не забывайте предохраняться») нужно выбросить себя куда-то, где ноша не будет так сильно давить на плечи. Джехен возвращается и приносит с балкона холодный воздух и дым, терпкий запах. Живот Джемина бурчит. — Мы будем меня кормить? Желтая теплота лампы и огоньки, плывущий плавящий взгляд. Тень углубляет минус-щеки Джехена, делая его улыбку какой-то потусторонней. — Готовить на ночь, наверно, не стоит. — Пиццу и фильм? — Две пиццы и фильм. И, возможно, у нас оставалось пиво. Джемин прижимает ладони к лицу. — Ты совершенство, совсем не могу устоять. — Поэтому ты сидишь. — О мое бедное сердце, он еще и умен! С ним так легко. Джемин продолжает язвить, но Джехен, щекоча, прижимает его к кровати. Запах простыней, одежды и кожи — Джемин бьется в чужих руках. Комната в цветных пятнах и искрах смеха. Он умоляет: — Прекрати, хватит! Горят легкие. Живот от смеха болит. — Перестань, пожалуйста. Джехен нависает над ним на руках и смотрит. Это темное выражение. Обещание. И вопрос. Губы вытянутые и пухлые. — Какую пиццу ты хочешь? Он опускает взгляд ниже и просовывает под Джемина ладонь, прижимая к себе поближе. — Знаешь что? Нахер пиццу! Джемин закидывает руки ему на шею. Смачивает губы слюной. — Нахер пиццу, нахер свитер — останешься голодным и голым. Мурашки стекают вниз по груди и плечам. Джемин опускает веки. В неудобной позе затекает спина. С Джехеном совсем все не так, как было с Джено. После крика на пляже, колючего свитера и долгого разговора Джемину очень нужен спонтанный секс. Нужен Джехен. Не так, как Джено, а под кожей — носить в клетке из ребер и греться в прикосновениях. Он ждет поцелуя, но Джехен только смотрит. И смотрит. И смотрит. Смеется — и только потом тянется к его губам. Джемин чувствует себя беспомощным и растерянным — чересчур голым. Джехен целует его плечо. Сплетает пальцы. — Все хорошо? Слова похожи на разреженный воздух. Джемин хватает их ртом и хватается за Джехена. В голове гул. — Да. Все-таки неприятно и личное. Дыхание согревает шею. Джехен трется о висок носом. — Я польщен, что ты настолько мне доверяешь. Там, где скользко, шуршит и противно хлюпает. Джемин прячет лицо в подушке. Губы на коже кажутся почти прохладными. — Не смущайся, это горячо. Ты полностью в смазке. Трепетный поцелуй в нос. Шепот: — Когда я в тебя войду, станет хуже: ужасные, громкие стыдные звуки. Ты будешь сдерживать их в себе, но мы оба знаем, что не получится. Джехен вытаскивает пальцы и добавляет еще один. Выдавливает больше смазки. — Вот здесь, да? Джемин закусывает их руки. — Мой хороший. Ты отлично справляешься. Шум. Влажное. Пестрое. Белое. Бедра дергаются на пальцах. Он сильно жмурится, и Джехен губами касается его щек. Качает рукой из стороны в сторону и потом опять гладит там, где дергает. — Расслабься, малыш, нам нужно еще чуть-чуть, чтобы тебе было хорошо. Потерпишь немного? Джемин дрожаще кивает. Отводит глаза. — Вот так, да. Ты такой молодец. Джехен вынимает пальцы и стягивает перчатку. Гладит костяшками по щеке. Его ладонь пахнет присыпкой и латексом. Латекс, присыпка, табак и цветочный парфюм — запах Джехена хочется выжечь на памяти. — Отпустишь меня? Нам нужен презерватив. — Хочу так! — Малыш, нет такого варианта. Джемин расцепляет замок. Закоченевшие пальцы ноют — сжимает в кулак. Шорох коробки, шелест блестящей фольги, тихий хмык. — Поможешь? Джемин тянет ладонь к перламутровой пунцовой головке и ведет вниз. Член дергается в руке — такой нежный. Джехен наклоняет голову, но потом собирается снова. Устраивается между бедер Джемина, сгибает сильнее его колени, разводит по сторонам. Прикосновение. Круг. — Ты можешь держать меня за руку? — Конечно, малыш. Переплетает их пальцы. — На счет три, хорошо? Джемин жмурится и считает: — Один… На два Джехен входит. На три целует своим подлым ртом. Джемин пытается возмутиться, но оторваться не получается, и он только шлепает по голой спине. — Скажи, когда можно. — Сколько ты будешь болтать? Джемин подается бедрами и остро вздыхает. Джехен кусает его за ухо. Джено щурится, когда Джехен ерошит Джемина по волосам. Утренний кофе молочный и омерзительно сладкий — им еще только предстоит обсудить вкусы. Джемин глупо хихикает: — Это лучшее, что я когда-либо пробовал. Злорадство делает кофе слаще. Джено не может сдержать лицо. Джемин смотрит на себя в отражении и чувствует в груди тепло: улыбка нежная, как взбитый сливочный крем. Он не думал, что так умеет. Джехен трется носом о его нос.