Это только начало

Конечно, все начинается с драки. Точнее, с ссоры и попытки подраться, потому что после вечера в таверне они оба с трудом держатся на ногах и их хватает только на то, чтобы докатиться до ближайшей подворотни, сплетясь в шипящий клубок. Тело Джулиано горячее и тяжелое в его руках, и Франческо прижимается ближе, обнимает крепче, чтобы Медичи не упал — и чтобы не упасть самому — и чувствует бедром чужой стояк. — Джулиа-а-ано, — тянет он с привычной насмешкой, потому что по-другому они друг с другом не разговаривают, и двигает ногой, не задумываясь над последствиями. Голова кружится от выпивки и невозможности происходящего, и только ленивая мысль, что все это закончится чьей-нибудь смертью, когда они протрезвеют, плавает на задворках сознания. Последствия не заставляют себя ждать. Джулиано резко втягивает воздух сквозь зубы, прикрывает мутные глаза и толкается в ответ. На его лице — смущение и злость, и желание, такое откровенное, что у Франческо тоже встает, мгновенно и до боли. Где-то за поворотом слышатся шаги и пьяный смех, а потом голоса Лоренцо и его друзей, но Франческо плевать; даже если сам Папа Римский явится перед ними и потребует прекратить, он не разожмет рук, пока Джулиано теряется от удовольствия в его объятиях. — Не знал, что тебя возбуждают наши стычки, — тихо смеется он и накрывает ладонью пах Джулиано, отчего тот содрогается, а потом, словно опомнившись, пытается отодвинуться, но Франческо не пускает. Нет уж, теперь Медичи никуда от него не денется, пусть даже не помышляет об этом. — Заткнись, Пацци, — хрипит Джулиано, и глаза его в темноте подворотни кажутся совсем черными. — Просто замолчи. И вот так все начинается на самом деле — с приказа, которому Франческо подчиняется почти не задумываясь, с поцелуев, жарких и жадных, голодных, с торопливых движений, хотя многого им в тот раз и не надо было — и продолжается в лабиринтах флорентийских улочек, в пустых комнатах чужих палаццо, куда их приглашают на ужины, в окружающих город лесах и полях, где они плавятся не только от желания, но и от летней жары, целуясь лениво и медленно, прилипая друг к другу влажной от пота кожей. Они не разговаривают ни до, ни во время, ни после — условие, которое поставил Джулиано в самый первый раз. Франческо приходится его соблюдать, но он не жалуется. Им хватает взглядов, холодных улыбок, которые не касаются глаз, едва заметных жестов, ни о чем не говорящих посторонним. Они рискуют каждый раз, когда сходятся в бесплодных попытках утолить свою жажду, и тишина — их единственный защитник, и от чужих ушей, и друг от друга. Джулиано отзывчивый и податливый в его руках, такой, каким Франческо не мог его раньше представить. Он краснеет от волнения и дрожит, когда Франческо целует его шею и касается ладонями поясницы, цепляется пальцами за колет, нетерпеливо дергая мешающую добраться до чужого тела ткань, жмурится, приоткрывая рот в беззвучных всхлипах, когда наслаждение становится слишком сильным, почти нестерпимым, и Франческо многое готов отдать за то, чтобы и дальше видеть Джулиано таким, быть причиной его безрассудства и пьяного от блаженства взгляда. О себе он тоже узнает много нового, например то, что стоять на коленях перед Медичи может ощущаться как победа, а не как унижение. Джулиано смотрит на него почти что с благоговейным ужасом, когда Франческо опускается на пол между его разведенных ног в первый раз, а потом кусает свои губы в кровь, чтобы заглушить стоны, и кончает так быстро, что это было бы смешно, если бы Франческо мог думать хоть о чем-нибудь, кроме бешеного желания повалить Джулиано прямо на холодный мрамор и взять его по-настоящему. Наверное, он давно мог бы это сделать — воспользоваться расслабленным состоянием Медичи, проявить чуть больше настойчивости, не обращать внимания на то, как Джулиано напрягается, стоит его пальцам скользнуть чуть ниже по ягодицам, — но Франческо не хочет так. Он хочет, чтобы Джулиано сам попросил его, прервав пустое молчание, сам выгнулся навстречу прикосновениям, и рано или поздно Франческо добьется этого. Лоренцо наверняка все знает. По крайней мере, он смотрит на припухшие от поцелуев губы брата и взъерошенные кудри Франческо так, как будто о чем-то догадывается. Франческо отворачивается, чувствуя на себе внимательный взгляд, нервно крутит перстень на указательном пальце, но Лоренцо молчит — так же, как его брат, — ни единым словом, ни намеком не выдавая их тайны. Франческо благодарен ему за это, и когда Лоренцо улыбается ему, как обычно приветливо и ласково, разрешает себе криво улыбнуться в ответ. Гульельмо же ни о чем не подозревает, а может, просто не допускает мысли, что его брат может влюбиться в Джулиано де Медичи, и Франческо не знает, радоваться этому или огорчаться. — Вы с Джулиано примирились? — довольно улыбается Гульельмо, явно надеясь на то, что это поможет ему заполучить в жену Бьянку, раз их семьи перестали враждовать. — Вы больше не ссоритесь. — Что-то вроде того, — осторожно отвечает Франческо, осознавая, что это правда: с их первого поцелуя все желание спорить с Медичи покинуло его без следа. Сидеть напротив Джулиано на ужинах в палаццо Медичи мучительно, но в трактирах, по которым их таскают Лоренцо и Полициано, оказывается еще хуже. Джулиано пьет вино большими быстрыми глотками, вытирая ладонью случайные капли, стекающие по подбородку на шею, смеется над глупыми шутками брата и бросает на Франческо взгляды, от которых кожа начинает зудеть. Его глаза возбужденно блестят, и когда друзья Лоренцо отвлекаются, чтобы потешить публику непристойными стишками, Джулиано прижимается к Франческо, пользуясь тем, что в трактире столько людей, что яблоку негде упасть, и бесстыдно трется ягодицами о его напряженный член. — Джулиано... — выдыхает Франческо, потому что пока что можно, и впивается пальцами в крепкое бедро. Голова кружится от выпивки и возбуждения, и от того, как волоски на шее Джулиано встают дыбом, когда шепот Франческо касается его кожи. Джулиано облизывает губы, встряхивает головой и отрывает руку Франческо от своего тела, чтобы потянуть его за собой к выходу. Их история идет по кругу, думает Франческо, когда они снова прячутся в темноте подворотни, как в самый первый раз, только злости в них больше нет ни капли. Она растворилась и бесследно сгинула в жадных поцелуях, нетерпеливых прикосновениях и беззвучных стонах, а на ее месте выросло что-то огромное, разрывающее Франческо изнутри, и отражение этого пугающего чувства он видит в глазах Джулиано, когда их пальцы сплетаются так крепко, что кольца больно врезаются в кожу, а бедра движутся в слаженном ритме, приближая их к желанной развязке с каждым толчком. Потом, когда все заканчивается и они поправляют одежду, Франческо мягко целует колючие от светлой щетины щеки Джулиано, заставляя того довольно жмуриться, и решает попытать счастья, потому что лучшего момента не будет. — Джулиано, — тихо зовет он и обхватывает ладонями его голову, чтобы Медичи не смог отвернуться. — Я хочу тебя. Признание дается легко; в конце концов, Франческо не сообщает ничего нового, но в глазах Джулиано мелькает понимание, что на самом деле кроется за этими словами. Он переступает с ноги на ногу и выдыхает, а потом нерешительно улыбается. — Тебе мало? — спрашивает он словно бы в шутку, но его скулы под большими пальцами Франческо горячеют от прилившей крови. Франческо отрицательно качает головой, хотя да, ему мало. Он хочет ласкать Джулиано медленно и долго, без опасения, что кто-то их увидит, хочет слышать стоны и мольбы, а не только сдавленные вздохи, хочет держать его в объятиях после, а не отпускать в ночь, чтобы ни у кого не возникало вопросов, где пропадает младший Медичи. Франческо снова его целует, чтобы успокоить, и сглатывает разочарование, когда Джулиано, как обычно, выворачивается из его рук и исчезает за углом, даже не обернувшись на прощание. Франческо корит себя за нетерпеливость, но Джулиано не кажется сердитым или расстроенным, лишь более задумчивым, чем обычно. Он пропадает на несколько дней — ничего странного, но теперь Франческо нервничает, — а когда появляется, на его лице написана отчаянная решимость. — Я не придумал ничего лучше, — шепчет он, затаскивая Франческо в мастерскую Боттичелли и закрывая за ними дверь. Франческо не знает, что сказать, потому что все, что вертится на языке, слишком откровенно и опасно. В мастерской темно и пахнет красками, и он задевает плечом мольберт, когда Джулиано тянет его дальше, в комнату с нормальным окном и широкой кроватью под дорогим покрывалом. — Сандро не будет против? — спрашивает он, чтобы хоть что-то спросить, и Джулиано смеется, пока зажигает свечи. — Это моя постель, — отвечает он, не глядя на Франческо. — Сандро живет в палаццо, ты же знаешь. Франческо знает, но не понимает. Мыслей слишком много, они разбегаются в разные стороны, а потом их затмевает одна, самая главная: наконец-то они одни, по-настоящему, и впереди у них вся ночь. Это новое начало, потому что Франческо впервые видит Джулиано полностью обнаженным, впервые прижимает его к постели, а не к стене или земле, впервые слышит тихий стон, срывающийся с пухлых губ, когда спускается поцелуями по крепкому, напряженному телу и берет в рот головку члена. Джулиано впервые так соблазнительно изгибается, впервые сам разводит ноги шире, чтобы Франческо было удобнее, впервые умоляюще тянет его имя, когда Франческо пережимает основание его члена, чтобы все не закончилось слишком быстро. Свое возбуждение Франческо игнорирует, хотя кажется, что он может кончить, просто глядя на Джулиано, распростертого на белых простынях, с раскинутыми в стороны ногами и поплывшим взглядом. Франческо дает ему передышку, поглаживая нежную кожу на внутренней стороне бедер, дожидается, пока чужое дыхание успокоится, а потом начинает ласки заново. Франческо прикусывает тазовую косточку, кружит поцелуями по низу живота, пока Джулиано не подбрасывает бедра ему навстречу, а потом наслаждается чужой дрожью, раз за разом дотрагиваясь языком до щелочки на головке и слизывая капли естественной смазки. Это — вкус контроля и власти, единственной, которая интересует Франческо, и он глубоко вдыхает естественный запах Джулиано, опускаясь еще ниже и прихватывая губами поджавшиеся яички. Дыхание Джулиано срывается, но он по-прежнему ведет себя тихо, словно их могут услышать. Франческо не против: оказывается, что те негромкие мурлыкающие звуки, которые издает Джулиано, когда удовольствие становится особенно ярким, возбуждают даже больше, чем стоны, о которых фантазировал Франческо в уединении своих покоев. Джулиано хотя бы больше не молчит, словно проглотил язык; он зовет Франческо и просит чего-то бессвязным шепотом, и Франческо нависает над его раскрасневшимся лицом, упираясь ладонями в постель. — Тебе мало? — хрипло спрашивает он, возвращая Джулиано его вопрос, и тот замирает на мгновение, за которое Франческо почти тонет в его расширенных зрачках, а потом кивает и разводит ноги еще шире. Это разрешение, которого он ждал так долго, и лучший подарок, который ему делали в жизни. На лице Джулиано больше нет страха, лишь желание и готовность, но Франческо не собирается так спешить, даже если от него ждут именно этого. Он снова повторяет свой путь от шеи Джулиано к его соскам, а потом — к дорожке светлых волос внизу живота, но на этот раз игнорирует уже текущий от возбуждения член и подхватывает Джулиано под ягодицы, приподнимая его над постелью. — Что ты делаешь... — удивленно выдыхает тот, а потом стонет, впервые в полный голос, и дергается прочь, но Франческо его не пускает. Колечко мышц под его языком крепко сжато, и Франческо обводит его кончиком языка, а потом лижет, сам дурея от того, что делает это с Джулиано де Медичи, что тот позволяет ему это делать, подхватывая свои ноги под коленями и открываясь еще сильнее. Джулиано пытается что-то сказать, но его голос снова срывается в протяжный стон, когда Франческо прижимается к нему самым бесстыдным поцелуем на свете, а потом отстраняется, чтобы посмотреть, как влажный, блестящий от его слюны вход судорожно сжимается, еще не готовый принять его, но так этого жаждущий. Джулиано трясет и колотит, пока Франческо дразнит его короткими жалящими прикосновениями, его бедра дергаются навстречу так, что приходится надавить на них одной рукой, а тело покрывается потом. — Пожалуйста... — умоляюще стонет он, и от его низкого, разбитого голоса Франческо сам чуть не кончает. Мышцы легко поддаются, когда он надавливает сильнее, и обхватывают его язык, мягко пульсируя. Челюсть уже болит, но Франческо все равно проталкивает язык как можно дальше, двигает им в размеренном ритме, представляя, как это жаркое, узкое нутро будет сжиматься вокруг его члена, и Джулиано кончает, ни разу не коснувшись себя. Франческо крепко держит его за бедра, пока Джулиано содрогается на его языке, заливая спермой свой живот и пачкая волосы Франческо, а потом помогает ему распрямить безвольные ноги и, мазнув по своему члену теплой спермой, толкается между чужих бедер. Ему хватает пары движений до разрядки, почти болезненной из-за того, сколько времени он был возбужден. Джулиано приоткрывает осоловелые глаза и неожиданно тянется рукой себе между ног, размазывая семя Франческо по коже, словно пытаясь втереть его, и от этой картины тот чувствует новый укол желания. — Франческо, я... — начинает Джулиано, но Франческо обрывает его сытым поцелуем и переворачивает на бок, чтобы было удобнее обнимать. Позже, они все скажут друг другу потом, потому что теперь у них есть все время мира и им некуда спешить. У них все только начинается.