***
Первые полгода их знакомства каждая встреча проходила одинаково, — подколки, ответный лай Рыжего, толчки в плечо, первый удар в солнышко, сбитые костяшки, разбитые губы, кровавые оскалы. Это вошло в привычку, это был тот заданный ими ритм, с которого они не сходили, соблюдая привычный набор действий. Весь отлаженный ритм рушится, когда вместо того, чтобы вывалить очередную колкость из своего похабного рта, Хэ выдает: — Можно к тебе? Рыжий застывает как идиот с раскрытым ртом, по привычке намереваясь как на духу послать нахуй. Но слова застревают, слова не хотят выходить, мозг отказывается принимать новую реальность, свернувшую куда-то не туда. Он прокручивает в голове это «можноктебеможноктебеможноктебе?, ставя на повтор, не до конца понимая смысл сказанных слов. Что хочет Хэ? Куда, блять? Если не из-за гадостей, сочащихся с мажористых губ, то так из-за глупой, неуместной просьбы, его все равно стоило бы послать нахрен. Пошел бы он туда со своими шуточками. Но выходит какое-то мятое, корявое, похожее на мерзкое «я бы с радостью, но»: — У меня мама скоро домой придет, — он неловко трет шею, стараясь сохранить лицо, не показывая, как сам ахуел от своих же слов. Не один он. Хэ явно не ожидает такой реакции. Голову резко поднимает. Там взгляд, — потухший, серый, —загорается вновь, подбирая с днища тлеющие искры. Рыжий также когда-то окурки за школой подбирал, тоже тлеющие, еще не совсем скуренные. Ему в самый раз, — сойдет, когда хочется простого спокойствия после заебавшего до нервного тика дня. — Я ненадолго. На пару часов. Пожалуйста? Этим «пожалуйста» будто душу свою обнажает. Оно такое неуместное, такое нахрен не сдавшееся, от него мурашки неприятные и тянущее чувство в груди. Рыжему нечего на такое ответить, — как можно послать нахуй человека, который глядит побитой псиной? Будто сейчас развалится, рассыпется в прах перед старыми кедами Рыжего? Которого вместо того, чтобы отпиздить, хочется придержать за руку, чтоб не свалился на бочину, заглянуть в глаза, кинуть обеспокоенное «эй, что с тобой?». Будто они друзья какие-то. Будто Хэ Тяню это нужно. Рыжий машет рукой, — «хуй с тобой», молча разворачиваясь, натягивая на плечо выцветший желтый рюкзак, шаркая кедами, — типа ему похуй, пойдут ли за ним или нет, типа он не навострил уши и не прислушивается к тишине позади себя. Но он слышит их. Слышит те самые быстрые шаги за ним. Такие же быстрые, неровные, как бешеное биение в груди, разгоняющее кровь, нервирующее, бесящее. Но не такое бесящее, как тишина за спиной.***
С тех пор так и повелось. Все постепенно начало меняться. Они все еще дрались, только с каждым разом удары становились мягче, синяков оставалось все меньше. А еще взгляды. Взгляды были уже не те. Иногда в серых глазах напротив мелькало что-то темное, что никак не получалось расшифровать, перевести на нормальный язык у Рыжего. Ему и не давали шанса это считать, — быстро пряча за расплывающимся на губах оскалом, за новой порцией сарказма, шуточек. Теперь Хэ стал частым гостем в его доме. И Рыжий все еще с этого в ауте. Он периодически об этом думает, — когда вообще на подумать появляется крупица свободного времени, — и улетает куда-то в астрал, не осознавая, что это происходит в реальности, с самим гребаным Хэ Тянем. Во что он вляпался? Со временем к дракам, которые теперь стали напоминать скорее кошачьи пизделовки, добавились новые фишки, с которых Рыжий нервно прикуривает, трет шею, и трясет головой, отгоняя идиотские, неправильные мысли. Хэ теперь вечно кладет руки на плечи, — и руки эти обжигают, следы оставляют, Рыжий чувствует, когда пальцы на плече сжимаются, стоит кому-нибудь к нему приблизиться, и он бы рад сбросить их, он и сбрасывал их, пока доходчиво не объяснили, что так делать не надо: — Еще раз ты мою руку скинешь, — шепчет на ухо, опаляя то горячим дыханием, — Знаешь, где она окажется? Рыжий давится воздухом, краснеет всей рожей, чувствует, как щеки предательски горят. Он брыкается, пытаясь уйти от давящих, цепких пальцев, прижимающих к чужому телу рук, но те держат крепко, не давая сбежать. — Ой, да иди ты в пизду, оставь свои извращенские мысли при себе, уеба. — Рыжик, ну, Рыжик, — издевательски тянет тот, — О чем ты там подумал? — он снова наклоняется ниже, задевая челкой щеку, — Я хотел сказать, что они окажутся на талии, если ты будешь брыкаться, я начну тебя при всех обнимать вот так, — рука с плеча медленно опускается на бок, пальцы мягко постукивают по коже, и, оказавшись на талии, сжимаются, тянут его ближе к себе, вплотную, — Так лучше? Хэ ядовито лыбится, довольный, сука, скалится. Понимает, что сейчас рванет, бахнет так, что снова драки, снова разбитые губы, как в старые добрые. Соскучился по разбитому ебалу что ли, сученыш? Рыжий лишь шипит, выворачивается, ему дают вывернуться, и гневно топает вперед, светя алеющими ушами, которые не скроет даже капюшон, который тот нервно натягивает. Хэ видит все, ебучий рентген. И всё это — еще полбеды. Одна ебаная десятая. Хэ и правда начинает обнимать его, к тотальному ахую Рыжего, это впервые происходит на людях, на спортивной площадке. Они только отыграли в баскет с параллельным классом, — выиграли, ведя с перевесом в очков десять, — чему, конечно, же поспособствовал его***
Мать часто пропадает на работе, и, когда сам Рыжий не занят очередной подработкой, на пороге снова объявляется эта псина, заучившая все расписание, — когда можно, когда нельзя, когда мама дома, когда устал и не до него. Рыжий никогда его не ждет. А тому это и не нужно. Его пускают на порог в любом случае. Цыкая, недовольно ворча, приговаривая, что в следующий раз обязательно оставят ночевать за дверью. Но тот самый «следующий» раз никогда не наступает. Они часто рубятся в старенькую приставку, пинаясь, крича друг на друга. Рыжий никогда не признается, что такие моменты любит, что ценит, что от них тепло где-то там, где всегда было пусто. Сам он себе объясняет это тем, что можно бессовестно слать придурка подальше, безнаказанно обзываться, подтрунивая над тем, что тот проигрывает. Хотя бы здесь, хотя бы в этом. Золотой мальчик облажался. Жаль, конечно, но не от всей души. — У тебя че, приставки никогда не было? — Рыжий смеется над ним, скалится, заканчивая очередной бой, посматривая на экран, где маячит греющее душу «win». — Нет. — Хэ быстро осознает, что ответ вышел довольно холодным, потому чуть мягче добавляет, — Отец не разрешал. Рыжий тушуется, Рыжий не привык лезть в личное, говорить о личном, потому тему заминает, не желая допрашивать Хэ, что не так с его отцом. Он и так в курсе про брата, ничего нового и приятного он не услышит. — Ниче, научу. И врубает новую игру.***
В очередной из разов, когда Хэ без звонка припирается к Рыжему, все идет по пизде. Обычно, тот хотя бы шлет смс-ку, они говорят об этом в школе, Хэ уточняет, можно ли зайти. Но не сегодня. Как назло, день у Рыжего не задался с самого утра. Вызов матери в школу, подъебки, прилетающие в спину от пацанов из бывшей банды: «наша дворняжка нашла себе нового хозяина?», «сколько Хэ платит тебе, чтобы ты лизал ему задницу?», «скоро найдет себе новую псинку, и выкинет тебя за порог». И не переебывало бы так, если бы не одно «но». Если бы мать не слышала все это, шагая рядом, держа спину ровно и даже не оборачиваясь, и на сына своего не смотря, выйдя всего пять минут назад из директорского кабинета, где ее отчитывали наравне с Рыжим. Пиздец. Хуже будет только, если этот самый Хэ появится сейчас перед ними, закинет по привычке руки на плечи или еще куда, и все. Тогда все, можно просто провалиться нахуй сквозь землю. Не так бы он хотел их познакомить. Сука, не так. Не хотел он, чтобы она такое слышала. Она не заслужила.***
Хэ в тот момент не появляется, зато появляется на пороге дома Рыжего вечером, наяривая в дверь так, что соседи скоро дадут им обоим пизды. Рыжий в наушниках, не слышит, как к нему ломятся, ловя дзен, музыкой смывая с себя ужасное чувство вины, позора, бессильной злости, доводящей до жгучих обидных слез. И именно в таком состоянии он открывает незваному гостю, что чуть не стучит по Рыжему вместо двери, продолжая свой набат. Рыжий ловит его руку, отталкивает назад, сипло говоря: — Уходи, сегодня не до тебя. Он хочет закрыть дверь, но ему не дают, ставят ногу в проем, толкают дверь вперед. — Пожалуйста, мне сегодня надо. Надо к тебе. Очень. — Да что с тобой, сука, не так?! Медом тебе что ли тут намазано? — Рыжий бесится, трет глаза, скрывая все, что тревожило минуты назад, не желая, чтобы эта псина видела хоть долю этой части, — скрытой от всех стороны личности, — слабой, ноющей, плаксивой. — Сегодня брат вернулся. И отец с ним. — глухо так, сухо, еле губы раскрывая, головы не поднимая, — Можно, пожалуйста, я у тебя переночую? Один раз, клянусь. Рыжего переебывает по-новой. Весь день его мучало, на изнанку выворачивало страшное, мерзкое чувство, — матери он все объяснил, и она спокойно приняла его правду, что Хэ Тянь нормальный парень, что эти придурки***
С Хэ становится легко. Легко на столько, что Рыжий сам начинает чаще его подъебывать, толкать в плечо при встрече, или кивать, проходя мимо в свой класс. Рыжий начинает не только злиться, ругаться на подъебки (которые в общении с Хэ никогда, мать его, не пропадут), — он начинает отвечать и на них, посылая такой же оскал, вызывая усмешки, удивленно поднятые брови, непонятные долгие взгляды. Между ними все чаще повисает странное, дурманящее напряжение, хочется касаться чаще, отвечать забористее, вызывая все новые и новые реакции. — Да ты издеваешься, сука?! Сколько можно побеждать? Ты когда играть, блять, научился? Ты же нихуя не умел! — Рыжий орет, в пятый раз за вечер проигрывая Хэ, откидывая несчастный джойстик. — Не ори ты так, — Хэ прикрывает пострадавшее ухо, — как собака бешеная, еще погавкай, бедняжка, — скалится довольно, потягиваясь, как котяра, мышцы затекшие разминая. Рыжий сегодня не в духе. Рыжий не любит проигрывать в те игры, где он — законный победитель, в которые он Хэ играть научил. Злость и желание проучить застилают глаза, и он толкает Хэ на спину, валя того, от неожиданности даже не сопротивляющегося, на пол, садясь сверху. — Гав, сука, — Рыжий чуть ли не рычит, рукой придавливает руки, чтоб Хэ даже не думал что-то выкинуть. Рыжий готов к пизделовке. Ему надо. — Какой… милый песик, — на Хэ его угрозы нихуя влияния не оказывают, он быстро берет себя в руки, скрывая удивление, привычно скалясь, — Может отпустишь руки? А я поглажу за ушком? С-с-сука, какая же ты сучара. Перед глазами красная пелена, Рыжий не ведает, что творит. Рыжий просто берет, резко подается вперед, и кусает Хэ в шею. Смачно, блять, кусает в шею. Также резко отстраняется, дышит тяжело. Рыжему послышался тяжелый вдох, хриплое дыхание, не понятно чье, не понятно, чей только что стон он услышал. Это что, Хэ?… — Пошел нахуй. Здесь нет милых псин, здесь только бешеные дворняги. Хэ в ахуе, Хэ смотрит так, будто его вмазало, будто он отлетел далеко и надолго. Но не смотря на это, не смотря на то, что голос не сразу слушается его, он отвечает: — Мне и не нужны милые псины. Мне нравятся дворняжки. — он тяжело дышит, смотрит прямо в глаза, — Сделай так еще? — Дворняжки могут болеть бешенством. И тебя заразить могу. Нахуя тебе оно надо? Хэ Тянь молчит долго, не отводя взгляда, и выдает короткое, уверенное: — Мне надо. Будем сходить с ума вместе. — И умрем в один день? — Рыжий издевается, не веря в то, что слышит, не верит в то, что сейчас происходит. — И умрем в один день. Хэ блядски серьезен. Рыжий молчит. Рыжий задирает чужую футболку, открывая вид на чертовски красивое тело, на живот, что под пристальным взглядом поджимается. Он задирает футболку выше, — смотрит на вздымающуюся часто грудь, на затвердевшие соски, на висящую на шее цепочку. Что ты творишь, Рыжий. Что вы оба, суки, творите? Один ебланит, второй не останавливает, хороша пара. Мать скоро придет, и это тоже не останавливает, а лишь подстегивает действовать быстрее. Рыжий натягивает футболку так, что она собирается в ком у горла Хэ. Продолжает смотреть. Когда еще так долго можно безнаказанно пялиться? — Нравится? — усмешка. Неровная, нервная. — Завали-ка еблет, — Рыжий берет край его же футболки, натягивает, и вталкивает Хэ в рот, чтоб тот не пиздел. Чтоб молчал и не смущал еще больше. А потом снова нагибается, приникает к коже, кусая, оставляя новый след от зубов, сначала на пробу, на груди. Он не хочет причинить боли, но Хэ встряхивает так, что пиздец, так, что Рыжий чуть с ума не сходит на месте, — он всматривается в лицо снизу, и видит там не боль, а чистый, чистейший, сука, кайф. И это ведет, ведет блядски. От этого мурашки по загривку, по всей спине. Рыжий делает так еще раз, и еще, еще, кусает сосок, проводит языком, кусает второй, вызывает то ли стон, то ли всхлип, — кожа сладкая, кожа горячая, с ума сводящая. Рыжий перемещается на живот, вылизывает небольшой шрам, а потом кусает, сильнее зажимая кожу, так, что Хэ до ебаного хруста выгибается в спине. Прижимается пахом, — и тут Рыжего въебывает еще сильнее, размазывает от осознания, что у того стоит, стоит от гребаных укусов, псиных вылизываний. Рыжий слетает с катушек. Он трогает везде, не давая отстраниться, не давая отодвинуться, прижимаясь пахом в ответ, чувствуя чужой стояк, чувствуя, что там кожа еще горячее, даже сквозь ткань. Рыжий тянется к шее, всего раз ведет по ней языком, чуть сильнее прижимаясь телом, проводя по всей, скрытой под тканью спортивных штанов, длине. И Хэ скулит, скулит так, что жмурит глаза, что руки свои из хватки почти вырывает, выгибается так, что Рыжий чуть не слетает с него. Он опускает руки, убирает промокшую ткань футболки изо рта. Дышит тяжело. — Бля-я-ять, — первое, что выдает Хэ. Он зарывается руками в волосы, оттягивая те назад, трет лицо, будто пытаясь стереть с него что-то. И Рыжий только мельком успевает заметить. Когда Хэ подрывается, вставая, убирая руки от лица, — что там румянец, что щеки у ебаного Хэ красные, будто он… Да не может быть. Ты че… Хэ, сука, Тянь. — Запасные штаны в шкафу, — Рыжий издевается. Рыжий кидает ему это вслед, пока тот идет в душ, по пути стягивая со стула полотенце. Хэ застывает. — Спасибо за гостеприимство, — выходит ядовито, с неплохой такой долей сарказма. Хэ слегка оборачивается, находит взгляд Рыжего, и быстро продолжает, — Хороший песик. И быстро уходит в душ.