Награда эрцгерцога

Они встретились после коронации, когда наступила ночь и пронзительный рёв празднований на улицах Врат Балдура стих, сменившись успокаивающим равномерным ропотом, заглушающим даже периодические землетрясения. Радостный день для всех. Внизу, у Серой Гавани, взрывались фейерверки; по городу от Драконьего перекрестка до храма Умберли проходило парадное шествие. В честь нового эрцгерцога устраивались дюжины приёмов, и Горташу следовало бы присутствовать на некоторых из них: его упрашивали, умоляли, в высшей степени щедро умасливали богатейшие торговцы города. Он мог бы позволить себе эту ночь торжества. Он имел на это право. Преданность Бейну хорошо вознаграждалась. Но Стражи внизу ещё не закончили оттирать кровь его подданных в зале для приёмов, а гость в его покоях полностью занимал всё его внимание. Горташ был именно там, где больше всего желал. Призрак, обосновавшийся рядом с ним на небольшом диване. Воспоминание, воскрешенное к жизни и даром любви преподнесённое ему на коронацию; что есть сама суть силы, если не это? Тиран никогда не остаётся ограбленным надолго. Потерянное однажды он забирает обратно с процентами. Бейн вознаграждает преданность. Тёмный Соблазн вернулся домой. Искушение оскверняло каждый вздох, пока они, наполовину незнакомцы, смотрели друг на друга поверх мягкого вельвета. Удивительно, как мало и одновременно как сильно они оба изменились. Когда Соблазн только впервые прибыл, Горташ на мгновение ощутил морщины, шрамами исчертившие его лицо и лоб, окружившие глаза. Он чувствовал себя старым и знал, что его мысли очевидны. Обычно он был чужд стыду, но тогда устыдился. Это быстро прошло: Тёмный Соблазн тоже был отмечен. Уродливое месиво шрамов портило белую чешую на макушке; по их форме угадывался оставивший их кинжал, с которым Горташ был знаком лучше, чем ему хотелось бы. Он никогда не расспрашивал о подробностях низвержения Тёмного Соблазна. Теперь он догадывался и помимо воли вздрогнул. И Тёмный Соблазн изменился. Повредив мозг, повреждаешь и душу; за последние годы Горташ экспериментировал с изрядным количеством сознаний. Было в этом что-то незабываемое: погрузить любопытный палец в нежное нутро черепа и попросить объект сказать что-нибудь, или спеть, или помолиться. Добавить в эксперимент скальпель, непрестанно гадать в процессе, насколько же его любимый отпрыск Баала повлиял на него — помимо очевидного. Но боги, как же он изменился. Душа перед его глазами была тёмным отражением любви, как в кривом ярмарочном зеркале, искажающем всё, что в него попадало. Не было времени отделить новое от старого, и кроме того, Горташ не знал, как; он с тем же успехом мог бы попытаться вычленить каплю крови из ванны с простой озёрной водой. Он бы справился, не будь у него выбора, будь у него достаточно мотивации, — а её хватало. Но сейчас основной проблемой было время. Сотрясающие город толчки всё сильнее нарушали его планы, провоцировали недовольство, волнения и панику на улицах, и их следовало немедленно остановить. К мягкому прикосновению можно было бы прибегнуть, будь он уверен в своих владениях. До тех пор — в силу обстоятельств — железный кулак, облечённый в сожаления. Горташ подпёр щеку, опираясь локтем на спинку дивана. — Я не буду оскорблять тебя угрозами, — мягко сказал он. — Ты знаешь меня, своей ядовитой желчью, своим безжалостном костным мозгом. Твои зубы знают мою кожу не хуже твоей собственной. И ты знаешь, что мне нет необходимости угрожать — только обещать. Но куда больше я предпочитаю заключать сделки. Если мы оба выйдем отсюда удовлетворенными, я буду воистину счастливейшим из смертных. Тёмный Соблазн склонил голову набок; повадка рептилии, из тех времён, когда Горташ ещё не знал его. Привычность жеста значительно подсластила гнев в его ответе. — И в чём же суть вашей сделки, которую нельзя назвать ни угрозой, ни обещанием? — спросил Тёмный Соблазн. Горташ пожал плечами. — Мы можем прояснить детали вместе. Конечно же, у меня есть парочка идей. Думаю, вернувшись, ты был бы очень рад встретить своих спутников в добром здравии? Я заметил, что ты к ним всем очень привязался. Такое причудливое сборище оборванцев! — Он хотел было остановиться, но не смог совладать с собой достаточно, чтобы не выплеснуть остальное: явное и неприкрытое признание. — Знаешь, я помню времена, когда единственным человеком в целом мире, который мог претендовать на твою привязанность, был… ну… я. И было это не так давно. Соблазн не казался удивлённым, хотя его лицо всегда было сложно читать. Но Горташ не заметил ни движения век, ни намёка на дрожь отвращения, и это поистине воодушевляло. Где-то под этой изуродованной шрамами оболочкой скрывалось сырьё, с которым Горташ мог работать. Память — податливый материал. Ему до боли захотелось потянуться и сжать её. У него было полное право. Когда-то давным-давно они обещали друг другу весь мир. — Это было в другой жизни, — сказал Тёмный Соблазн. — Прожитой другой душой. К чему всё это, Горташ? — По протоколу мне следовало бы указать, что теперь ко мне следует обращаться эрцгерцог Горташ. Но если хочешь, можем опустить формальности. — Я раньше звал тебя Энвером? Это был неожиданный вопрос, но приятный. Более чем приятный. Когда-то Горташ ненавидел своё имя; по большей части это не изменилось, ни от кого — включая его самого — ему не приходилось терпеть эту унизительную бесцеремонность, никто не имел права размахивать его именем, не сопроводив его титулом лорда, чтобы смягчить укол. Только однажды в качестве исключения он позволил Соблазну обратиться к себе по имени и обнаружил, что ему нравится, как оно слетает с острого жадного до крови языка и падает с губ его убийцы Баала. С тех пор это повторялось. Его имя звучало только в потаённые моменты уважения и близости, когда страсть охватывала их обоих, почти лишая дара речи. Он помнил, как слышал своё имя во вздохе у шеи, когда они приближались к завершению; они оба, он и Соблазн. Похоть колотила в дверь храма благоразумия и сдержанности. Он не мог прогнать её; она угрожала прорвать осаду и полностью захватить его. Тёмный Соблазн по собственной воле упомянул его имя. Должно быть, где-то в его разрушенном разуме хранилось понимание, как много оно значило для них обоих. — Ты действительно называл меня по имени, — сказал Горташ, радуясь, что в его голос прокралась лишь лёгкая дрожь. — Но только когда был готов к последствиям. Во избежания недопониманий честно предупреждаю: назовёшь меня так ещё раз, и я не выпущу тебя из своей постели до рассвета. Возможно, я не выпущу тебя в любом случае. Твой вид — услада для голодных глаз. Давай же, посмотри на меня. Что мне сделать, чтобы подтолкнуть твою расползающуюся память? У Мозга было потрясающее чувство удачного момента или просто отвратительное понимание юмора; он решил устроить взрыв, ровно когда Горташ потянулся к сидящему рядом Тёмному Соблазну, чтобы положить руку ему на предплечье. Подземный толчок, резкий и пробирающий до костей, сотряс город. Очень сильный. Самый сильный за последние дни. От неожиданности Горташ пошатнулся и почти позорно упал прямо на колени Тёмного Соблазна — его спасла только чужая уверенная рука на плече. Несколько долгих секунд вокруг них бушевало землетрясение. Сами стены, казалось, стонали, будто их кости любовно дробили на части молотком и стамеской. Несмотря на всё своё самообладание Горташ чувствовал бешено пляшущие в животе вспышки страха. Он сохранил спокойное выражение лица. Страх он научился скрывать в первую очередь, и было это очень давно. Тёмный Соблазн поддерживал его, пока толчки не ослабли. Не вполне объятия, но почти. И если всё это время, пока сотрясалась земля, они и не отводили друг от друга взглядов, то только потому, что их объединяла одна-единственная мысль… Именно так и должно было быть между ними. Вместе они перевернут мир с ног на голову и вытряхнут пыль из его щелей, превратив во что-то совершенно новое. Так было раньше; так будет и впредь. Любые следы сомнений, которые Горташ питал касательно своих планов на вечер (немного; он не был склонен к самоедству), испарились. Когда толчки утихли и Соблазн освободил его, он выпрямился с неподдельной улыбкой. Пробормотав извинения, долгим взглядом он ясно дал понять, что ни одно его слово не было искренним. — Ценность нашего союза говорит сама за себя, — добавил он. — Ты сам видишь, что нам угрожает, если мы не… Тёмный Соблазн поднял ладонь, призывая его замолчать. Если бы кто-нибудь другой попробовал такое провернуть, он бы лишился и ладони, и руки, к которой она крепилась. И всё же Горташ прикусил язык. На лице Тёмного Соблазна появилось выражение мрачной сосредоточенности; было странно наблюдать его без привычного налёта спёкшейся крови на щеках. Кажется, он о чём-то размышлял. Он никогда мгновенно не схватывал на лету, как Горташ, — с ним вообще никто не мог сравниться, — но всегда имело смысл дать ему поразмыслить несколько секунд. Их подход к решению проблем всегда значительно различался. Горташ ждал. — Кое-что я помню, — сказал наконец Тёмный Соблазн. — Отголоски криков, кровь на внутренней стороне век. Сны, от которых я не могу проснуться. Прошлой ночью я видел, как вырезаю сердце из дыры в грудной клетке визжащего полумертвого гнома; я развернул кинжал к собственному животу, взрезал его и засунул в него сердце, а потом держал его внутри, пока оно трепетало, пульсировало и тонуло в моих соках. Мне это снилось. Я это вспомнил. У меня нет сомнений, что это произошло в реальности. “Почти наверняка так и было”, — отметил Горташ. Что казалось куда менее реальным, так это пробивающийся ужас в голосе Соблазна; уродливая смесь сомнений, страха и неверия, которая больше подошла бы жертве, чем охотнику. Он должен был задавить этот бутон в зародыше. Эти трещины, поразившие разум его убийцы, — их следовало заделать, отшлифовать и покрасить, чтобы они оба могли притвориться, что между ними никогда не было ни намека на слабость. Горташ притворно рассмеялся, постаравшись, чтобы смех прозвучал сухо и вымученно. — Впервые с тех пор, как мы возобновили наше знакомство, ты похож на себя, — сказал он. — Я испытываю ни с чем не сравнимое чувство — меня тошнит от облегчения. — Ты сказал, я могу контролировать свои порывы. Но все мои воспоминания предполагают обратное; во снах я творю такие зверства, что по пробуждению едва сдерживаю рвоту, меня трясёт, словно наркомана, лишённого дозы. В этом нет ничего похожего на самоконтроль. Пришёл за советом, осознал Горташ. Качающийся маятник в поисках умелой руки, которая сможет направить его; и хотя он всё ещё чувствовал отвращение к проявившимся в Соблазне сомнениям, он также находил в этом утешение. Его старый союзник обратился к нему первому. Он не искал фальшивой поддержки и красивой лжи у незнакомцев, подобранных им в путешествии, — какая-то часть его понимала, что правду он сможет получить только от человека, который знает его, как никто другой. Если он и показывал Горташу слабость, то только потому, что не мог показать её никому другому. Должно быть, он подсознательно знал, что Горташ поможет ему от неё избавиться. При всех отвратительных изъянах, высеченных Орин на безукоризненной каменной кладке его Соблазна, она не смогла найти доверие, струящееся по скрытым под кожей венам. Горташ протянул руку к внутренней стороне его предплечья. Он нащупал эту доверчивую вену, жизненно важной силовой линией пролегающую под чешуёй, и очень нежно погладил её кончиками пальцев. — Мой дорогой потерявший память друг, ты отпрыск Баала, — сказал он, допустив в голос больше нежности, чем намеревался. — Периодические приступы бездумной исступлённой резни для тебя в порядке вещей. И да, я допускаю, что, возможно, при мне ты не выказывал наиболее безумные стороны своего поклонения, но разве это не признак твоего выдающегося самоконтроля? У Орин нет и его; не проходит и дня, чтобы я не находил изувеченные конечности или бесхозные внутренности у своих ворот или среди своих вещей. И уж точно ты никогда не подавал мне к обеденному столу освежеванную руку, приняв облик моего лакея. Он подчёркнуто и с притворной веселостью содрогнулся. Какой же непоправимый ущерб нанёс именно этот случай — впечатляюще, учитывая, насколько много проблем уже принесла ему Орин. Впоследствии прошли недели, прежде чем он смог находиться с ней в одной комнате, да и то, только после посредничества Торма во имя великой цели. Его рука всё ещё оставалась на предплечье Тёмного Соблазна. Всё это время Горташ неосознанно ласкал его. Он скучал по текстуре его чешуи, её прохладе, по едва заметному биению пульса машины, созданной для кровавой бойни. Он успокаивал его, будто рокот исправного двигателя. Тёмный Соблазн медленно сжал кулак, перевитые жилами мышцы напряглись под пальцами Горташа. — Расскажи мне о сделке, которую ты предлагаешь, — сказал он. — Мне надо знать, на каких позициях мы с тобой находимся. На одной, подумал Горташ. Единственный допустимый исход. — Всё довольно просто, — сказал он. — Я волнуюсь о твоих новообретённых последователях; ты же знаешь: этот город давно перестал быть безопасным убежищем. Просчеты руководства, к сожалению, но со временем я всё исправлю. На данный момент нигде нельзя чувствовать себя полностью в безопасности. Даже на втором этаже этой очаровательной таверны в Нижнем городе, куда вы все забились. Напомнишь мне, как она называется? Соблазн оскалил зубы. — Ты и так знаешь. — Полагаю, что да. И исключительно из беспокойства я направил туда представителей своей Стальной Стражи, чтобы они пристально наблюдали за заведением. Это моя сторона сделки. Когда первый рассветный луч коснётся спящего города, ты обнаружишь, что Карлах, Гейл, Шэдоухарт, Астарион, Лаэ’зель, Уилл, Халсин, Минск, Бу, Джахейра, Изобель, Эйлин, Шкряб… Лицо Тёмного Соблазна исказилось яростью; и вот оно, снова, знакомое выражение, хотя этот взгляд Горташ и не привык чувствовать на самом себе. Так было нужно. Этого было не избежать. — Довольно, — рявкнул Тёмный Соблазн. — …все в добром здравии, — ровно продолжил Горташ. — Прости, я забыл твоего медвесычика. Такой жизнерадостный малыш. Конечно же, он тоже. Ты сможешь проверить их сам, когда уйдёшь отсюда завтра. Нежное прикосновение, железный кулак. Взаимозаменяемые инструменты для сложной работы, и он собирался без колебаний использовать оба. Тёмный Соблазн медленно отстранился. Он протянул руку и взял его за подбородок; его когти глубоко впились в кожу под челюстью, из проколотых ранок бисеринами начала сочиться кровь, едва не стекая по горлу. Горташ не сопротивлялся. Он улыбнулся, будто не ожидал ничего иного — и так и было. Именно кровь он предложил Соблазну, когда они впервые заключили союз. В ответ он просил о клятве, но подобно коже слова хлипки в Храме Баала, где признают только более древнюю валюту. Он истекал кровью на пальцы Соблазна и улыбался в лицо его ярости. Тёмный Соблазн склонился к Горташу, приподнимая его лицо. Они дышали одним воздухом. Их лица были достаточно близко для укуса. Для поцелуя. — Что, если я откажусь? — спросил Тёмный Соблазн. Полное ненависти рычание, обагренные кровью пальцы — вот он, его прекрасный монстр. — Что, если я оторву руку Стального Стража за дверью и забью её в твою глотку так глубоко, что его пальцы будут торчать из остатков твоей трахеи? Что, если я засуну в тебе руку и не откажу себе в удовольствии вырвать твои лёгкие, чтобы промокнуть ими слёзы раздирающей душу агонии с твоих щёк? Что тогда? В нём не осталось и следа былой слабости. Будто эта болезнь была выжжена алой яростью — жаждой крови, дарованной только любимцам Баала. Хмелящее, затягивающее чувство. Горташ сдавленно вздохнул под рукой, сжимающей его горло, и признал, что бой с похотью он проиграет. Благоразумие могло бы помочь ему выиграть войну, но разумный человек понимает, когда следует признать поражение. Выбирай битвы с умом; вступай в сражение, только если сможешь сокрушить врага. — Как же я скучал по тебе, — сказал он. — Но отвечая на твой вопрос, полагаю, нам следует обсудить предмет сделки. Почему люди торгуются? Конечно же, чтобы получить что-то, чего им не хватает. Так что, если ты отказываешься торговаться о безопасности и добром здравии твоих союзников, это значит, что они не будут ни здоровы, ни в безопасности. Простая логика. Что скажешь? Мир замер в напряжении; затих, как после удара молнии в грозу, когда считаешь вздохи, дожидаясь раскатистого удара грома. — Тварь, которой я был, безмерно восхищалась тобой, — низком голосом сказал Тёмный Соблазн. — Насколько же сильно ты пленил его. Дышать становилось всё сложнее. — Правда? — спросил Горташ. — Ты никогда этого не показывал. Я всегда гадал, не считаешь ли ты меня всего лишь подходящим сосудом для удовлетворения твоих более пристойных желаний. — Он придвинулся ближе к Тёмному Соблазну и провёл внешней стороной золотых когтей вверх по его горлу. Теперь они были друг у друга. Маятник застыл. Так случалось раньше, и так случится теперь: сначала равновесие, потом воссоединение. К рассвету родится новый союз. — Он жаждал тебя, — сказал Тёмный Соблазн. — Отголосок этого остался в той полой пещере, которую ты высек внутри него. Я помню, почти помню — послевкусием на дёснах. Он был так близок к тому, чтобы полюбить тебя. Никто из живущих не смог бы сейчас устоять перед ним, и даже у Горташа были свои пределы. Он закрыл глаза. Попытался найти спокойствие в короткой молитве Бейну, в которой было больше от требования, чем от мольбы: «Бейн, даруй мне стойкость. Даруй сталь. Даруй своему Избранному награду, которую он заслуживает». Он открыл глаза навстречу ненависти Тёмного Соблазна и его жажде крови. — На колени, — приказал он. В нём не было ни капли сомнения; он молвил, и стало по слову его. Когти Соблазна пропали с его горла, и его старый смертоносный союзник опустился на колени между его бёдрами. И тогда Горташ свободно прикоснулся к нему. Его лицо, знакомые черты, незнакомое месиво шрамов, раздражающее, будто неуместный мазок краски на покрытом маслом холсте. Но это был шедевр в целом, так что единственный изъян можно было простить. Со временем он станет просто ещё одной частью совершенного целого. — Поклянись, что не тронешь их, — Тёмный Соблазн обнажил зубы; Горташ пробежал подушечкой большого пальца по их острой кромке. — Убеди меня, что ты вспомнил, — сказал он, — и я не трону твоих спутников, пока я жив или живы они. Он верил в это — но в агонии похоти каждый мужчина верит в то, что говорит. Соблазн, стоящий перед ним на коленях, пробудил в нём властность, заставил проявить давление: себе на потеху он приказал своему убийце, чьи руки были ещё влажными от его крови, подчиняться. Подняться и встать перед камином, раздеться донага и медленно повернуться, будто раб при осмотре на рынке. Соблазн позволил Горташу подойти и прикоснуться к себе. Он противился и одновременно жаждал его. Но несмотря на весь свой гнев, он обратил внимание Горташа на свои старые раны (язык отравленного ножа лизнул его над одной из почек, копьё гелюгона выкусило плоть из его бедра в Мефистаре, последователь Тира выжег огненный поцелуй в верхней части его спины). Глаза его горели яростью, но в то же время он продолжал спрашивать: — Что произошло? Кто это сделал? Как я убил их? До сих пор ему не у кого было это спросить, но эти вопросы явно беспокоили его. Он стерпел руки Горташа у себя на торсе, пока тот оглаживал мышцы его груди будто бока призового жеребца. Когтями он небрежно помог Горташу стянуть одежду. И хотя он поджимал губы и без сомнения старался сосредоточиться на своих союзниках, находящихся под угрозой, его член стоял, набухший и готовый, а яростный взгляд блуждал по телу Горташа. — Мой мрачный консорт, — обратился к нему Горташ. Он и не ожидал, что сможет хоть как-то контролировать свой язык; он знал себя и знал, что пробуждал в нём Соблазн. Безмерная радость сделала его несдержанным, и он осыпал его похвалами, жадно целуя вдоль линии челюсти. — Мой загубленный монстр; я думал, что потерял тебя навсегда. Когда ты пропал, я пошёл к Бейну и потребовал, чтобы он вступился за твою душу перед Баалом. Он отверг меня. Он отказался. — Я не был мёртв. — И если бы я знал это, то ни перед чем бы не остановился, чтобы отыскать тебя. Никто не смеет забирать то, что принадлежит мне. — Я никогда не был твоим, — сказал Тёмный Соблазн. Он на мгновение замолчал; провёл когтистой рукой по груди Горташа, пропуская пальцы сквозь тёмные, жёсткие волосы, пытаясь почувствовать биение его сердца. Он замер и медленно моргнул; когда он открыл глаза, в их пламени появилось нечто новое. Память. Знание в глубине его костей. — В первую очередь я принадлежал Баалу. Вот он; мясник Врат Балдура, всем сердцем стремившийся искупать каждую его улицу и дом в крови, реальной и воображаемой. Воплощение каждой нежеланной мысли, приходящей в голову в порыве ярости, — каждой мысли, в равной мере вызывающей отвращение и восторг. Убить, поглотить, осквернить. Противоестественная сила, покорившаяся Горташу. Он приказал своему Тёмному Соблазну опуститься на пол, на огромную лежащую на камнях шкуру медвесыча. — Ты мой, — сказал Горташ и последовал за ним. Он опёрся коленом между ног Соблазна, поставив второе сбоку от него; оседлав своего наполовину укрощённого любовника, он склонился к нему с поцелуем, а потом и с ещё одним. Губы болели, царапаясь о зубы. Язык тоже уже кровоточил. Он разомкнул губы, позволив Соблазну почувствовать кровь, и притянул его к себе, прижавшись грудью к его груди. Чешуя Соблазна стала влажной от его пота. — В первую очередь ты принадлежишь Баалу, — сказал ему Горташ. — Но и мне тоже. Такими были условия союза, на которые мы согласились. Помнишь? На его обнажённых руках не было золотых когтей, что бывало нечасто; кулак Бейна воплощал собой прекрасную, филигранную работу по металлу, его вид оставлял намёк на выколотые глаза, на лезвия, нацеленные на неподатливые глазные яблоки. Сейчас перчаток не было; ладонь, которой он коснулся внутренней стороны бедра Тёмного Соблазна, была только из плоти. Он погладил кожу костяшками и почувствовал, как Соблазн содрогнулся, его набухший член дёрнулся. Потребовался весь самоконтроль Горташа, чтобы не наклониться и не взять его в рот. Он сдерживался. Он хотел этого. Заслуживал. Он был вправе. Но кое-что он хотел больше. — Отдайся мне, — приказал он и уверенно положил ладонь между ног Тёмного Соблазна, надавил на вход, такой же прохладный, как и всё его тело. За ним наблюдали алые глаза, сохранявшие в лучшем случае лишь частицу разума, когда их хозяин пребывал в агонии резни или секса. Тёмный Соблазн оценивал его. Он протянул руку с когтями, которые столь же часто бывали внутри чужих тел, как и вне их, и убрал влажные волосы с глаз Горташа. — Нет, — сказал Тёмный Соблазн. Голос его будто выдрали прямо из воспоминаний, как вену — с корнем из руки. — Это проверка — но я помню. Я знаю. Ты отдашься мне, Избранный Бейна. — Да, — прошипел Горташ. Он откинулся на пятки. Тёмный Соблазн восстал перед ним кошмаром, воплощённым в плоть, и обхватил за плечи; когти впились в кожу, из порезов засочилась кровь, незамеченной пятная мех и перья лежащей под ними шкуры. Соблазн был груб с ним, но Горташ не желал ничего иного. Не чувствуя стыда, он встал на колени: Бейну было плевать, как трахаются его последователи. Каждое действие под солнцем в умелых руках становилось инструментом контроля. Он был так же всемогущ, когда Соблазн разводил его бёдра и обильно смазывал его слюной, как и если бы их позиции поменялись. Будет больно; Горташ дрожал в предвкушении, член стоял и сочился смазкой, хотя он даже не прикасался к себе. Он потерял всякое терпение. Он склонил голову, выгнул спину как заправская шлюха и услышал, как Соблазн хрипло втянул воздух. Он не даст снова забрать это у себя, подумал он отстранённо. Чего бы ему ни стоило: любые угрозы, шантаж или иные методы контроля — если понадобится, он использует их все, пока Соблазн не вернётся к своей прошлой личности и их союз не будет скреплен. Тёмный Соблазн склонился над ним, положил руку ему на спину, равнодушно прижимая к полу. Горташ позволил. Он сделает что угодно, подумал он и застонал, чувствуя чужое дыхание на пояснице. — Владей мной, — сказал он. Это был приказ; он не умолял. Он потребовал свою часть сделки и в упоении застонал, когда к нему прижался твёрдый член Тёмного Соблазна, преодолел слабое сопротивление его тела и начал проникать внутрь. Именно так, как он помнил. Его прохлада, трепет — медленная, совершенная пытка. Это была его награда, награда эрцгерцога. Он упёрся лбом в шкуру и покорился владычеству Тёмного Соблазна, пока тот не заполнил его до полного порабощения. Бейн хорошо награждает своих последователей.