Heavenly

Кай прикрывает глаза и позволяет степенному качению вагона превращать его тело в прибрежную волну – он не теряет равновесие, но отнюдь не потому, что держится за поручень, а потому что твёрдо стоит на ногах и держится за то, что для него важно: своего маленького, но бесконечно дорогого друга, которого толпа едущих с работы несчастных втиснула в его объятия. Кай только рад воспользоваться ситуацией, наплевав на толстые зимние куртки, что укутывают их обоих от холода, царящего по ту сторону металлических стен и заляпанных грязью окон, за коими устало проплывают очертания города; лениво и без интереса, зачарованный плавным движением, он следит за едва различимым в вечернем сумраке пейзажем и нащупывает длинными пальцами спину, периодически то усиливая давление на неё, то ослабляя – обнаруживая лопатки под толстым слоем одежды. – Ты бы за что-нибудь взялся, – ворчит заботливо Тэхён, ловя его взгляд своими большими искристыми глазами. – Мне не дотянуться до поручня, и если нас толкнут, мы оба не устоим, – убеждает он. Кай улыбается и наклоняется ниже к его лицу; вагон снова качает, и поцелуй смазывается, их носы ударяются чуть болезненно, Тэхён успевает коротко протестующе пискнуть, когда Кай всё же находит его губы и греет своими, продолжая улыбаться. В нём любви – без слишком: любви не бывает слишком, и в Кае её много, поэтому он щедро делится ею с миром, не скупясь, не задумываясь, не требуя назад ни капли. Он счастлив любить: любить сестёр и родителей, любить друзей и незнакомцев, что встречаются по пути, любить коллег и любить милого сердцу, солнечного Тэхёна. Кай не зовёт его «самым», потому что ценны все по-разному; не разбрасывается громкими словами, потому что они не нужны совершенно; не клянётся, но про себя знает точно. Кай остаётся рядом, Кай любуется и любит, Кай согревает без угрозы расплавить и светит без намерения ослепить; Кай не ищет фальшивых улыбок, но ищет руку и держит в своей, недостаточно крепко, чтобы её нельзя было вызволить, но уверенно и мягко; Кай учится понимать и слышать; вместо того, чтобы вечно надоедать своим присутствием, Кай сидит тихонько у Тэхёна под рёбрами и бережёт трепетный огонёк в его груди, тем самым всегда оставаясь рядом. Любви в Кае много, и он готов выражать её как угодно: целует снова и снова, игнорируя призрачно-недовольное пыхтение, окропляя крупные губы и красивые черты лёгкими ненавязчивыми поцелуями, как утренней росой, как священной водой, пока его всё же не вынуждают отстраниться от алтаря. – Мы же на людях, – шепчет Тэхён со смесью упрёка и волнения; его щёки покраснели, то ли от духоты, то ли от смущения, но это не имеет значения – только то, насколько он очарователен, что бы ни делал. Кай не озвучивает очевидные вещи – что всем наплевать, что большинство погрязло в телефонах, смотрит сериалы, читает книги или же тонет в космической невесомости за окном, а для него центр Вселенной сейчас (надолго, до её скончания) – уютный он, его румянец и сияние его распахнутых широко глаз; взамен Кай хмыкает чуточку дерзко: – Если люди тебя так пугают, можешь спрятаться у меня. Тэхён фыркает – гордый котёнок – и отворачивается, насколько позволяет толпа, но не сопротивляется, когда Кай обратно привлекает его к себе, и послушно утыкается носом в оголённую шею, выдыхая на кожу с чувством, описать которое можно лишь словом «дом». Кай щекой прижимается к жёсткой макушке и путается пальцами в прядях на его затылке, медленно и вдумчиво ероша их; он смотрит на этих людей вокруг, мысленно удивляясь тому, насколько они некрасивы в своей измождённости, смотрит на плоские информационные плакаты и скучное табло, смотрит на ужасные вереницы алых фар, утекающие вдаль под их ногами, когда поезд проезжает по мосту над проспектом, на потерянные фонари и пустынные, занесённые снегом платформы – мир ощущается рассыпавшимся на туманности, нереальным и призрачным, незыблемы в котором он, прижавшийся к нему и, кажется, задремавший стоя Тэхён и естественная, наполняющая всё его существо любовь. Кай заботливо держит друга за плечи, не переставая перебирать его волосы. Он зарывается в них руками и позже, когда целует уже жарче, а Тэхён не медлит с ответом, выгибаясь навстречу и смешивая имя со слабыми стонами; он никогда не шумный, по-прежнему серьёзный и чуткий, и Кай, может, и хотел бы, чтобы тот хотя бы здесь забывался целиком, но его подкупает его душевная искренность и отзывчивость, а потому он без сожаления даёт Тэхёну просто быть, таким, какой он есть. В моменты, подобные этому, Тэхён возвращает ему его любовь в стократном объёме, и Кай не сдерживает улыбки: он не просил её обратно, никогда не просит, но Тэхён упрям в своём стремлении, непреклонен и насмерть убеждён, и кто Кай такой, чтобы ему перечить. Он принимает её всю, обнажённый и с распахнутой душой, что, наверное, опрометчиво с его стороны, но с Тэхёном Кай хочет быть опрометчивым – хочет быть, любым, хочет попробовать всё, что придёт в голову, всё, на что способен и что успеет за столь короткий срок как «жизнь». По этой причине на прикроватной тумбочке этой ночью его – их – ждёт пачка тонких сигарет и дешёвая зажигалка. – Всегда было интересно, правда ли сигареты после секса стоят того, чтобы о них говорить, – бормочет Кай, зажимая одну меж подпалённых дыханием Тэхёна губ и пытаясь высвободить ещё одно за этот вечер пламя – теперь уже из зажигалки; он мог бы и не объяснять – обоим известно, что ни один из них не курит и не собирался начинать, не предупредив другого, а страсть к экспериментам в Кае родилась после встречи с этими блестящими глазами и переливчатым смехом – тогда Кай без колебаний и сомнений отбросил прочь всё прошлое, забрав в настоящее только то, что в нём есть, и переплетя собственную Судьбу с Тэхёном так же, как он переплетал с ним пальцы минутами ранее: легко, по-родному. Тэхён с ленивым интересом следит за ним, разнеженный – счастливый, не сейчас, вообще; Каю не нужно спрашивать, чтобы знать. Дым неприятно оседает на языке и першит в горле – посмаковав зря потраченные секунды, Кай отпускает их изо рта, направляя в потолок: серые струйки кружатся, едва различимые в полумраке комнаты, подсвеченной только далёкими квартальным огнями и светом ещё более далёких звёзд. Каю достаточно того света, что дарит ему его звезда, та, что ближе всех, досягаемая и мерцающая в такт совместному биению их сердец. – Оно того не стоит, – заключает Кай; Тэхён хмыкает с присущей ему по умолчанию всезнающей интонацией. Кай тихо ахает, вдруг осознав свою оплошность. – У нас нет пепельницы... Мне не обо что потушить её. Перед ним – море вариантов: сунуть под струю воды на кухне, втоптать в бесполезную тарелку или кружку, оставить самостоятельно догорать, – но он не предпринимает попыток шевельнуться, когда слышит шорох. Тэхён садится, кожей задевая кожу, забирает у него тлеющее преступление из пальцев и несправедливо-пьяняще затягивается сам, пока умело затягивает Кая в тёмные омуты своих зрачков, на дне которых ещё пляшут остатки испепелённого желания: картина вопиющая, неправильная, но Кай заслужил это наказание, ведь сам явил Тэхёну такой же грех. Убрав руку вместе с одинокой, никому не нужной сигаретой, второй Тэхён гладит его челюсть – не разрывая зрительный контакт, приникает к податливым губам, раздвигает их и лишь затем томно проталкивает наружу дым. Ощущения всё те же – сухие и горькие, но Кай не отстраняется, впитывает, и только кладёт ладонь на горячее бедро, словно Тэхён собирается упасть, раствориться дымом, чтобы оказаться вдыхаемым. Если Тэхён решит его отравить, он позволит наполнить им все свои сосуды. – Давно хотел попробовать, – усмехается тот, вновь становясь живым, из плоти и крови. – Да и когда ещё у меня будет шанс? – это звучит уже дразняще, и Кай улыбается. – Видимо, эту сигарету мы с тобой всё же докурим. Тэхён отзеркаливает его улыбку, но она получается хитрой; он снова затягивается, сильно и глубоко, но в этот раз выпускает дым в сторону и охотно позволяет Каю бережно уложить себя снова на простыни и так же глубоко целовать – вместо дыма в лёгкие проникает его любовь.