скатиться к морю

Я люблю тебя, говорит голос в голове Минтары. Я знаю, как ты жаждешь любви, знаю, как ты изголодалась по ней – как ты слизываешь любовь с кинжалов и со дна отравленных чаш. Это не обязательно должно быть так. Все может быть куда проще. Почему ты не хочешь, чтобы все было проще? Ее зовут Минтара Бэнре. Она – Страж Ночи, преданная Ллос. Все еще? Она сидит в яме из плоти, тесно прижавшись к коже мира (слишком тесно). Ее солдаты мертвы. Она мертва – определенно. Это бы объяснило... Все может быть куда проще. Она сидит, прислонившись к какой-то пульсирующей стене; стена теплая и сырая, настолько влажная, что жидкость просачивается сквозь плетеные нити ее доспехов. Ее глаза закрыты. Левый глаз ужасно болит. Пожалуйста, впусти меня. Почему ты меня не хочешь? Ей не нужен этот паразит. Разве? Не нужен. Почему ты врешь? Она не врет. Горячая яркая искра боли пронзает кожу ее горла. Боль тянется выше, выше, а затем останавливается; через мгновение ее сменяет прикосновение более влажной плоти. Язык, облизывает. Собирает ее кровь. – Ты так сильно стараешься, – говорит Орин Красная. – Сражаешься до последнего вздоха. О, мне нравится, когда они извиваются. Когда они борются. – Она знает, что для тебя лучше. – Ты хоть понимаешь, с чем сражаешься, паучок? Двойной охват. Взяли в клещи. Любительский прием. Даруй мне крики их детёнышей для песни... но она не любит тебя. Почему ты молишься ей? Прекрати, прекрати, прекрати. Королева Пауков, молю тебя... – Как оно корчится, – говорит Орин. Она проводит лезвием кинжала по лбу Минтары, по жестким складкам ее бровей. – Я знала, что так и будет. Я знала, знала. Все твои дружочки так легко сломались, но не ты. Знаешь ли ты, что прошло почти две минуты с тех пор, как я засунула паразита внутрь? Я считала каждую секунду. И ты все еще не открываешь глаза и не смотришь на меня. У нее болит голова. Это не могло длиться две минуты, должно быть больше, но прошло всего лишь мгновение или два, ей виднее. Орин виднее. Орин любит тебя. Подобная глупость, не сработала бы даже с ребенком – как постыдно, что сердце Минтары подпрыгивает и колотится где-то в горле. И это всего за две минуты? Нет, нет, прошло уже больше времени, она сражается дольше, и это больно, и ты больше не хочешь сражаться, и она выдержит, и кто-нибудь придет за ней – но ты сама знаешь, любовь моя. Они увидят в тебе того, кем ты являешься: предавшую Ллос, еретика. Кто станет тратить ресурсы на еретика? Кто станет тратить ресурсы на еретика? Никто. Минтара бы не стала, если бы была еще в Мензоберранзане. Если бы она услышала о неком Страже Ночи, который пропал во время жестокой миссии, она бы рассмеялась; она бы подняла тост за него; она бы нашла средоточие его власти и захватила, раз уж место пустует... Когда Орин пронзает мякоть руки Минтары, та кричит. Позор, позор. Бывало и хуже, ей доставалось сильнее, двойной охват – это когда армия окружает противника с двух сторон, рассекая, и ее глаза распахиваются, и Орин наблюдает за ней так, будто она – первое интересное существо, родившееся в этом мире. И ты любишь ее. Ее невозможно не любить. Она похожа на трупы, висящие в саду Минтары; она похожа на сад. Лилейно-белая, костяно-белая, кинжальная извилистая звезда. Череп Минтары раскалывается как под ударом оружия: взрыв света. Орин все еще говорит. Сквозь воющую боль невозможно разобрать ее слова. Тебе следует быть внимательнее. Тебе следует слушать. Она должна слушать, должна быть внимательнее. У нее болит рука. Она не должна слушать Орин, но почему бы и нет? Прием взятия в клещи. Когда тебя кусает паук, нужно взглянуть на оставленные отметины, нужно выяснить, какой яд он занес в твою кровь. Орин поднимает руку Минтары к своему рту и небрежно сует язык прямо в рану. Она теснит все сухожилия в руке Минтары: симфония боли. Изысканно. Орин улыбается, проводя языком выше, до пястных костей. У нее милый рот. Как распахнутые клещи. Ты любишь ее. Я люблю ее. Она любит ее. Любовь разливается по ее телу, любовь охватывает ее, будто лихорадка. Так легко поддаться. Словно уснуть. Рот Орин оставляет кровавый след на руке Минтары, на твоей руке, вдоль вен, время от времени кусая. Когда Орин видит, что Минтара смотрит на нее, она кокетливо улыбается. – У меня получилось поцеловать, чтобы стало лучше? – говорит она. Улыбка судорогой раздвигает ее окровавленный рот. Приятно, когда она улыбается. Замечательно, когда она улыбается благодаря тебе – потому, что ты заставила ее улыбнуться, – и это все, чего ты желаешь в этом мире, не так ли? Чтобы такая женщина, как Орин, улыбалась благодаря тебе? Ты хочешь быть любимой, не так ли? Вот как выглядит любовь. Вот какой у нее вкус. Какой у нее вкус? – Такой, – говорит Орин, прижимаясь губами к твоим губам. Минтары. Кровь Минтары – вот какой вкус у ее рта. Тошнотворно-склизкий и жаждущий. Ее язык дико дергается у тебя во рту, отчаянно пытаясь проникнуть за зубы. Минтара, Минтара Бэрне. Рука Орин в твоих волосах. Держит твой череп на ладони, взвешивает и рассматривает его. Чувствуя, наверное, как извивается паразит... Орин издает тихий недовольный звук, когда Минтара отрывается от ее поцелуя и пытается отшатнуться – но места нет, она прижата к стене. Минтара Бэрне. Страж Ночи Ллос. Ллос. Мензоберранзан. Тирза, Зресс, Шинлу, Тресс... – Это было не очень мило, – говорит Орин. Она обхватывает лицо Минтары рукой, впивается ногтями в кожу ее щеки. Тресс. Вентрид. Рильна. Мертвы все они мертвы все они мертвы она должна помнить что все они... – Я вижу, – говорит Орин... – Эта Орин – одна из тех, кто... – За твоими глазами. Извивающаяся тень. Ты правда все еще сражаешься? Хм. Ты так устала сражаться. Сдайся. И вот наступает худшая часть: Минтара говорит: «Пожалуйста». – Оно говорит! – говорит Орин. – Оно умоляет. О чем ты молишь, ягненочек? Не нужно бояться просить о пощаде. Здесь не Мензоберранзан. Здесь тебя не накажут. Здесь тебя любят. Она любит тебя. Я люблю тебя. Мы любим тебя. Твой рот все еще на вкус, как ее собственная кровь, и привкус: горький яд ненависти к себе. Пожалуйста. Будто ребенок, наблюдающий, как вырывают ее ногти, воображая, что, если очень вежливо попросить, они остановятся. Они никогда не останавливаются, ведь так? Разве не было бы мило, если бы тебя кто-нибудь послушал? Если бы кого-нибудь это волновало? – Пожалуйста, – снова повторяешь ты. Во второй раз выходит проще. Твой рот скользкий от крови. (Чьей крови?) – Орин. Орин: огромные, сверкающие глаза. Черное, и белое, и красное повсюду, как в плохой шутке. (Расскажи ей шутку про мужчину, который женился на драйдере!) Ее рот. Так приятно видеть, как ее рот улыбается для тебя, не так ли? Благодаря тебе? Разве ты не хочешь заставить ее улыбаться? – Скажи мне, чего ты хочешь, – говорит Орин. Теперь ее улыбка имеет другую форму; все перед глазами горячее и пульсирующее, и через это новое ви́дение ты внезапно понимаешь, что ее рот нежный. Любящий. И все, чего она хочет, это знать, чего хочешь ты. И как только она узнает, чего ты хочешь, она даст тебе это. Ты трясешься. Это нормально. Просто сама мысль потрясает: что бог может взглянуть на тебя, увидеть твою нужду и решить удовлетворить ее. Просто потому, что любит тебя. Насколько невозможна мысль о боге, любящем тебя. Внезапно ты понимаешь (или знала это с самого начала?), что Ллос никогда не соизволит полюбить тебя. Ты могла бы посвятить ей всю свою жизнь, каждый вдох и каждую бьющуюся секунду, и все это было бы напрасно. Тяжело это осознавать. Верно? Но это необходимо. Тебе нужно выжечь гниль из своего тела, чтобы впустить правду. – Я хочу, – говоришь ты, и видишь, как подергивается лицо Орин. Ты теряешь ее внимание, ее благосклонность, особый жаркий ожог ее сосредоточенности. Но больше тебе нечего сказать – рука болит, горло болит, все тело болит. Ты хочешь, чтобы она хотела тебя. Ты хочешь, чтобы она дала тебе – что-нибудь, что угодно. Ты хочешь дать ей все. – Тебя, – говоришь ты. Это правильный ответ: Орин целует тебя снова. Осознание того, что ты удовлетворила ее, воспламеняет твое тело – духовное пробуждение, оргазм, рана с языком внутри. Все твое тело – рана с ее языком внутри. Она целует твой рот; она прокусывает новую рану на твоем горле и ее тоже целует. Она засовывает язык тебе в ухо. Она прижимает большой палец к твоему веку, подталкивая его вверх (глаз ужасно дрожит, слезится), чтобы поцеловать тебя в глаз. В оба глаза. Ты пища для нее, которую она может поглотить, и это так чудесно. Нет, ты не просто пища – ты десерт, прекрасное вино, нечто, что она может смаковать. Ты особенная, Минтара. Всю жизнь тебе говорили, что ты особенная, но теперь ты, наконец, знаешь, что означает это слово: Орин, прижимающая тебя к влажной теплой плоти земли, из черного рта которой течет твоя кровь. – Ты хочешь меня? – говорит она, и в голосе звучит волнение и дрожь. Конечно, ты хочешь. Тебе ничего больше не нужно. Ничего больше – ничего больше – ничего больше – если что-то и было, ты забыла об этом. Это не было важным. Все, что имеет значение – Орин и свет над ней, окружающий ее ореолом. – Да, – говоришь ты. – Орин. Да. – Ты любишь меня? – говорит Орин. – Да. Она смеется: нож, распиливающий мясо. – О, – говорит она, – о, я собираюсь разобрать тебя на части и снова собрать. Я оставлю следы своих зубов на твоих прекрасных белых костях. Ты бы этого хотела? – А ты? – говоришь ты. Орин снова смеется. Ее улыбка – это труп, и сад, и кинжал, и луна, и молитва, слова которой ты забыла. – Вопрос не в этом, дорогая, – и – быстрее, чем ты успеваешь моргнуть – она пронзает твою ладонь кинжалом. Больно больно больно больно она знает что для тебя лучше! Когда она медленно проворачивает лезвие, это зажигает каждый твой нерв, заставляя тело стонать в агонии: так будет лучше для тебя. Это хорошо. Это... – Спасибо, – говоришь ты. Твой голос – обугленный труп в глубине горла. Обе руки болят. У тебя две раны. И обе они... От нее. Головная боль пульсирует за глазом. Орин, Орин, Орин. Тебе нужно ответить на ее вопрос, тебе нужно быть хорошей для нее. – Да, – говоришь ты, хотя и забыла, о чем она спрашивала. В любом случае, это не важно: ответ – да. Конечно, да. Ты любишь ее. – Я так и думала, – говорит Орин, и вырывает кинжал из твоей руки. (Ты кричишь; твое тело беспомощно выгибается ей навстречу). Она держит лезвие над твоим ртом; кровь медленно скапливается на острие и начинает капать на губы. Когда ты открываешь рот, кровь смачивает язык. Ей не нужно ничего говорить. Ты сообразительная, ты послушная, тебе не нужны инструкции: ты поднимаешь голову вверх и снова слизываешь любовь с кинжала.