съем тебя живьем

radiohead – where i end and you begin

Мир может веками сокрушаться над гадостью греха, но никто не поймет, что чувствует четырнадцатилетний мальчишка, когда его крутой и гениальный дедушка из всех людей во Вселенной выбирает его. Там, где касаются их ладони, кожа зудит неозвученной тоской. Там, где заканчивается Рик и начинается Морти, смердит одержимостью. Там холодно-голубые глаза Рика вдруг наливаются зеленым, когда его маленький внук смотрит на кого-то, кроме него. Джессика в ее короткой юбчонке выглядит идеально – идеально под дулом атомного дезинтегратора. Рик бы познакомил ее и любых других малолетних шлюх с «Омегой», окажись она в его руках однажды. Зелень заливает все вокруг своей липкой массой, словно отходы биотехнологических производств, прорывающие сварные контейнеры. Морти давится, но глотает все до капли, послушно складывая ладошки на коленях, и Рик – больной старый ублюдок – улыбается ему в поощрении. Они с ног до головы покрыты зеленой мерзостью, и ни один из них не хочет быть отмыт. – Два дебила на привязи друг у друга, – фыркает Саммер, предпочитая не долбиться в глаза, как все вокруг. Все, что она слышит в ответ, это двухголосое «Иди нахуй, Саммер!», и благоговейно улыбается, как Иисус, зревший в корень, улыбался любимчику-Иуде. У них все хорошо, цветут папоротники и волны сосуществования накрывают с головой. В этом доме Морти стабильно наступает на грабли. Когда Рик рычит в пьяном бреду, он возвращается на шестьдесят шесть миллионов лет назад. Тогда трицератопсы мило поедали свои саговники и знать не знали, что астероид летит к Земле с приветом. Бухой в говнину Рик оставляет после себя пустошь, а Морти не может отмыться от ледяной корочки, укрывающей его эпидермис цепкой хваткой. Они проигрывают эту пластинку раз за разом, минует не один ледниковый период, пока не вырабатывается иммунитет. Рику не нужны алкогольные оправдания, чтобы держать мальчишку в руках как тридцатимиллиметровый гранатомет. Он тщательно ухаживает за всем своим оружием, а Морти любит быть полезным. Ничего не стоит искупаться в крови – не важно, чужой или своей, – и заслужить бесценную похвалу. Крови между ними – океан. У Морти расползается рваная рана под ребрами – сегодня его хорошенько цепанула та тварь с механическими когтями, когда Рик отвлекся на перезарядку. Плоский животик заходится в неспокойном дыхании под мозолистыми пальцами. Окрыленный уловом изотопов, Рик штопает на живца, а Морти давит пяткой ему в плечо, жмурясь от боли. Она, глухая и привычная, как отрезвитель, как константа, как знак того, что за все, что лежит между ними, нужно платить. Змеею длинные пальцы лезут дальше под футболку, когда Морти вдруг чувствует влажность чужого рта над своим пупком. Зрачки сужаются в страхе – Рик собирает языком свою кровь, текущую по юным жилам. Вылизывает свежую рану, будто целебный пес, но все, что Морти получает – очередная порция яда среди лейкоцитов. – Ты, блять, конечный, Рик, – хрипит Морти, запрокидывая голову. – П-природа очистится, если тебя в дурку положить. – Не напрягайся, малыш. Если я лягу в дурку, тебя упекут следом. Природу не спасти, как и Рика ни в какой дурке не закрыть. Поводок, за который он держит внука, делается короче с каждой такой выходкой. Между ними цветет диагноз. Там, где сплетаются две спирали макромолекулы, хранящие семейные тайны, начинается их общая болезнь на двоих. И не один из них не хочет излечиться.