inclusio

      Когда адские твари склонили перед Вергилием головы, он внемлил их просьбе.       Их было много. Полчища уродливых, безобразных существ — когда он был ребёнком, их лики являлись ему в кошмарах, мерещились во тьме окон. По ночам, лежа в постели, он, казалось, мог различить их зловонное, предвкушающее дыхание. Ему было страшно. А теперь настал их черёд бояться.       Вергилий мог бы убить их. Сразиться с каждым и победить, вычистить ад, снести его основание. Но он не стал.       Война осточертела ему.       Месть отняла самое дорогое.       Бездна провозгласила его новым королём, и тьма податливо стекла в пальцы, лишая тех немногих эмоций, что в нём остались. ///       Хвост Пифона лежал снаружи. Острый наконечник перегородил Вергилию путь, но тот переступил через него без раздумий.       Громоздкое чешуйчатое тело обхватывало замок кольцами, выглядывало из щелей и брешей, обвивало колонны. Место выглядело забытым, умиротворённым. На многие мили вокруг не было ничего, кроме серого песка и камня. И Пифон казался не больше, чем украшением, пыльным шарфом, накинутым на плечи скелета. Но хвост за Вергилием шевельнулся, недовольно ушёл в сторону. Значит, всё же живой. Изрисованные письменами, огромные двери были закрыты. Здесь никто не ждал гостей. Вергилий протянул вперёд руку — рисунок нехотя отозвался, вспыхнул фиолетовым и разошёлся вдоль стен. Открывающиеся двери подняли за собой песок и нехарактерно сильный для здешних мест ветер.       Пифон не торопился встречать его. Вергилий не горел желанием искать его морду, но и натыкаться на неё случайно тоже не хотел. Проследил без интереса, в какую сторону в зале сместились кольца. Места бы в замке хватило на целый легион, но внутри он оказался ещё скуднее, чем снаружи. Вергилия начало брать сомнение. Он не был настолько оптимистичен, чтобы рассчитывать на встречу с живым отцом, но это место слабо походило даже на захоронение его останков. С другой стороны — раз Пифон здесь, значит, ему есть, что сторожить?       Вергилий спустился ниже. Его никто не остановил, только бесконечное змеиное тело сопровождало всюду. Следующая дверь потребовала с него крови — он сжал кулак так, чтобы длинные когти вспороли ладонь. Тёмная жидкость, не кровь даже, а скорее чистая чернота закапала на укрытую песком пластину. Та вспыхнула силой и всё так же без спешки пустила его вперёд.       В подвале один за другим загорелись сигилы. В центральном, самом большом и мудрёном, Вергилий нашёл отца.       Без рогов, доспехов и тускло-фиолетовой кожи Спарда выглядел в точности так, как Вергилий его помнил — уязвимо, человечно. Его тело опоясывали цепи, унизительно тонкие, больше подходящие для какого-нибудь мелкого беса. Когда Вергилий шагнул ближе, отец вдруг поднял голову. Улыбнулся. Позвал его почти ласково, по имени.       Вергилию показалось удивительным то, что Спарда его узнал.       За темнотой он едва видел себя сам. В Аду почти не пользовались зеркалами, и Вергилий не искал встречи с собственным отражением, ему теперь было безразлично, как он выглядел, на что был похож.       — Как там Данте? Как мама? — спросил отец.       Он был похож на безумца, скованного и запертого на потеху другим. Он был как принцесса в этой заброшенной темнице, охраняемый древним чудовищем. Его волосы были растрёпаны, но костюм выглядел так, будто он готовился к светскому вечеру, будто наверху, в большом пустом зале, его кто-то ждал.       — Мертвы, — ответил Вергилий просто.       — Жаль.       Спарда склонил голову. Его лицо не выразило никакого страдания. Вергилий бы осудил его, но сейчас при мысли о смерти родных в нём самом ничего не колыхнулось.       Мама.       Всего лишь слово, оно ничего больше не значило.       Данте.       Имя, принадлежащее брату — и вместе с тем единственное, что Вергилий о нём помнил.       Наконец о себе дал знать змей. Голова Пифона вышла из тьмы, он взглянул на Вергилия жёлтыми, полуслепыми глазами. Морда у него была покрыта жёсткими шипами, из пасти торчали кончики верхних клыков. Вергилий выдержал его тяжёлый взгляд без волнения. Пифон охраняет Спарду и до тех пор, пока кто-нибудь не решится его освободить, бой начинать не станет. Они оба знали это. А ещё Вергилий знал, что никакого желания вызволять отца у него нет.       В конце концов, ведь Спарда не смог помочь ни одному из них.       Так почему Вергилий должен спасать его? ///       — Предателя чадо, наследник изгнанья,       Которого бесы на трон возвели,       Оставил порядки отца без вниманья,       Избравши иного держаться пути.       Не видишь, не терпишь — где цель свою носишь?       Войну за кого и за что ты ведёшь?       Сокровища чести, отринув, ты бросил,       Решил, что в разрухе покой обретёшь.       Спасенье обманом никак не оплатишь —       Мы жертвы того, что решает судьба.       Сосуд черноты одинок, необъятен —       То кровью затопит, что не лечит тоска.       В Нижнем мире особо древние и скотские твари разговаривали с ним стихами. Вергилия это невыносимо раздражало. Смутные воспоминания о поэзии как о чём-то приятном, что может утешить или обрадовать, стирались под гнётом чужих голосов. Эринии окружили его стихийно, как буря, как ураган. Он стоял в центре шторма, не имея возможности чётко различить их силуэты — сёстры сливались в единое архаичное целое и слова друг дружки продолжали без пауз, как будто разум у них тоже был один на троих.       — Моя война вас не касается, — сказал Вергилий категорично. Вопреки их словам, он не искал боя. По крайней мере, не с ними и не сейчас.       — Ты слышал легенды, что смертные носят       От мастера к сыну, словами пленя?       Легенды, в которых возмездия просят,       Разбитые горем, людские сердца.       Эринии — богини кровной мести. С большим трудом в голове возникли обрывки когда-то прочтённых фраз: о существах, не знающих жалости; о преступниках, которых они сводили с ума; об искажённом понятии справедливости и морали в античных трагедиях.        — И какое отношения эти легенды имеют ко мне? — спросил Вергилий. Эринии оживлённо взлетели повыше, заголосили хором, удручающе протяжно, медленно.       — Проклятье лежало по праву рожденья       На демонах разных, пускай близнецах.       Для них то фатальное стало сраженье,       И сказ наш пойдет о двух разных концах.       Вдвоем обманулись они приведеньем,       И в трауре оба склонили мечи.       Но старший остался здесь гневною тенью,       А младший пустился в бега от вины.       За скукой Вергилий едва ли разобрал, о чём они говорили. Когда же мысль дошла до него, она показалась дикой, абсурдной. Он озвучил её прямо, отчаянно нуждаясь в том, чтобы речь освободилась от лишних метафор и перифразов.       — Вы хотите сказать, Данте жив?       В ответ Эринии лишь повторили последний стих. Вергилий взбесился.       — Почему я должен вам верить?       — Придётся за правдой спуститься туда,       Где глаз не бывало твоих никогда…       Вергилий оскалился и ударил в центр клубка — по залу тут же разнеслось несколько алых вспышек. Эринии заметались по сторонам, с возмущённо-испуганной песней, но спустя мгновение вновь сплелись вместе и заговорили. На сей раз не стихами.       — Ты принял наследство отца, но тьма украла у тебя наследство твоей матери. Оно качается над бездной в подвалах замка Мундуса. Если спустишься туда, то убедишься — всё, что мы говорим — правда. ///       По самым низам Ада он не путешествовал. Казалось, что не за чем.       Смысл постепенно угасал во всём, что он делал. Каждый день был не более чем отражение дня вчерашнего. Сначала он пытался забыться в битвах, завоёвывал авторитет, побеждал тех, кто не сдался ему сразу. Но чем дальше он шёл этим путём, тем меньше врагов у него оставалось. И тем меньше он желал обзавестись новыми. Для веры Эриниям у него не было никаких оснований. Для неверия, впрочем, тоже. Он решил просто посмотреть. Убедиться в том, что ему нечего искать и обретать заново.       В одну из расщелин бездны уходила длинная цепь. Вергилий взялся за неё и потянул наверх.       Там, внизу, всё было затоплено вязкой чернотой. Из прутьев поднявшейся на цепи клетки она вытекать не желала. Вергилий раздвинул их одной рукой. Зачерпнул пальцами содержимое, не ожидая, что в ладони что-то останется.       Но оно всё же было.       В комке, густо покрытым чернотой, едва улавливался силуэт. Вергилий вдруг подумал, что может повредить его когтями, поэтому высунул язык и длинно прошёлся им по черноте. На вкус она была никакой. Как и всё, что он пробовал здесь.       В его пасть внезапно вцепилась рука. Белая, тонкая. Человеческая. Комок задышал отчаянно, захрипел, закашлял. Вергилий отнял голову, чтобы рассмотреть его. Это был юноша. Человек выглядел в каждой своей черте знакомо, но Вергилий не мог сказать с точностью, кто это и где он видел его раньше. В ладони его демонической формы существо помещалось полностью, и впервые за очень долгое время Вергилий спросил себя, когда он сам в последний раз был человеком.       Осознание пришло резко, но не выбило почву из-под ног. Показалось естественным. Преисполненная решимостью и желанием жить, на Вергилия с ладони смотрела его человечность. У неё были зелёные глаза Евы и растрёпанные чуть волнистые волосы Данте.       Вергилий вновь высунул язык. На белой коже черные разводы смотрелись неправильно. Он склонился над телом, чужим и одновременно своим собственным, как кошка над беззащитным котёнком. Принялся вылизывать начисто. Человечность раз пнула его по подбородку и заехала кулаком в глаз на плече, но после смирилась. Легла на живот, успокоилась.       — Ты долго, — произнесла недовольно.       — Я тебя не искал.       — Я не очень-то удивлён.       Человек сел, положил руки себе на колени. Демон повторил движение, не отнимая от него взгляда. Сожмёшь ладонь, и в раз лишишься остатка слабостей. Сожмёшь ладонь, и больше никогда не сможешь обрести смысл.       — Возможно, Данте жив, — произнёс демон.       Человечность встрепенулась. Глаза её мгновение напоминали испуганные — лицо вытянулось, излом бровей выражал сомнение и вместе с тем что-то неуловимо печальное. Если демон не испытывал тоски, значит, весь траур достался человеку. Наблюдать за своим же горем со стороны было интересно, как если бы он читал книгу.       — Нам нужно найти его, — ожидаемо ответил человек.       — Я сказал «возможно», — повторил демон.       — Тем более, — прорычал человек.       Злость его вызывала нечто между смехом и умилением. Демон прикрыл глаза. Он мог посадить существо обратно в клетку, опустить на дно бездны и не вспоминать про него больше никогда. Ему самому не было охоты до Данте, живого или мёртвого. Но по какой-то причине он продолжал держать человека, бережно закрывая пальцами от внешнего мира. Продолжал разглядывать его черты, пытаясь найти что-то схожее с собой прошлым.       В конце концов, когда он был Вергилием, безделье его не мучило.       Когда он был Вергилием, его любили. Он чувствовал себя нужным кому-то, и каждый день приносил в его жизнь что-то новое. Когда он был Вергилием, его сердце трогало столько вещей: книги, музыка, кулинария, снова книги, кино, антиквариат. Кожаная куртка в каком-то богом забытом секонд-хенде — Данте понравится, нужно купить, — ожерелье из песочной яшмы на груди у матери, маки, распустившиеся за школой, домашнее задание по математике, сделанное за двоих, сухоцветы, стихи…       — «Если ветви мы совьём,       Если корни мы сольём,       Мы согласье обретём,       И любовь свою найдём».       Демон взрыкнул. Человечность улыбалась — от неё вдоль по ладони спускались белые нити, связывающие одну половину с другой. Зубастая пасть раскрылась, и человек послушно ступил на влажный язык.       Кровь. Сладкая кровь наполнила рот и потекла вниз по подбородку, исчезая в сплетениях брони — Вергилий вновь стал собой.