— Слышите, они чего-то там затихли, — обеспокоенно оповестил собравшихся на кухне наемников вбежавший Скаут. Парень только что вернулся с разведки, на которую был отправлен путем всеобщего голосования. По мнению большинства, Джереми просто идеально подходил для этой роли. Бостонец был самым шустрым из команды и в случае чего мог по-быстрому сбежать. Как говорится, «не пойман — не вор». Однако Шпион после долгих и нудных уговоров все же отдал Разведчику свои часы невидимости. Так было надежнее. Ведь если бы парня застукали за шпионажем, мало бы не показалось никому. Они бы не стали разбираться, чья это была идея и кто в этом виноват — под нож пойдут все, а точнее, под скальпель.
— Да ладно тебе, парень, не разводи панику, — добродушно сказал Инженер, отрываясь от починки тостера. — Наверняка эти двое решают свои медицинские практические проблемы.
— Но они вообще затихли, — тут же возразил Джереми, — хотя обычно их на всю округу слышно.
Остальные наёмники насторожились и прислушались. Действительно, всё было слишком уж тихо. Не было слышно ни немецкой речи, ни леденящего душу смеха. Вообще ничего. Уж лучше бы они разрабатывали новые убойные лекарства или инновационный способ помучить обе команды. По крайней мере, такое поведение было для них обычным. И другие наёмники знали, чего можно было ожидать. Немного, правда, но всё же знали. Сейчас же в воздухе витала неопределённость, и это пугало больше всего.
— И что же нам теперь делать? — испуганно пробасил Хэви.
— Не знаю, — раздражённо ответил Скаут, плюхаясь на табуретку и отбирая у Снайпера остывший кофе. — Вы меня послали на разведку, я свою задачу выполнил, а что дальше делать, уж сами решайте.
Мужчины приуныли. Респаун работал только во время рейдов и, по правде говоря, это было проблемой. Большой проблемой. На поле боя можно было творить все, что угодно, можно было вести себя как настоящий безумец и все равно оставаться живым и здоровым. И оба Солдата, кстати, это прекрасно подтверждали. Однако вне поля боя следовало быть предельно осторожными, иначе был очень большой риск нарваться на «чертовых нацистов», как их называл все тот же Солдат. И хотя все восемнадцать наемников обладали самым настоящим бессмертием, шестнадцать из них до чёртиков боялись двоих на вид милейших командных врачей.
И врачи действительно были милейшими людьми, но когда дело доходило до экспериментов… Тогда добрые дяди доктора исчезали, а на их месте появлялись безумные садисты с манией величия. Ведь это именно они когда-то «подарили» сокомандникам пресловутое бессмертие, продав собственные и души своих товарищей Дьяволу. А другие наемники жестоко поплатились за свое неожиданное приобретение, став подопытными крысами для сумасшедших немцев.
На кухне царила гнетущая тишина. Новость о «затихании» Медиков всех изрядно напугала. Команда прекрасно понимала, что скоро должно случиться что-то очень-очень нехорошее, причем обязательно с летальным исходом. А следующего воскрешения надо ждать аж до нового рейда. И естественно, далеко не всех устраивала такая «радужная» перспектива.
— Так, личинки, — неожиданно рявкнул Солдат. — Вы как хотите, а я пошел отсюда.
— А как же: «Настоящие мужчины ничего не боятся»? — ехидно поинтересовался Скаут. Парень уже допил честно отобранный у Манди кофе и теперь лениво раскачивался на табуретке.
— Ну, так это же я говорил про военный героизм, а не про чокнутых нацистов, — оправдался Доу. Затем он резко вскочил и, захватив спящего Демо, вышел прочь из кухни. Остальные лишь проводили парочку взглядом. Судя по всему, Подрывник ничего не понял. Впрочем, как и всегда.
— Народ потихоньку разбредается, — усмехнулся Инженер. — Ну в таком случае и мы пойдём, да, Пиро?
Поджигатель на последних словах замычал что-то одобрительное. Напарники синхронно поднялись и последовали за товарищами.
— Трусы! — обиженно крикнул им вслед Скаут.
— Что же, mes amies, пожалуй, я тоже пойду, — проговорил Шпион. Затем он изящным движением достал из портсигара сигарету, закурил и так же изящно растворился в воздухе. Часы невидимости француз успел отобрать у Разведчика до того, как парень принялся бы искать им более безумное применение. За трикстером встал и Снайпер. Молча подойдя к навесному шкафчику и достав оттуда чистую чашку и банку растворимого кофе, Манди также молча покинул кухню.
— А ты чего не уходишь вместе со всеми? — поинтересовался Скаут у сидящего рядом с ним Хэви.
— Просто я не хочу поддаваться всеобщей истерии, — ответил русский, — никто не хочет этого признавать в открытую, но они боятся докторов словно огня. Они могут делать с нами всё, что захотят, они непредсказуемы и безумны, и естественно, всем от этого страшно, даже мне. А не ухожу я только потому, что знаю, что в любом случае попаду к ним на операционный стол. Остальные пытаются хоть как-то избегать этого, но они просто думают, что избегают. Наши Медики подобны смерти, ведь что она, что они всё равно рано или поздно всех достанут. Это всего лишь вопрос времени.
— Воу, чувак, я думал что ты только и умеешь, что возиться с оружием и пожирать сэндвичи в огромных количествах. А ты у нас оказывается философию любишь, — криво усмехнулся Джереми. Михаил снисходительно посмотрел на парня. Товарищи знали о русском специалисте по большим пушкам слишком мало. Хотя, может быть, это и не так уж плохо…? Михаил любил удивлять сокомандников и показывать, что он намного глубже, чем кажется на первый взгляд.
— Ты, маленький человек, знаешь обо мне преступно мало, чтобы так голословно судить. У меня, между прочим, есть докторская степень по русской литературе. Конечно, я могу иногда позволить себе немного пофилософствовать. — Пулеметчик не без удовольствия наблюдал, как у парня от удивления вытягивается лицо. Стереотипы бостонца, которые он так тщательно возводил для самозащиты в своей голове, теперь начали медленно, но верно рушиться. И парню это совершенно не нравилось.
— Ага, ещё скажи, что Шпион не ест на завтрак круассаны, а Снайпер не сношается с кенгуру, — рассмеялся Разведчик, но увидев строгий взгляд русского, тут же стушевался. Хэви аккуратно положил руку на плечо парнишки и сказал:
— Всё, что ты сейчас сказал, является абсолютной глупостью. Национальность ещё ничего не говорит о человеке. И по-моему, верить стереотипам — это по-детски.
— А Медики? — тут же спросил Скаут, — ведь они идеально соответствуют всем стереотипам, которые я знаю.
— Они люди, — ответил русский, как показалось Джереми, невпопад. — И, как и у всех нас, у них есть желания, страхи, надежды… только выражают они их по-своему. — Бостонцу впервые в жизни не было что ответить. В какой-то мере Михаил был прав. Даже у таких отбитых на всю голову садистов могло остаться что-то человеческое… или нет?
— Ладно, чувак, со всеми этими разговорами мне аж есть захотелось. Может, сварганишь чего-нибудь по-быстрому? — предложил бостонец. Михаил усмехнулся и поднялся из-за стола, намереваясь приготовить пару сытных сэндвичей. Благодаря русскому, вечер из напряжённого плавно переходил в уютно-домашний. Однако не все так думали.
Лёжа на операционном столе, весь перепачканный кровью и спермой, Людвиг Келлер думал, за что же ему так повезло. Вроде до подписания контракта и попадания на гравийные войны Медик Красных ничем таким уж прям особенным не отличился. Конечно, он и раньше проводил смертельно опасные и поэтому незаконные опыты на живых людях, он и раньше плевал на этику и мораль с высокой колокольни, а когда у него отобрали лицензию, то не слишком переживал. У Людвига был талант, какой-никакой медицинский опыт и неудержимый энтузиазм, смешанный с не менее неудержимым любопытством. А что лицензию отобрали — так это не беда. Проводить эксперименты спокойно можно и без неё. Келлер успел «поработать» в Швейцарии, Бельгии и Австрии, прежде чем его нашла мисс Поллинг и предложила работу. И если для одних работа в Mann.Co была подобна пребыванию в Аду, то для Медика она была сродни сбывшейся мечте. Неспособность наёмников умереть окончательно и бесповоротно открывала для немца огромное поле для опытов, а большего ему было и не надо. Да, пришлось заключить сделку с самим Дьяволом, но игра стоила свеч. Людвиг чувствовал себя Богом, он мог распоряжаться чужими жизнями, и это было замечательно. А когда Медик Синих, просто превосходный токсиколог, стал помогать коллеге в исследованиях — Келлер окончательно убедился что Бог есть, хоть и был убеждённым атеистом. Август Бергман был таким же любопытным учёным, также в своё время хотел прославиться и оставить свой след в науке. До прихода в Mann.Co он был обычным фармацевтом и работал в самой обычной аптеке в Нюрнберге, в свободное время экспериментируя с ядами и по-тихому травя людей. Разумеется, его поймали, обвинили в предумышленном убийстве сотни человек и хотели надолго посадить за решетку, однако до суда дела так и не дошло. Мисс Поллинг вовремя успела предложить контракт, а Август вовремя успел его подписать. И вот теперь оба Медика лежали на операционном столе в лаборатории базы RED, отходили от оргазма и думали, чем бы заняться в ближайшие часы. И плевать они хотели на запрет общения наёмников из враждующих команд вне поля боя.
Тихо играло радио, белоснежные голуби перепархивали с места на место, тускло горела одна-единственная лампочка под потолком. Одним словом — идиллия. Медик Красных вдохнул пропитанный кровью и спиртом воздух и довольно улыбнулся. Тишина, спокойствие и умиротворение были довольно редкими гостями на базах наёмников, что уж говорить про лазарет, где хозяевами являлись безумные доктора с нацистскими замашками. Из медблоков, которые были больше похожи на средневековые пыточные, часто доносились истошные крики, плач и мольбы о пощаде. Но немцев страх сокомандников лишь забавлял. Сумрачные тевтонские гении не знали меры в своих жестоких и кровавых изысканиях. Как неоднократно шутил Людвиг: «Мы бы стали просто идеальными преемниками доктора Менгеля, коллега». Неудивительно, что Медики очень быстро спелись и стали довольно часто ходить друг к другу в гости, обсуждая совместные будущие эксперименты или делясь последними новостями из мира медицины. А потом в какой-то момент немцы решили попробовать однополые отношения, интереса ради. И им понравилось, причём настолько, что другие жители баз стали довольно-таки часто слышать громкие стоны, доносящиеся из медблоков. Доктора не стеснялись никого и ничего, в открытую выражая свою фанатичную и безумную любовь друг к другу. Пулеметчик однажды назвал Медиков «одного поля ягодами». Впрочем, наблюдательный и начитанный русский как всегда попал в точку.
Медик Красных лениво потянулся, разминая слегка затёкшие от долгого лежания мышцы и посмотрел на настенные часы. Было ровно половина десятого вечера. Ещё вся ночь впереди. Немец чувствовал себя вполне бодрым и отдохнувшим, что было немного странно, ведь обычно после секса люди чувствуют усталость и желание провалиться в долгий сон. Однако у Людвига все было с точностью да наоборот. Уберменш посмотрел на тёмно-каштановую макушку, покоящуюся у него на груди, и на секунду в его взгляде промелькнула нежность. Впрочем, она тут же угасла. Сверхчеловек не должен показывать чувства и проявлять слабости. Он всегда должен оставаться холодным, собранным и расчётливым, даже оставаясь наедине с любимым человеком. А так как оба доктора считали себя истинными арийцами и сверхлюдьми, то старались проявлять заботу и нежность как можно реже. Они никогда не говорили в открытую: «Я тебя люблю», но их действия могли сказать намного больше, чем пустые слова. Некая незримая опека на поле боя, редкие совместные поездки в ТуФорт — именно такими сумрачные тевтонские гении видели идеальные отношения. И даже во время секса всё было жестоко и грубо. Разодранная чуть ли не до мяса кожа, кровоподтёки и гематомы — вот то, что нравилось любовникам и что они успешно практиковали. А сопливая романтика пусть останется для Шпиона со Снайпером. Французу нравилось чувствовать себя беззащитной и милой девушкой, а стрелок любил строить из себя сильного, храброго и мужественного парня, который всегда готов защищать свою даму сердца. Что же, пускай так все и остается — кому-то розовые сопли и телячьи нежности, а кому-то животная страсть, реки крови и толика безумия.
Людвиг аккуратно погладил возлюбленного по голове и так же аккуратно потрепал его по плечу. Август что-то недовольно пробурчал и посильнее прижался к Красному, оплетая руками шею, а ногами бедра. Келлер вспомнил, как буквально двадцать минут назад Отравитель громко кричал, жадно прижимался к разгоряченному телу любовника и умолял не останавливаться. Вообще, нюрнбергец был более сдержанным и такие вот приступы страсти случались у него нечасто. Как говорится, «редко, но метко».
— Милый мой, пора вставать, — прошептал Людвиг, аккуратно проводя по волосам коллеги. Август был единственным из всех наемников, к кому Уберменш проявлял искреннюю нежность и даже в шутку не ранил.
— Который час…? — спросил Синий, нехотя поднимая голову. Синие глаза встретились с серо-голубыми. Келлер улыбнулся.
— Ровно десять, — последовал ответ. Токсиколог со стоном уронил голову обратно на грудь любимого.
— Вставай-вставай. — Красный осторожно слез с операционного стола, на что Синий недовольно поморщился. — Тем более, я, кажется, придумал, чем мы можем заняться. — Бергман приподнял бровь.
— Помнишь, как кто-то пару часов назад ошивался возле нашего кабинета? — спросил штутгардец, на что получил утвердительный кивок.
— Тут и экстрасенсом быть не надо, чтобы понять, что это был ваш Скаут, — усмехнулся Август. Уберменш кивнул.
— Бьюсь об заклад, что он выпросил у Шпиона часы невидимости, хотя это ему вряд ли помогло. Это слоновий топот не услышал бы разве что глухой. — Келлер оперся о стол и зловеще улыбнулся. — Я хочу преподать этому несносному мальчишке урок, что не стоит лезть в чужую личную жизнь без спроса. Ты же мне поможешь, солнце? — Нюрнбергец одобрительно кивнул. Ему тоже не терпелось проверить несколько теорий лагерных врачей.
— Что ж, раз возражений нет, предлагаю для начала сходить в душ, а потом попрактиковаться в медицине, — улыбнулся Уберменш. Затем он одним легким движением поднял возлюбленного на руки, на что последний чуть ли не замурчал и тут же снова положил голову любимому на плечо. Август был легким, и Людвиг мог носить его на руках хоть каждый день. Обоим это нравилось. В душевой при лазарете было достаточно места для двоих. Через десять минут Медики были чисты, бодры и готовы к новым свершениям.
***
У ватного щуплого тела на кушетке задёргались ресницы, чуть сдвинулись брови. Оно пошевелилось, схваченное ремнями по рукам и ногам как на прокрустово ложе. Напрягло шею, и его опять уколола ранка на артерии.
«Я что… Я у них?!»
Над головой переливался тёплый луч медигана и ослепительно фонило соцветие хирургических ламп. Радио мурлыкало на минимальной громкости. Один из зловещих ангелов кружился рядом, в его синих перчатках поблёскивало то железо, то стекло. Красный медик, союзный и как-никак близкий служитель Панацеи, задумчиво стоял у раскрытого холодильника, выпускал прохладу на волю — там на полках целая разборная цирковая труппа или мелкий зоопарк. Куски мяса как куски, сверкающие, склизкие, пёстрые, с красно-синими прожилками. Заглянуть
в себя у Джереми не хватило духу. Приподними он голову на окостеневшей шейке — увидит свои внутренности, которых он пока не чувствует. Или уже не почувствует никогда. Не мог сказать по ощущениям, не глядя, ёрзают ли в нём потроха или его выпотрошили, чтобы нагрузить чем-то инородным.
Когда он убирался с кухни, ещё ломило сердце от кофе, лёгшего на месячный заряд радиации Бонка. Сейчас Джереми испугался, что попрощался и с мерными ударами у виска и за лопатками.
Только в Манн Ко, под медиганом, парень с выскобленным нутром до сих пор имеет шансы на выживание. Имеет шансы, но не стопроцентные. До чего доведёт кооперация двух психов, и дьяволу неведомо.
На столике, на подносах широкий размерный ряд ножиков и игл, баночки, воняет чем-то резким и откровенно химозным, Август что-то напевает под нос. Бр-р-р, мурашки по коже.
«Он просыпается, мне подбавить анестезии?» — произнёс он на тайном медицинском языке помимо латыни и обернулся на Людвига.
«Нечего его жалеть!» — донёсся знакомый визг.
— Зальёт всё кровью либо раскричится от боли. — «Какое нам дело до его боли?» — Вся база поднимется на уши. — «Какое
им дело?» — Я не хочу создавать помехи в нашей работе.
— Если ты переживаешь за мой слух, подай лучше тряпку.
Её затолкали скауту в рот, в самую глотку; рвотный рефлекс угасал ещё долго, выдавливал слёзы, мешал хаотично рассматривать всё вокруг. Бостонец приготовился к худшему, но медики никуда не торопились, ворковали. Бергман склонился над разведчиком, изучил искривлённое от ужаса лицо; за его очками пылало меньше
злорадства, чем у любезного Людвига.
— Роется в нашем грязном белье, кузнечик. — Красный тоже подошёл, тоже навис, но взгляд направлен был мимо клинической картины пациента. Положил руку на плечо коллеги, вновь переключился на немецкий:
— Какие эксперименты над живым человеком ты когда-то хотел воплотить в жизнь?
— Ты… Даришь мне разведчика? Чтобы я творил с ним что угодно?
— Не только с этой шпаной. Пределы каких возможностей организма, молодого, жизнеспособного, — он похлопал бледного скаута по взмокшему липкому лбу, — ты бы измерил?
Синий выдохнул: да, ему полностью вверяют пленника, и спорить с любимым бесполезно.
— Ну… Я никогда не верил в то, что капли холодной воды, падающие на лоб человека, сводят его с ума за считанные часы, настолько ли эта пытка мучительна, как её описывают.
— Всё, что пожелаешь. Вперёд! Я дам, что подвесить на лампу.
— Ты так и бросишь его, без начинки? — воскликнул Август, когда его напарник вернулся к холодильнику. Тот остановился на миг.
— Склоняюсь к тому, чтобы да, бросить. Или тебе требуются показатели всех функций?
— Желательны. По ним я буду определять, притворяется ли скаут.
— Тогда помоги, — Уберменш подозвал его. — Какие органы вшить в него? Заячье сердце для него маловато. — «Даже для него…» — Тогда два заячьих сердца?
— Занятная операция, но как мы их свяжем с центральными сосудами?
Людвиг замялся, не нашёл, чем удовлетворить его интерес, и вместо ответа отошёл к капельнице, снял мешок с трубкой.
— Об этом не беспокойся, я соображу по ходу трансплантации, а ты пока набери воды.
Идея Людвига не увенчалась успехом, как он ни приращивал сердца одно за другим по цепочке, и пришлось вернуть к жизни родной мышечный мешок, ещё не совсем иссохший и стухший в кастрюле с прочими неописуемыми биоотходами.
Голову разведчика тоже перетянули ремнём. Джереми ныл всё громче, вырывался из оков, с мольбой таращился на Августа, когда не закатывал глаза и не жмурился. Почитал за огромное счастье сдвинуться на полдюйма, дать согреться заиндевевшему участку лба. Замерзал мозг, под молотом остывавших капель кожа закалялась, не опознала бы теперь удар настоящей кувалдой или битой. Вопрос о собственном содержимом отошёл на бесконечно далёкий план; скаут пожелал умереть здесь и сейчас. Обматерить врачей-убийц и стереть зубы до корней не позволяла намокшая тряпка. Август без перерывов измерял его пульс, хмыкал: «Не больно тебе».
Разведчик верещал и хрипел, кляп заглушал звуки. Красный медик, что ненадолго зарылся в архиве, раздражался от нескончаемых стонов, и Бергман сжалился над нервами своего сокровища — и в последнюю очередь над скаутом. В конце концов, на преждевременный болевой шок и завершение опыта он не рассчитывал.
Август пропитал платок сладковатой летучей мутью, шлёпнул на лицо Джереми и вжал, задушил им почти до обморока, до пьяного окосения. Нотки эфира долетели и до носа Людвига.
— Не лей много, умоляю.
— Только не говори, что я не жалею вражеского пострелёнка. Это моя работа!
— Мы сами уснём. Ты не знаешь, где взять маску для ингаляций?
— К чёрту ингаляции, он готов. — Август похлопал разогретым платком по щекам пациента.
— Умер?
— Нет, уплыл в забытье. Как он, позволь узнать, умрёт при исправной пушке? — В его голосе ни злобы, ни досады, ни малейшей обиды на камрада.
Людвиг открыл окно, проветрил — и прислонился к любовнику. Развязали руки и язык то ли избыток наркоза в спёртом воздухе, то ли ликвидация пронырливого крысёныша. Дивный портрет: лежит, не реагирует на истязающую воду, с уголка губ к обивке тянется слюна.
— Пришьём ему козлиный хвост? — сказал Келлер. — Посмеёмся со всей командой.
— И копыта вместо ступней. Будет сатиром.
— Так мы услышим его цокот издалека… Если он ещё хоть раз приблизится к
нашему кабинету.
— Не приблизится, ручаюсь.
Вода капала, разведчик спал без задних ног и большинства органов. Людвиг мечтал, положив голову на плечо благоверного, и тот стоял прямо, не стряхивал и не мешал дремать. Собирался аккуратно поцеловать его, погладить, подвести к более интимным действиям и повторить недетскую авантюру — но Людвиг пресёк это:
— Стоило ограничиться кляпом на сегодня и поучать до победного конца, а не награждать усыплением.
— Но тебе…
— Пустяки.
— В таком случае наградим его более сильными страданиями, чем до капель. — «Например?» — Откроем ему дорогу в церковный хор.
— Ах ты! — Людвиг восхищённо отпрянул. Бергман схватил щипцы и прежде чем приступил к делу — к ним постучали. Гулко и так отчаянно, что замок лязгнул и чудом оставил дверь вжатой в проём. «Хэви!» — шепнул Келлер.
— Испугался? — Отравитель по-злодейски оскалился: жаждал помочь любимому с наказанием. Действительно, не следовало применять так много эфира, Джереми может и не заметить его стараний.
— Если я не открою, то потом запирать будет нечего, — бросил Уберменш.
Одновременно хрустнуло дверное полотно и вскрикнул пулемётчик — безусловно, он ожидал отпора от немцев, но не сиюминутного тычка вита-пилой в горло. Игла не пронзила трахею, но подняла Михаила на шаткие носочки. Громоподобное «Вы! Убили! Джерри!» потухло в зародыше. Людвиг выжидал — и извинений Хэви, и каких-нибудь действий Августа. «Не троньте… разведчика…» — одними губами прошелестел гость. «Храбро с его стороны… и так глупо», — Уберменш допустил эту справедливую мысль. Ни к чему дипломатия, запугивания, приказы впредь не совать нос куда вздумается; он атаковал.
***
Джереми с трудом разлепил глаза. Тело нестерпимо болело, голова была невероятно тяжелая и соображала довольно плохо. Хотя это было неудивительно, учитывая, что с ним творили в течение последних нескольких часов. Разведчик со стоном перевернулся на бок и только тут заметил, что находится не в операционной чертовых нацистов, а в чьей-то комнате. Парень стал крутить головой, желая рассмотреть обстановку получше и понять, где же он все-таки находится.
— Очнулся уже? — раздался над ухом грубый бас. Бостонец поднял глаза и с удивлением уставился на Пулеметчика. Мужчина улыбался и держал в руках огромную чашку с чем-то горячим. В воздух тоненькой струйкой поднимался пар.
— Что… Что произошло…? — спросил Скаут. Русский помрачнел.
— Эти ублюдки над тобой измывались несколько часов кряду, — ответил мужчина. — Решили преподать тебе урок о том, что нельзя следить за чужой личной жизнью, ну или что-то вроде того.
— Это я помню. — Скаут кивнул, принимая из рук Хэви чашку и осторожно отпивая. — Я отрубился спустя пару часов пыток… Они накачали меня снотворным или какой-то похожей херней, чтобы я им не мешал своими воплями… — Михаил кивнул. Когда он ворвался в лазарет, Джереми лежал без сознания с развороченными внутренностями и не подавал признаков жизни.
— Спасибо, что спас, — неожиданно сказал Разведчик. — И это, извини, что насмехался. Ты отличный парень, Миша. — Последнее слово бостонец произнес с жутким акцентом, на что Михаил широко улыбнулся.
— Обращайся, — усмехнулся он, аккуратно кладя руку на плечо парнишки. — Я рад, что все закончилось хорошо. Плохие люди должны получать по заслугам, а хорошие не должны страдать.
— Скаут улыбнулся. Он полностью разделял мнение спеца по большим пушкам, особенно теперь, когда лично побывал в плену у сумасшедших Медиков. Да, SS мог бы ими гордиться…
— А что ты с ними сделал? — спросил Джерри, допивая содержимое чашки. Теплое молоко с медом отлично согревало и успокаивало расшатавшиеся нервы.
…Как будто история пулемётчика не разбередит ему психику заново.
Михаил долго отбирал, с чего начать. Немцам неинтересно было мигом его истребить. Людвиг всё уставлял шприц на его глаза, но опять же, лишить его зрения, разобрать на органы и не потешиться над его отцовскими чувствами — слишком заурядно. «Докажи, что вы оставите нас в покое!» — шипел красный и не поил разлинованную колбочку его стекловидным телом, перехватив горло со спины.
«Не спеши. Дай ему взглянуть напоследок, как питомец забудет о мисс Полинг раз навсегда!» — И Август не торопился с экзекуцией, недвусмысленно посматривал на рот с потемневшей ветошью внутри, на стройный ряд желтоватых зубов.
— …Пришлось попотеть. Сложно такому толстомясому великану, как я, уклоняться от четырёх рук с пилами, щипцами и иголками. — Пытался не давить на жалость, видит бог, но скаут заслушался с поднятыми бровями, забыл о кружке. Он гадал, какие страшные раны скрываются под бордовым свитером и кольцами импровизированных бинтов.
— Тебя ранили?
— Немного.
— В кабинете у них столько лечебного барахла, заделать можно за секунду, как меня…
— Каждая была на счету. Чуть сошлась кожа на животе, я всё побросал, тебя в охапку и прочь, пока эти двое не очнулись. А меня не жалей, на карте чуть-чуть перепадёт от медигана, и станет легче. Или само зарастёт. Не волнуйся… Потише, потише обнимайся, тут меня и поцарапали.
«Спасибо большое…»
Хэви потрепал мальчишку по волосам и тепло улыбнулся. Семья для него всегда стояла на первом месте, и он был рад, что сумел помочь одному из ее членов. Что мать с сестрами, что наемников RED русский считал своими родными в равной степени. И даже Медики, у которых, по мнению Михаила, не было сердца, сегодня знатно его удивили. То, как они прикрывали друг друга, на каждый удар здоровяка отвечали с двойной силой и как практически каждую секунду бросали друг на друга взволнованные взгляды… Пулеметчик увидел искреннее беспокойство и…любовь? Что же, значит, он не совсем ошибся на их счет. Наверняка сейчас Медики залатывают раны и продумывают план мести уже двоим, но Хэви подумает об этом чуть позже. Главное, что Скаут в порядке, а все остальное как-нибудь да сложится. Потушив свет, русский вышел из комнаты, давая Джереми еще немного отдохнуть. Он сегодня и так много натерпелся. Михаил направился на кухню, там ему лучше думалось. Немцы оказались не совсем бесчувственными скотинами хотя бы по отношению друг к другу, Скаут проявил некую храбрость и держался молодцом, а Пулеметчик… Пулеметчик просто защитил того, кто ему не безразличен, и это правильно. Сумбурный вечер подходил к концу, и некоторые из наемников запомнят его надолго.
