***
— Арсений Сергеевич… — Егор. Проходи, не стесняйся. Арсений вальяжным жестом указывает собеседнику на стул напротив. В его руке сигарета, и наплевать, что они в ресторане, в бокале Шато Бордо, а на языке привкус фруктов и власти. В вип комнате не так много дополнительного освещения, как в том же основном зале, но фигуру Булаткина видно прекрасно, как и его бегающие взволнованные глаза. Мальчику неуютно. Стесняется слишком пристального взгляда и расслабленной позы Попова. И ведь так и не скажешь, что это лапочка-волнушка пережимает Арсению горло, доводя того до оргазма своим членом каждый раз, когда они встречаются у него дома. Воистину, в тихом омуте бесы водятся. Но конкуренцию Арсовым они составить не в силах. Не та весовая категория. — Я нашел все что вы просили: новое место жительства, место работы и так далее. Егор передает Арсению досье и тот с удовольствием открывает папочку, разглядывая любопытную информацию. Ничего удивительного. Такая же, как и остальные. Совершенно в его стиле. Хотя, один нюанс все же присутствует. Арсений делает последнюю затяжку, тушит бычок в пепельнице и допивает свое вино. Документ больше не имеет значения. Он подзывает дежурящего у входа в вип комнату охранника. — Мишенька, дорогой, оплати Криду его старания. Через минуту у Егора вспыхивает телефон с уведомлением о переводе, а все тот же «Мишенька» наполняет бокал Арсения новой порцией вина. — Как продвигается запись нового альбома? — Потихоньку идем к завершению. Скоро релиз. — после секундной паузы Булаткин едва заметно улыбается. — Спасибо вам за помощь. Я бы без вас в жизни этого не добился. О, как часто Арсений это слышит. Благодарности, увещевания, чистосердечные признания. Только вот где все это было раньше, когда солнечный ребенок не имел и гроша в кармане? Где были эти сахарные мальчики, которые теперь в очередь встают, чтобы перед ним на колени упасть? Но Попову не обидно. Обида — удел слабых и беспомощных, а это отныне не про него. Ему эти сладкие речи, что для мертвого слезы - не трогают, а потому не имеют никакого смысла. — Спасибо свое будешь по-другому выражать. Свободен. Миша, проводи моего гостя. В комнате остается только Арсений, бокал вина и обволакивающее чувство превосходства. И не ясно, чем из этого Попов опьянен сильнее. — Арсений Сергеевич, вам Антон Андреевич звонит. Ответите? Миша возвращается в комнату с телефоном и вопросительно выгибает бровь. А Арсению смешно. В очередной раз. Всегда. Чувствует тот его что ли? Он утвердительно кивает, берет трубку и принимает вызов. — Да, дорогой.***
С Антоном они познакомились пять лет назад, когда Арсений только-только понял, что его жизнь больше не может быть такой же, как раньше. Тогда он только устроился в эскорт и начинал налаживать связи, чтобы в последствии моделинг мог остаться только в качестве прихоти. Лицо свое он любил точно так же, как и тело. Грех было лишать Россию такого сокровища. Антон стал одним из первых его постоянных клиентов. К заму генерального директора Газпрома было приковано слишком много внимания, как к холостому лакомому кусочку, поэтому, уставший от посягательств на собственный член, Шастун подошел к проблеме радикально. Появление Арсения с ним на одном из мероприятий компании произвело такой ажиотаж, что СМИ еще долго судачили о них, как о звездной паре вечера, перемусоливая по кругу лишь одно: есть ли вообще в этих отношениях хоть что-то, что не имеет ничего общего с платиновой карточкой Шастуна? Конечно есть. Как минимум хороший секс на заднем сидении Тахо и номер Антона в контактах Арсения. Арсений не шлюха. Он ебется тогда, когда захочет, и с кем захочет. И никакими бабками это не купишь в принципе. Он все же в эскорте, а не на трассе. Антон водит его в рестораны, на рабочие корпоративы, а Арсений, точно бриллиантовое колье, сверкает и привлекает к себе внимание. Он драгоценность и им надо хвастаться, восхищаться. Его надо боготворить и быть может тогда он уделит свое время в ответ. Благо, Антон был именно таким. В нем сочеталось то, что Арсений любил в мужчинах: сталь, расчетливость, пылкость и преданность. Антон на людях с Арсением — восторженная псина без намордника. Тронешь Попова и сразу окажешься в морге. И Арсений позволил ему взять себя в свои руки. Позволил втрахивать себя в постель до синяков на коже, лишь иногда поощряя стонами. Позволил иметь себя в рот так, чтобы слюна с примесью спермы долго оставалась на губах воспоминанием о проведенной ночи. Позволил Антону утонуть в себе с головой и отобрал спасательных круг, чтобы точно не выкарабкался из этой пучины. Арсений. Ему. Позволил. Точно так же, как разрешил себе привязаться к этому мужчине. Потому что Антон стабильный. Потому что он за Арсения может убить. Потому что за его ниточки так легко дергать. Антон доверчивый, но отнюдь не глупый. С ним интересно, когда в его голосе есть непокорность, а огонь в глазах мог бы выжечь несколько гектаров леса. Он привлекает своим потенциалом и трезвым рассудком. Он берет то, что хочет, а то, чего взять не может — уничтожает и из останков создает собственный идеал. И Арсений ему искренне благодарен. За то, что научил, показал, объяснил, как все работает в этом мире. Расставил все по местам, разложил по полочкам, сел во главе компании и… позволил Арсению стать во главе себя самого. Не напрямую, конечно нет, Антон же не глупый. Но милые глазки, робкие вопросы, аккуратные советы и большая махина под названием транснациональная корпорация вдруг заработала по его собственным правилам. Серый кардинал? Манипулятор? Меркантильная сука, дорвавшаяся до власти? Нет, всего лишь муж директора Газпрома. Мечты сбываются, все дела. Именно Антон настоял на свадьбе. Сказал, что уже не представляет себя без Арсения. Не знает, как все эти годы жил без его удивительной планеты в голове, которую больше никогда и ни у кого не встречал. Стоял на колене с кольцом от Тиффани и просил его руки. И у Арсения щелкнуло. Он согласился. Не просто ради одолжения и статуса. Согласился, потому что к Антону у него все же что-то да было. Что-то, что у меркантильных сук со временем исчезало, а у манипуляторов и не было никогда в принципе. Чувства. Эмоции. Возможно даже любовь. Извращенная, испещренная гнилью и ядом, но все же любовь. Такая, на которой крест ставить, сиреной вопить «не подходи, убьет», бежать сломя голову. Но Антон сам надел на себя этот ошейник из толстых цепей и не в правилах Арсения его останавливать.***
— Привет, мой хороший. Мне передали, что у тебя встреча одноклассников завтра. Ты почему меня не предупредил? Арсений косит губы в кривой улыбке. Интересно, кому так жить надоело, что он в их семейные дела лезет? Однако говорит он совсем другое: — Ну Антон, ты же мне всю прошлую неделю мозги промывал тем, что у тебя сделка крупная запланирована на эту дату. Я не хотел, чтобы ты переживал, что не успеваешь быть и там, и со мной одновременно. На той стороне провода — жгучее недовольство и возбуждающий металл в голосе. — Я руководитель компании и могу требовать подстраиваться под меня и мои планы. Если бы ты сказал… Оскал переходит в довольную усмешку, а бушующие в душе дьяволы довольно мурлычут от собственной значимости. — То ты вполне мог бы потерять клиентов и проебать год своих стараний в пустую. Первое впечатление ведь самое важное, верно, милый? — тихое мычание служит очевидным ответом и Попов продолжает. — Что бы они подумали о твоей благонадежности, если бы ты отменил встречу вот так просто, при том, что добивался ее несколько месяцев? Антон по ту сторону тяжело вздыхает и, скорее всего, качает головой. — Ты, как всегда, прав. — А ты как всегда слишком эмоционален. — он ждёт пару секунд после этого упрека, а после делает глоток вина. — Но за это я и люблю тебя. У них такие признания — редкость, на уровне стонов в сексе. Арсений убежден: говори он такое чаще, Антон перестал бы предавать этому значения и хоть как-то реагировать. Такой исход событий просто недопустим. Арсений ценен и каждое такое его проявление чувств тоже. — Я тоже люблю тебя. Постараюсь освободиться пораньше и приехать к вам. — Чтобы все мои горе однокласснички чувств лишились и решили тебя увести из семьи? — Не смешно. Я только твой и ты это знаешь. — Знаю. И я тоже весь твой. И оба лгут. Некрасиво. Грязно. Тело Арсения вовсе не храм. Член Антона стоит не только на него. Так бывает и это не новость мирового масштаба. Они не полигамны, не в свободных отношениях. Они просто любят трахаться на стороне и не афишировать это. Браки не идеальны, институт семьи держится на скотче, а ебаться можно и без любви. Простое уравнение, где решение одно — стерпится-забудется. Даром, что Арсений про каждую подстилку Антона знает все, в то время как Антон знает про тех, кто Арсению больше не интересен. Ниточка-то дергается. Они прощаются. Арсений допивает последний бокал и покидает вип комнату, чувствуя только закипающую в крови ревность и желание превзойти. Благо ему в этом абсолютно нет равных. Капля Бордо стекает по стенке бокала и падает на стол.***
Арсений школу ненавидел. Тому дай списать, этому не мешайся в проходе, третьему выворачивай содержимое карманов. Если существовал в мире эпицентр озлобленных душ, Попов бы с размаху приписал это звание своему среднему общеобразовательному учебному заведению. Там всем было плевать на то, кем ты хочешь стать, когда вырастешь, почему литература тебе дается лучше математики и нужна ли тебе поддержка. В этом адовом котле всех ебал только достаток твоих родителей, почему ты не даешь списывать и сколько хуев можно запихнуть тебе в панамку. В школе все работало на отъебись: преподаватели, техника, коллектив и охранники. Линейкой по рукам? Больше. Избиение на глазах вахтерши? Больше. Травля и унижение с пятого по девятый класс? Мягко сказано, но в целом в точку. Арсений не мог найти контакт примерно ни с кем. Сучки класса морщились при виде него, хулиганье шпыняло по поводу и без, зубрилки избегали, чтобы самим не стать жертвами того самого хулиганья. Неприкаянный. Ненужный. Отброс. И солнечный мальчик все никак не мог понять, что же он сделал не так. Плакал в туалете, размазывая кровь из разбитого носа по лицу. Прятался, как крыса, после очередных разбитых очков. Смотрел в усталые глаза матери, после лжи о потерянном портфеле, который разодрали ножницами одноклассники. Кричал дома в подушку, когда главная стерва класса утаскивала целоваться в кладовку того самого мальчика, который так сильно ему понравился. Он был хорошим. Покрывал обидчиков, помогал нуждающимся и все равно в ответ на это получал тараканов в валентинках и истоптанные в грязи тетрадки. Теперь это солнышко погасло. И не дай дьявол еще хоть одному человеку взглянуть на Арсения Попова брезгливо. Кострище из останков этого бедолаги он разожжет без какого-либо сожаления.***
Знакомый ресторан встречает сумерками и вечерней прохладой. Арсений не понтуется сам, но лакированные туфли, черная рубашка, расстегнутая до середины, пиджак, закинутый на плечо, Ролексы и Миша с Денисом по бокам, делают это за него. Это не понты. Это он в привычном понимании вещей. Выбор места кажется ему забавным. Что для кого-то роскошь на одну встречу, для него — обычный вечер вторника. Буквально. Он здоровается с хостес, перекидывается с ней парой незначительных фраз и размеренной походкой направляется к муравейнику из людей, в некоторых лицах которых угадываются знакомые черты. С его прибытием гул немного стихает. Одноклассники недоуменно рассматривают подошедшего, прикидывая, почему этот человек вообще к ним подошел, да еще и в сопровождении охраны, пока откуда-то из-за стола не звучит робкое «Арс?». Арсений намерено опоздал. Он не хотел быть тем самым пунктуальным ждуном, который приходит раньше всех, а потом здоровается с каждым по отдельности, пытается завязать диалог, чтобы скоротать время до прибытия следующего. Это никому не нужно, а ему особенно. Избитая формальность, которую он предпочел проигнорировать, занимаясь куда более важными вещами. Например, встреча с Егором. Минет в звукозаписывающей студии куда лучше, чем все это сборище вместе взятое. — Ну привет, одноклассники. Миша отодвигает ему стул, забирает пиджак, чтобы тот не мешался, и уходит делать заказ, предварительно уточнив, все ли как обычно. Арсений обязательно даст ему дополнительный выходной за то, что он всего парой фраз намекнул о состоянии своего начальника. Вот же золото, а не человек. И Арсений все еще не понтуется. Первым отмирает Зинченко. Он раздражающе присвистывает и тянет свой рот в мерзкой улыбочке. — Ба-а. Попов, да ты у нас теперь птичка высокого полета? Жрешь в ресторане на постоянной основе, цацки носишь дорогие. Неужели удачно присел на хуй? Арсений и ухом не ведет. Улыбается уголком губ, закидывает ногу на ногу и откидывается на спинку стула. Ему такие подколы, на фоне всех прошлых подъебов — пшик аэрозоля на улице. — А ты все там же? У папы на автомойке машинки натираешь, пиво пьешь за гаражами, да на порнуху дрочешь? Ладошку не стер еще? — и взглядом стреляет на руку, которой тот вилку держит. Все обмирают. И это Арсений? Их Арсений, который раньше перед Зинченко боялся даже просто вдохнуть громче положенного? Сережа такого не терпит. Корчит морду и собирается встать, да только так и остается сидеть с выражением страха и беспомощности, тогда как Арсений даже не дергается, когда слышит, как за спиной кобура щелкает. Мальчики у него хорошие: подготовленные, нашпигованные. Если надо — мозги ублюдка в секунду по стенке размажут. И ведь все на самооборону спишут. Управляющая здесь не глупая. За постоянников радеет, кем бы они ни были. Главное, чтобы платили, да на лапу давали. — Давайте мы все успокоимся, — вставляет слово Суркова и зыркает за спину Попова, — цивилизованные же люди. Оксана себе не изменяет. Вечно правильная, за всех переживающая, сердобольная уж слишком. Только за Арсения она никогда не вступалась — страшно было. Гниды, которые его когда-то заставляли зубами в линолеум врезаться, не гнушались и на женщин руку поднять. Даже жаль ее, бедную. Никакого личностного роста. Арсений поднимает руку, и Миша с Денисом убирают оружие и отходят на приличное расстояние. У них эта схема отработана: рука — нужно пространство. — Не бойтесь, они у меня смирные. И муху не обидят. Если я не попрошу. — Как ты вообще так взобрался? Десять лет, а тебя не узнать. — А это Сережка Матвиенко. Самый лояльный из тогдашних отморозков. Даже помогал когда-то Арсению, когда тот совсем от мертвеца ничем не отличался, после побоев. Неплохой в целом парень. Даром, что компании выбирать не умеет. — Да уж, Арсюша, поведай нам, как так получилось, что из гадкого утенка ты превратился в черного лебедя. — А вот это Ирка Кузнецова. Арсений цепляется за нее взглядом и долго разглядывает. Выжженные белые волосы, красный острый маникюр, бордовое платье в пайетку и накачанные губы. Бывшая главная стерва класса. Сучка, которая увела у него когда-то симпатичного мальчика из-под носа и еще долго глумилась над бедным Арсюшей, у которого тогда сердце разрывалось. Дрянь, которая возомнила, что ей все еще подобное под силу. И ведь по какой-то причине, при всей ее картонности и надутости, она все еще его типаж. Ему подают его любимый коньяк, бифштекс и салат с рукколой и только после первой пробы мяса, он возвращается к диалогу. — Гадкий утенок занялся собой, заработал себе звание самой востребованной модели России и, — он перевел взгляд на красного от недовольства Зинченко и с усмешкой закончил, — удачно присел на хуй. Ира, точно волчица, следит за каждым его движением и небрежным жестом поправляет волосы, выставляя на обозрение браслет от Картье. — Щедрый у тебя ухажер, однако. Не боишься, что надоешь со своими заскоками и он сбежит от тебя? Она так мило пытается давить на его старые комплексы, что это даже уморительно. Арсений в точности копирует ее жест, но в отличие от Кузнецовой светит не побрякушкой за пару сотен тысяч, а обручальным кольцом. — Не сбежит. Сам же умолял за него замуж выйти. — Ты замужем?! — Как?! — За кем?! Вопросы сыпятся градом на разгоряченное тело. Доводят до экстаза своим обилием и заинтересованностью. Что ж вас раньше блевать тянуло от одной только мысли, что Арсений не по девочкам? От чего же сейчас такие ярые расспросы? Ира дует губу и пьет свой приторный «секс на пляже», а Попову хочется рассмеяться с этой детской обидки. О нет, милая, ты рано расстроилась, представление ведь только впереди. Дождавшись, пока вопросы утихнут, Арсений делает глоток своего горячительного и, смотря лишь одному человеку в лицо, довольно мурлычет: — Про Антона Шастуна слышали? Это директор Газпрома в России. Арсений ненормальный. Больной своим превосходством. Безумен в своем стремлении заткнуть чужой рот раз и навсегда. Ему нравится, когда о нем говорят. Это уже необходимость, слышать о своей выдающейся персоне на постоянной основе. Пусть его обсуждают, пусть кривятся от звука его имени. Но чтобы его отзвуки были на чужих устах перманентно. Все начинают перешептываться и ахать, а Ира, наоборот, разгорается, возвращая себе былую уверенность и стервозность. Вот так, умничка. Иначе это было бы совсем не интересно. Ее стеклянные глаза наполняются ехидством, плечи расправляются, а в тоне появляются нотки высокомерия и деланного сочувствия. — Колечко на пальчике еще ничего не значит. Разве ты не знаешь, как ветрены бывают мужчины, особенно на такой высокой должности? Не боишься, что найдется партия получше и он бросит тебя, как ненужную куклу? Бинго. Арсений улыбается. Внутри него дьяволы кульбиты выделывают от восторга и жадно потирают лапки. Сегодня он вернется домой даже более довольным, чем предполагал изначально. — О, конечно, я все это прекрасно понимаю. Но кто же в нашем мире не без греха? Вот только, — он ставит руки на стол, и плевать ему на манеры, укладывает на них подбородок и хитро подмигивает, — каждую из его новых подстилок я знаю наизусть. Знаю их привычный маршрут от работы до дома, какой зубной пастой они пользуются, в каком белье они идут к нему и в какой позе после этого с ним трахаются. — Ира сереет на глазах, но Арсений все не унимается. — А еще я знаю все их скелеты в шкафу, каждую постыдную тайну, каждую грязную историю. — он делает очередной глоток коньяка, проглатывает ломтик стейка и мечтательно улыбается. — И ведь все одинаковые, представляешь? Блондинки, с огромной грудью, маленьким ростом, ебущиеся с ними в отеле на мягкой кровати. И все, по какой-то мне неизвестной причине, на меня абсолютно не похожи. Хотя я знаю абсолютно все его предпочтения. А знаешь, в чем еще между мной и ими разница, Ир? — Она качает головой и нервно потирает запястье со своим браслетом от Картье. — С ними он спит, когда хочет сам, а со мной — когда я ему это позволяю. Люди за столом молчат. Никто не прерывает этот монолог, никто не переговаривается и не комментирует. Словно все всё понимаю. Будто осознают, что никакой это не задушевный диалог о больном, а угроза. Реальная. Конкретная. — А если ему это надоест, и он захочет уйти? — Не захочет. Иначе бы не возвращался после каждого раза со своими шлюхами обратно ко мне. Тут все просто: он мой. Припечатал. Предупредил. А дальше, пусть думает головой. Правда, это может сработать, только если эта курица, которую Антон трахает с недавнего времени, наделена хоть крупицей мозгов. Ей еще повезло, что он в принципе ей все это рассказал. Все-таки она часть его прошлого. Как никак, надо отдать дань памяти школьным годам. Другим просто повезло чуть меньше. — Арсений Сергеевич… Денис подходит к нему торопливым шагом и шепчет две фразы, от которых внутри все на секунду сжимается. «Крид мертв. Нашли в студии». Вот ведь гаденыш. И как только узнал? Видимо от той же птички, что ему про встречу одноклассников напела. Он не меняется в лице. На секунду прикрывает глаза, а после устремляет их обратно к своей недавней собеседнице. Он и так знает, что делать, но хочет добавить в обыденность капельку спонтанности. — Ир, скажи, тебе какое имя больше нравится: Аня, Даша, Таня, Лиза или Света? Девушка теряется, все еще опасливо смотря на бугая за его спиной, и с легким волнением произносит: — Ну, Света неплохо звучит. Арсений утвердительно кивает и оборачивается на свою охрану. — Вы слышали даму? Нужно поработать со Светочкой. Денис отходит к Мише и после коротких переговоров они спешат удалиться. Ну какие у него хорошие ребята работают. Оперативные, многозадачные. Премию им что ли выписать? — Кто все эти женщины, Арс? — подает голос Матвиенко, явно набрасывая худшие варианты в голове, после его исповеди. От каждого сидящего за столом веет настороженностью и страхом. Так-то, золотые. Бойтесь. Теперь вы и ваши жизни и пальца не стоите. — Откуда такая напряженность? Не волнуйтесь вы так, всего лишь сотрудницы агентства. Нужно было выбрать ту, что сегодня выйдет вместо заболевшей Олеси на показ. «И отправится в последний путь, в след за Егором», — мстительно думает он следом. Антон не имеет права отбирать его игрушки, пока они представляют для Арсения хоть какую-то ценность. За это нужно платить. Иначе Арсений так не играет. А муж его, как всегда, легок на помине. Уже шагает в их сторону в своем красном костюме и белой рубашке, с кучей перстней на руках и массивной цепью на шее. За такую только тянуть и душить. Попов с такого Антона чуточку умирает, тут же забывая о его недавней провинности. И ведь успел все-таки. Ну ничего, Егорами всякими планета полнится, а Антон такой один. — Прошу прощения, что сильно опоздал. Он встает за спиной стула Арсения и кладет руки на его плечи. Давит всем телом, заставляя Попова слабо вжаться в кресло, и слегка наклоняется, чтобы их лица находились на одном уровне. — Привет, дорогой. — Привет. Соскучился, мой хороший? Милое прозвище, все равно что шипение разъяренной кошки скребет по ушам Арсения и вызывает фантомные покалывания на кончиках пальцев. Антон зол. Сильно. Бряканье его цепи об угол спинки стула вторит биению сердца и это оглушает похлеще басов придвинутой вплотную к ушам колонки. Арсению не страшно. Ему горячо, а еще недостаточно. Он смотрит Ире в глаза с улыбкой, пока та не отрывает взгляда от Шастуна. Да, милая, эта ходячая секс-машина в данный момент думает только о том, как разобраться со своей маленькой неприятностью, а не о том, как твое дешевое платье смотрится с золотом на запястье. — Какие у тебя интересные одноклассники. Молчаливые. Даже не здороваются. Обо мне сплетничали? — Антон болезненно проводит по его плечам в мнимом жесте ласки, и Арсений плывет. — Да, хвастался мужем. Переборщил, видимо. Оценивают и сопоставляют с рассказом. — он вновь кидает взгляд на Кузнецову. — Глянь на Иру. Она с тебя глаз не сводит. — Видит, как глаза Антона расширяются и агрессивный запал потихоньку выветривается. — А ты говорил, что не уведет тебя никто. Еще немного, и я начну ревновать. Антон отворачивается от нее, смотрит в чужие глаза и тяжело выдыхает. Это победа! — Я же говорил тебе, что я - твой. Только твой. У Иры в глазах слезы. У нее некрасиво дрожит губа и она волосами пытается прикрыть свое разбитое выражение лица. Арсению только это и было нужно. Он поднимается из-за стола с широкой улыбкой, просит их извинить и тянет Антона в их вип ложу. Никаких Ир. Никаких Егоров. Никаких прочих любовников. Они и только они. Антон впечатывает его в стену в тот же момент, как только дверка с оглушительным хлопком за ними закрывается. Болюче кусает губы, оставляя на них царапины, пока одна его ладонь держит голову, а другая — мертвой хваткой впивается в бок. Арсению хорошо просто до одурения. До скрежета в сталкиваемых зубах. Это насилие. Чистой воды пытка над истерзанными телом и душой. Очередное ножевое по корочке на сердце и вспенивающаяся хлорка на давно перешитых шрамах. И от этого выносит, как не выносит даже от самого дорогого и крепкого алкоголя. Ему мало. Мало засосов на бледной коже. Мало кровоточащих полос на собственном теле. Ему нужно больше доказательств того, что он Антону принадлежит. — Егор, значит. Антон отстраняется на миллиметр, обрубая ниточку слюны между их губами и с нажимом давит на макушку, заставляя Арсения съехать по стене и упасть на колени. Попов не говорит едкое: «Ирочка, значит». Не строит из себя обиженную кисейную барышню. Ему просто в кайф, когда Антон ломает собственные тормоза об его кочки-заебочки и перестает быть нежным щеночком. Когда на смену всепоглощающей любви приходит совершенно неконтролируемая ревность и эгоизм. Арсений плохой. Он больной. Переломанный. Собранный из остатков нормального человека уродливый Франкенштейн, который тянет Антона за собой в это болото. Это то самое, что когда-то не позволило Арсению отказаться от предложения о браке. То самое хаотичное и мрачное, что он разглядел в чужих зеленых глазах. Желание подчинять и быть подчиненным. Взять в руку канат и завязать петлю сразу на двоих шеях. Только сам Антон этого долгое время не замечал, но Арсений хороший муж — он поможет найти дорогу в этом мраке. Хороший муж. Отвратительный человек. Штаны отпихиваются за ненадобностью, а темная макушка с восторгом приникает к желанной плоти. Трется о трусы, словно слепой котенок в поисках молока, и едва не урчит от удовольствия. — Оближи. Он против этого ровного тона - ничто. Нарочито медленно ведет по ткани от самых яичек до головки, пробует взять в рот прямо сквозь ткань боксеров, но получает за это неслабую пощечину. — Я сказал оближи, а не соси. И Арсений лижет. Старательно, так чтобы не один рельеф на члене не остался им незамеченным. Это как транс. Состояние полного единения с процессом. Когда из мыслей в голове — только приказ, которого ослушаться нельзя. Не из-за страха боли, а из-за нежелания ослушаться. Из желания потом перехватить контроль, когда оппонент потеряет концентрацию и упустит момент. Антон тихо стонет, позволяя своим рукам гулять по чужим волосам. Сжимает пряди, мягко почесывает за ухом, жмет голову ближе к паху. Держится долго, но в тот момент, когда влажная ткань начинает неприятно холодить кожу, наконец избавляется и от нее. — А вот теперь можно поработать как следует, верно, мой хороший? Это риторический вопрос. В действительности ответ Арсения не имеет никакого значения. Как и его мокрые глаза, когда член достает до глотки одним слитным движением. Никаких неторопливых действий, аккуратности или нежности. Только грязный секс на грязном полу у грязной стены. И они тоже грязные. В дерьме из собственных интрижек и вечных эмоций напоказ. Из сопливых прозвищ и ласки, за которыми двадцать пять процентов любви и семьдесят пять — сплошной дряни и манипуляций. Арсений захлебывается в жидкостях. Из глаз текут слезы, из носа сопли, во рту слюна мешается со смазкой, и этого много. Оно течет по подбородку, скапливается в уголках губ. Ему катастрофически не хватает воздуха. Антон останавливается, вытаскивает член у него изо рта и пока тот заполошно дышит, хрипит на одной ноте. — Так он тебя ебал? — и отвратительно пошло бьет его по губам головкой. — Или, может быть, ты так очаровательно хлюпал носиком, что он никогда не заходил дальше пятисекундного минета, потому что кончал, как школьник, от одного только твоего вида? Он вновь толкается в чужой рот и продолжает говорить, но уже будто бы в бреду. — Чего ж тебе вечно не хватает? Почему каждый раз, когда я прошу тебя быть откровенным, ты вечно пиздишь, что тебя все устраивает, а потом уходишь трахаться с очередным своим хахалем? Арсений знает ответы на все эти вопросы. Знает, но Антону на них никогда не ответит. Потому что так не интересно. Тогда его не будут насаживать на член с такой яростью. Не будут бить по щекам со словами, какая он шлюха. Этого не будет, а он без этого уже не может. Поэтому он лишь молча сосет, пытаясь создавать хоть какой-то вакуум, и молится, чтобы это продолжалось как можно дольше. Бог от него давно уже отвернулся, отмахнувшись, как от надоедливой букашки, а он все равно, зачем-то, по старой привычке, продолжает к нему обращаться. Антону молчание надоедает. Он вытаскивает член из чужого рта, руками хватается за ослабленные плечи, поднимает Арса на ноги и разворачивает к стене. Как его лишают нижнего белья Попов замечает мимолетно. Как его растягивают ощущает через призму шума в ушах, на фоне которого доносятся слова, брошенные усталым, но пропитанным желчью голосом: — А если я скажу, что заебался это терпеть, Арс? — когда происходит первый толчок, Арсений едва ли не кричит от боли. Сука, специально не сильно растянул. — Что если скажу, что мне эти твои рандеву на чужих хуях уже в печенках сидят? Он толкается быстро, агрессивно, вгоняя член все глубже, пока Арсений скребет ногтями стену и сжимает зубы, лишь бы не издать ни звука. Он привык доминировать. Привык, что несмотря на пассивную позу, он тот, кто управляет партнером. Но сегодня он впервые не решает ничего и никак не может вернуть потерянный контроль. Это будоражит. Сбивает с толку. А еще наполняет чувством восторга, потому что впервые за долгое время от него ничего не зависит. Его захотели раком отыметь у стены без смазки? Его отымели. Отымели так, что и слова поперек сказать не хочется. Хочется только стонать в голос и умолять. Умолять прекратить и не останавливаться. Умолять замолчать, и чтобы Антон продолжал говорить. Но ничего из этого он делать не станет. — Тебе нравится это? Нравится скакать на них, чтобы потом я срывался и делал с тобой то, что делаю сейчас? Нравится, чтобы нам обоим было больно? Отвечай! — он делает особенно сильный толчок, и Арсений все же не выдерживает. Он откидывается на его плечо с протяжным: «Анто-о-он!» и больше не может закрыть рот. Контроль потерян, но не тем, кем должен был. И Антон, несмотря на всю свою грозность, подхватывает его поперек груди и держит. Не позволяет рухнуть окончательно. Упивается стонами, которых так долго ждал: искренними, надрывными, непрерывными. Поощряет открытость скольжением кулака по арсовому члену, выбивая землю из-под ног окончательно. — Ты дрянь, Арсений. Такая дрянь. — Шастун кусает его за загривок. — Дрянь, которую я все равно, блять, люблю. Движения ускоряются, Арсений лишь хрипло дышит и открывает рот в безмолвном крике, когда оргазм оглушает его окончательно. Антон кончает следом за ним, изливаясь внутрь, и утыкается носом в чужое плечо. Сил нет. Эмоций не пересчитать. Они все вылились из них обоих жгучей магмой и теперь постепенно застывают на прохладном ветру кондиционера в комнате. Это было больно. Это было честно. И так раньше не было никогда. Арсению тяжело. У него дерет горло, стерты ногти и разрывает легкие. Но как же ему правильно. Правильно именно с Антоном. — Я дрянь. — Антон поворачивает голову на звук шепота и молчит. Он уже все сказал. — Мне нравится. Нравится все, что ты сказал. Мне нравится твоя ярость. Я люблю мысль о том, что мои шалости выводят тебя из равновесия. Я люблю то, что ты со мной, несмотря на все это. Я люблю тот факт, что я твой, даже если тебе в такие моменты кажется, что это не так. И я люблю тебя. Антон вновь утыкается головой в его плечо, но на сей раз губами, оставляя крошки поцелуи на доступной территории. — Моя любимая, ненормальная дрянь. Арсений готов себя заклеймить этим прозвищем. Оставить татуировкой под сердцем и гравировкой на эпитафии. Он такой. И его таким принимают. Такие две не идеальности. Такие два идиота. Такие бабники, но при этом от кончика головы до кончиков пальцев — верные. Не телами, но сердцами, чтоб его черти загрызли за сентиментальность. Институт семьи и брака должен исчезнуть с лица земли, потому что для Попова они идеальные в своей конченности. Гадкие, но счастливые. — Твоя. Только твоя. И в этот раз, возможно, это не просто слова на ветер. Ошейник затянулся удавкой на двух шеях разом. А дальше только пропасть.