Неслучившаяся история

Он помнит их первую совместную вылазку, очередную для него и самую первую для нее. Тогда прямо перед ней съели её напарника, парня, с которым она три года проучилась в кадетском училище. Она испугалась, растерялась. Пропала бы, если бы Леви случайно не оказался рядом. Она плакала, рыдала, билась в истерике. Он подозвал лошадей, втащил её на одну из них и заставил взять себя в руки. – Капитан, простите… Я… Я… – Успокойся. Его не вернуть. Думай сейчас о себе. Как тебя зовут? – Петра Рал, – она всё ещё всхлипывала, дрожала. Но, езда на лошади, дело, которым он её занял, помогло. – Петра, его не вернуть. Он мертв. Сейчас тебе нужно спасти себя и избегать неприятностей. Не дай мертвым утащить тебя за собой. Он мельком заметил, что она почти успокоилась. Смотрела на него своими огромными, покрасневшими от слез глазами. После возвращения, когда солнце садилось, Петра Рал подошла и обняла его. Он не разрешал, она сама сделала это, без приказа. Обняла очень крепко, так, что на секунду он даже забыл о прошедшем бессмысленном сражении и жертвах, которых сейчас искали по лесу. – Спасибо вам, капитан Леви. Вы очень добрый, смелый человек. Спасибо вам, вы спасли меня. Девушка сдерживала слёзы, как могла. Храбрилась перед ним, решила не показывать слабость. Молодец. Леви приобнял её. Похлопал по спине. Ему не хватало такого – человечного. Он тогда как вдохнул свежего воздуха после пыльной дороги. Смотрит – закат, небо багровеет, меняет градиенты, от ветра ветки деревьев сталкиваются друг с другом, но не для боя, а тоже обнимаясь. Прекрасный вечер, а он его даже не осознал, пока Петра не заставила его остановиться. Сейчас Леви понимает, что у неё была интересная способность - заставлять время идти медленнее, немного тормозя всё вокруг. А потом, он не помнит, как она стала постоянно появляться вокруг него. Как будто раньше он и не замечал её в толпе новоприбывших, среди которых были более яркие и талантливые ребята. Ощущение, будто распахнул глаза. Оказалось, у неё хорошие задатки. Она быстро соображала, быстро училась, была строгой на миссиях и очень мягкой вне тренировок и работы. Она была хорошей. Чистоплотной. Талантливой. Он как-то и не смотрел внешне. Наверное, симпатичной. Или обычной. Но доброй. Веселой. Сейчас пытался вспомнить, проанализировать, и пока не мог. С ней было интересно поговорить? А если не о войне или отчетах? Да, было интересно. Она идеально заваривала чай. Леви даже не понял, что Петра научилась этому из-за него, когда он стал постоянно вызывать в кабинет и просить помогать до поздней ночи. Почему её? Да и не нужна ему была помощь, всю жизнь сидел и писал отчеты один, а тут как будто её компания стала чем-то привычным. Петра от счастья светилась, что он за успехи стал выше оценивать её, старалась еще больше, каждый день превосходила себя. Работала и выкладывалась, как взрослый человек, а выглядела и вела себя иногда как ребёнок. У нее было какое-то обостренное чувство справедливости, совершенно детское, она даже спорила с ним. Точнее, Леви позволял ей с собой спорить. Она была не как дикий зверек, а как редкий вид, по крайней мере у них, разведчиков. Мужчины-солдаты обычно покорны и туповаты, им бы всё напиваться и шутки шутить, а девушки-солдаты – жестоки, циничны, но к жизни почти индифферентны. Такое проявляется со временем, после первой-второй вылазки, когда страх заставляет упроститься. Есть исключения, конечно, в основном среди тех, кто смог протянуть побольше среднего. Чаще всего такие люди, переборов кризис страха, находили какую-то глобальную цель: изучить титанов, разгадать их секрет, изобрести новое оружие, вывести разведку на новый уровень. Петра не была глупой или жестокой, точно не безразличной. Но и цели у неё, глобальной, не было. Он совсем не понимает, зачем она сражалась, хоть знал с выпуска с училища, даже не три, а почти четыре года. Нужно остановиться здесь и отвлечься или, может, заснуть. Сама она уже не поможет. Помогут, может, мысли о ней, и те перекроются со временем, как дыры на старой одежде перекрывают заплатками. Ведь честно, он же и так недостаточно много думал о ней при её жизни, и что же изменится после смерти. Просто больно, что ничего так и не случилось. Леви реалист, он понимает: мертвые не воскреснут, ничего не повернуть назад. Можно многое представить, можно спрятаться от реального мира в своих представлениях, думать только о ней и о том, что она хотела "посвятить свою жизнь ему", о её "большой любви", которую ей повезло осознать раньше. А он её даже не замечал. Сейчас понимает: воздух в кабинете отсырел без Петры, цвета потемнели, сквозняк продувает. Она окружала его уютом, но теперь вокруг – тоска, зима, он опять сидит один в огромном темном пространстве, как три года назад, когда она еще не закончила кадетское училище. Но ей удалось побыть с ним рядом, как с тем, кого она любила. Леви злился. Он злился на её эгоизм. Почему было не сказать? Теперь всё кажется, как на ладони. Теперь и он сам, и его поведение рядом с ней кажется безумно простым и понятным. Она была обезличена, ну думал "Петра, проверенный человек, крепкий тыл". А она – девушка. Причём не просто девушка. Она его любила? Была влюблена? Даже больше её смерти, его поражала эта мысль. Его полюбила такая девушка? Всё же, наверное её отец не так всё понял из того письма. Волнующийся родитель, мало ли чего придумает, найдет контекст там, где его нет… А если не перепутал. Хотя бы на день раньше. Хотя бы на день раньше пожить с этой информацией. Призналась бы она? А сам бы он понял, что влюблен, что подпускал её ближе, чем кого-либо не просто так? Он был влюблен? Старое, заунывное, как скрип плохо смазанной двери, чувство, пронзило сначала где-то около солнечного сплетения, а потом медленно, будто рвота, начало захватывать тело. Кончики пальцев немели, как от холода. Столько времени в выдержке и равнодушии вдруг немного растворились. Боль наступала, он сопротивлялся, пытался отвлечься на другие мысли, построить планы на будущее, на недалекие предстоящие вылазки. Только будущего как будто резко не стало. Как будто все мысли о планах растаяли. Только что он был холоден, а теперь горит в этом сквозняке. Сейчас будущего нет, есть только нерешенное, болезненное прошлое. И он борется, чтобы оставить горечь позади, жить здесь и сейчас. Хотя бы немного времени назад. Не воскресить её навсегда, не подарить им счастливые годы жизни вместе. А просто посмотреть бы на нее, понимая это всё. Побыть рядом. Недолго. Хоть пару минут. Теперь воспоминания, мысли, образы, лезли отовсюду. Петра хорошо ухаживала за волосами. У неё были короткие, всегда чистые ногти, форма с иголочки, идеально постиранная, вычищенная до блеска обувь. Она успокаивала и радовала взгляд, от красивых людей всегда так. Смотришь – и уже приятно. Точно. Она красивая. Такое простейшее прилагательное, которым что только не описывали. Но лучше и не скажешь. Она была красивой девушкой. И она его любила? Вызвал как-то её к себе в кабинет, чтобы она помогла разобраться с бумагами. Она сидела и ерзала на стуле и, во время перерыва, улучив момент, подарила ему вырезанное сердечко. – Это что? – Так ведь сегодня был день любви, капитан, – неловко объяснила Петра. Он непонимающе посмотрел на нее и Петра смущено добавила: – Это не только от меня, её весь отряд подписал! Ткнула пальцем на обратную сторону картонки. «Капитану Леви от его элитного отряда. С праздником! Мы любим вас» и подписи товарищей. Он узнал только подпись Петры, ибо и видел её чаще остальных. Леви вспомнил, что днем все и вправду работали спустя рукава, суетились, смеялись, перешептывались. Все вокруг покупали цветы, обменивались сердечками, бегали и приглашали друг друга на танцы. Сослуживцы Петры, наверное, сейчас развлекаются в какой-то ближайшей деревне, танцуют и напиваются. А её что, не пригласили? Леви не поверил бы в такое: наверняка его отряд, как минимум по-товарищески, звал её присоединиться. А он ничего не заметил и нагрузил её работой. Но Петра не выглядела недовольно. – Спасибо. А почему не отпросилась? Все же, наверное, празднуют. – Вы же попросили помочь. Работа важнее. Леви кивнул. Она точно не жалела, но в голос не был таким, как обычно. Что-то изменилось. Сердечко он спрятал в ящик стола, свободный от документов и рабочих принадлежностей. Они пили чай, когда она спросила: – Капитан, можно задать вопрос? – Задавай. – Простите, я знаю, что это личное, но… Вы кого-нибудь любили? – Любил. Хотелось поскорее вернуться к делам. Его постоянно пытались о чём-то расспросить, узнать про детство, про прошлое, но он не горел желанием делиться. Ничего не скрывал, но это казалось для него пустыми разговорами. – А что сейчас? – Петра, ты, кажется, никого рядом сейчас со мной не видишь. Иронично, но рядом тогда была как раз она. Леви чуть заметно усмехнулся: – Сейчас я занят работой, – ему показалось, что он как-то грубо оборвал разговор. Она не хотела ничего плохого, он прекрасно это понимал. К тому же, помешал её веселому вечеру. Леви всё это знал: молодость, влюбленность, ветер в голове, всё это было и у него, просто давно, тускло, неважно. Он немного смягчил тон, переводя к другой теме: – А ты влюблялась? Может, тогда он не заметил, что она покраснела. Сейчас, вспоминая это, ему правда начинает казаться, что она немного засмущалась. Петра ответила: – Ну конечно! – И что с этим счастливчиком? Петра улыбнулась так широко, что Леви даже немного заинтересовался. – Он служит в военной полиции. У нас оказались разные взгляды на жизнь. Он очень хороший, знаете, говорил, что хочет жениться на мне. А я не хотела за него замуж, потому что это бы мне ничего не принесло. – А семья и дети? – Да разве они возможны, когда в любой момент стены могут сломать? Я помню, мне было пятнадцать лет, когда прорвали стену Мария. Я жила за Розой и во мне как щелкнуло что-то. Я поняла, что не будет хорошей жизни, она невозможна в принципе. – А потом? – Сбежала из дома, родители не хотели отпускать в армию. А я смотрела на беженцев и мне было так больно. Это меньшее, что я могла сделать, чтобы моих родителей тоже так не переселили когда-то. Добралась попутками до военной базы и попросилась в кадеты. Леви ожидал чего-то подобного от Петры: не так она проста, это было сразу видно. Характер всё же своеобразный, даже с ним, начальством, спорить умудрялась, чего уж говорить о бедных родителях. Вроде милая, маленькая и мягкая, а как тема дойдет до чего-то подобного и понимаешь, что внешность обманчива. – А с твоим мальчиком что? – Мы учились вместе, подружились, а потом влюбились. Но я с самого начала понимала, что цели разные. Мы оба были в десятке лучших, он упрашивал пойти за ним в военную полицию, я хотела в разведкорпус. И тогда он просто сделал мне предложение: тут было или всё, или ничего. И я выбрала разведкорпус. Мы до сих пор списываемся. Он хороший парень, хочет семьи и стабильности, и девушка ему нужна такая же. Леви хмыкнул. Забавная история. Петра сама отказалась от свадьбы? Это еще страннее вспоминать, если учесть, что её отец говорил, что она собиралась выйти замуж за него, за Леви. И потому слова отца еще больше кажутся путаницей, чем правдой. Ну не могла она, не в её характере. – Еще выйдешь замуж. Не думаю, что с этим будут какие-то проблемы. – Да мне не обязательно. Вряд ли кому-то я нужна такая. – Ну, кому-то точно нужна. Как минимум этому мальчику в военной полиции. Петра рассмеялась. Ему тоже было весело, настроение поднялось. Приятно было видеть её с ним такой же, как со всеми: беззаботной и смешливой. Он встал из-за стола, допив чай и уступил ей своё место, чтобы вернуться к работе. – Так, на чем мы остановились…. – Леви отвлекся и совсем забыл, где он закончил диктовать. – Капитан, – позвала Петра, – На том, что Эрен, потянувшись за ложкой, начал превращение… Я думаю, вас тоже кто-то полюбит. Вы этого заслуживаете. Кажется, он улыбнулся ей в ответ. Точно не помнил, но ему были приятны эти слова. Он не жаловал разговоры о своём прошлом, да и о далеком будущем тоже. Просто потому, что ни того, ни другого он не ощущал, вся жизнь была сосредоточена в моменте, и он бывал и счастлив, и несчастен, но всё бесконечно сменялось и он это отпускал. Для всех своих солдат он желал простой, долгой жизни, ему было радостно приходить на их свадьбы, пусть даже счастье от которых потом часто проходило из-за похорон. Но люди жили, любили – это было нормально, что они хотели забыть о войне. Петра даже удивила его тогда этим рассказом, совсем другими мыслями. Все вокруг пытались обмануть себя, говорили, что готовы к смерти, и выходили замуж, спешили. Но к смерти никто не готов. Прошло еще часа полтора, он периодически перепроверял её и пил воду, где-то она добавляла своих мыслей, они согласовывали и записывали. И потом она просто облокотилась на руку. Он стоял отвернувшись, диктовал. Не услышал несколько раз “угу“, оборачивается – Петра спит. И правда, ночь была, уже густая, интимная, безлунная. Он смотрел в окно, обернулся и странное чувство заставило его замереть. Вокруг тишина, только её легкое сопение, сам он перестал дышать, боясь сломать этот момент, прекрасно зная, что он очень мимолетен и вот-вот опадет, часовая стрелка отомрет, жизнь продолжится. Но тогда время остановилось. Тогда он снова почувствовал что-то томящее, но не до дрожи осознания пугающее, как сейчас. Теплое. Человек такой маленький, беззащитный, одинокий, когда закрывает глаза и ненадолго пропадает из мира. Напади на нее сейчас – её бы не стало. Не ощущая пола под собой, приблизился к ней. Он попытался аккуратно её разбудить, она легонько подпрыгнула. Не вышло аккуратно. Хотела отправиться к себе, но он знал, что ей далеко возвращаться. Отвел в комнату, дал свою чистую одежду, поменял постельное белье. Петра засмущалась, отказывалась, может, даже подумала, что он намекает на то, чтобы лечь вместе с ним. Леви тогда об этом даже не подумал, просто сказал: – Ложись. Утром разбужу тебя и закончим, потом сразу передам бумаги и отнесешь их. И вышел спать в кабинете, на тесном диване. А осталась бы она тогда, если бы он лёг рядом? Ненужные, отвратительные мысли. Он сейчас лежит там же, на своей кровати, совершенно один. Луна наоборот – полная, насмехающаяся, практически слепящая глаза. Она подглядывает, издевается над ним, намекая, что не будет больше того спокойного, умиротворяющего мрака, той задержки в беспрерывном потоке жестокого времени. Никогда он больше не замрет, только бег, сражение, потери, боль, страх. Теперь всё обнажено, всё сокровенное видно. И только одно не изменилось – тишина, её оглушающая простота. Будто он уже умер и ничего не слышит. А тело его несут в гробу на показ всем, чьих близких убили при нём или из-за его приказов. Та наволочка давно сменена, рубашка, которую он ей давал, давно постирана. Их открытку-сердечко он потерял, может выбросил случайно. Леви встал, достал эту рубашку. Попытался понюхать, попытался вспомнить её запах, который, кажется, всегда был похож на его собственный – обычный запах чистоты. От рубашки никак не пахло. Ничего телесного от нее не осталось, ничего, на что можно было бы посмотреть, подержать в руках. Что напоминало бы о ней не набором слов, воспоминаний моментов, дурацких прилагательных, описывающих характер и внешность. Порылся в ящиках стола, отчетов там, как не должно было быть, так и не было. Теперь одному всё заполнять? Пожалел, что выбрасывал всё её расписные черновые листы. Перо. Она ведь держала его. Прикоснулся – ничего. Слишком давно. От нее ничего не осталось. Ни нашивки, ни запаха, ни почерка, ни портрета, ни маленькой росписи. Ничего, что помогло бы ощутить, что она только что была живой. Они столько дней и даже ночей проводили вместе и теперь ничего у него нет. Он не думал ни о какой близости, ни о поцелуях, даже не о том, чтобы взять её за руку. Почему они говорили обо всём рабочем, но так редко о чём-то обычном, человеческом? Он знал про отца, про то, что она выросла где-то внутри Стены Роза и сбежала от родителей, что любила читать в детстве и, вроде бы, как-то он слышал, как она напевает, почти мурлыкает какую-то мелодию под нос. И любила белые розы. Он вспомнил, что парни дарили ей их на день рождения. А что ещё? Она была гибкой, легкой, невесомой в воздухе, быстро перемещалась между мишенями, легко понимала без слов, без взглядов, без жестов. Петра как будто считывала всё сама собой, ему не нужно было ей ничего объяснять. Слова, слова, слова, ничего они не дают, они бесполезны в этом физическом, материальном мире. Вся жизнь в словах и описаниях, но нет больше никакого прикосновения, никакого тепла кожи, её тихого дыхания. Ничего, совершенно ничего нет. Будь она рядом сейчас, они бы тоже не говорили. Даже если бы ожила, а не просто выжила. Сидели бы, наверное, пили чай. Смотрели друг на друга, она улыбалась, он пробовал шутить. И, может, зная всё, он бы… Остановись. Не думай о том, что уже нельзя сделать. Хоть на минуту, даже не рядом с ним, пусть на другом конце света. Её живую. И любящую его. И этого было бы достаточно? Он обманывает себя. Придумывает то, что недоказано. Потеря Петры, как человека – ужасна. А мысли о том, что она могла стать ему еще более важной – разламывающие, режущие на куски. Неслучившаяся история. Может, и хорошо, что это неисполнимо. Нельзя дать мертвецам утянуть тебя за ними. Полюбить её сейчас, уже теперь, когда поздно – это полюбить мертвеца. Даже без тела, даже не могилу. А значит, поставить себя с ними в один ряд. Он заснул. Бессонница отступила. Спал крепко, призраки не посещали. Проснулся раньше от тянущей боли в ноге. Дождался, пока будет не так рано для всех остальных, и пошёл в сторону женского корпуса. На входе он попросил ключи от её комнаты у охраняющего, наврал, что рядовая Рал забрала себе важные бумаги и обещала вернуть после миссии, с которой сама не вернулась. Ему, как обычно, поверили. Он понимал, что в ближайшее время приедет её отец собирать вещи. Больше шанса не представится. По пути ему встретились пару удивленных юных разведчиц, отдали честь и поздоровались. Он всем ответил, никак не меняясь в лице. Наконец внутри. Маленькое помещение, немного застоявшийся воздух, даже уютный, дающий ощущение тепла. Спокойно. Комната, похожая на его прежний кабинет, когда она еще была там. На кровати – зеленое покрывало, на столе – пара книжек. И всё. Он сел за стол и его начала отпускать эта стонущая со вчерашнего дня боль, в окружении чувства её. Здесь даже казалось, что она, Петра, еще есть. Он был тут только один раз, когда прошелся с ней до женского корпуса, потому что ему было в ту же сторону. И заглянул-то мельком. Она не пригласила войти, да и он бы не остался. Заметил только то же, как сейчас: аккуратно, светло, жарковато. Солнечная сторона здания. Открыл пару её книг. Их было немного, да и когда ей было читать. Она постоянно на тренировках, вылазках… или с ним в кабинете, описывает то, что он сам бы смог описать. (только сейчас не может) В основном сборники рассказов и стихи. И одна из книг оказалась не книгой, а чем-то вроде дневника. Леви понимал, что неправильно лезть в чужие мысли, тем более такие личные, но перспектива снова увидеть её почерк что-то всколыхнула. Он открыл. В основном там просто описывался её день: во сколько проснулась, до скольки тренировалась. Часто он видел своё имя и часто даже ничего не читал: просто останавливался на том, как выглядели буквы, которые она выписывала, маленькие картинки, которые зарисовывала. Почти ничего не зачеркивая, аккуратно, безошибочно. Не зря он доверял ей свою бумажную работу. И опять что-то потянуло сердце вниз. Вот, он дошел до момента, когда, видимо, принял её в легион. Его имя стало упоминаться чаще. Удар, как в солнечное сплетение. Растекается по телу озноб. Вчера он успел подумать, а может, её отец просто неправильно понял. Он не пришел сюда в поисках доказательств (уверен?), ему хотелось побыть рядом с ощущением её еще хоть чуть-чуть. Она написала: «Я никогда не встречала людей, как капитан Леви. Он всегда умеет держать себя в руках, строгий, говорит только по делу. После недавней экспедиции, когда нам пришлось убирать целый замок и постоянно поддерживать чистоту, я и не заметила, как теперь тоже не могу терпеть беспорядок. Даже очень уставшая всегда складываю всё по местам, чтобы проснуться без лишних неудобств. Никогда такой не была. Смешно, что бы сказали родители, если бы увидели это? Папа бы обрадовался, что капитан Леви на меня так хорошо влияет. А я сама чувствую это каждый день. Каждый день хочется сделать больше, еще больше для других, как делает это он» Нарисованное вытянутое сердечко в конце предложение. И еще через пару страниц: «Стыдно сказать, но капитан Леви дотронулся сегодня до моей руки. Не полностью, просто, когда я несла с виду тяжелый поднос, никого рядом не было, он помог мне поставить. Перехватывая, он коснулся пальцев. Всего секунда, но я будто очнулась от крепкого сна. Смотрю на него и уже не теми глазами. Всё стало другим. Я знаю, что он выглядит безучастно, как будто даже равнодушно. Но я поглядывала мельком на него весь день и обычное выражение лица – а я правда понимаю, что ничего в нём не поменялось, только во мне – кажется совсем не безэмоцмональным. Может, я научилась читать непробиваемую глыбу? Ведь очень смешно, это как когда смотришь годами беспрерывно на камень сквозь воду, и видишь, как он меняется. Медленно, почти незаметно. И с его эмоциями также, там даже не маленькие жесты, не движения зрачков. Атмосфера вокруг меняется, воздух становится другим, то легчает, то тяжелеет и я измеряю это дыханием. На лице, в теле – ничего. Но я чувствую. Стыдно. Мне очень стыдно. Но я подумала сегодня, что хотела бы еще прикоснуться к нему. Он и до этого, конечно, касался меня, до истории с подносом, сколько раз это было на тренировках и передавая отчеты. Мне кажется, что он обманывает всех на свете и делает вид, что очень холодный. Только я почувствовала: теплый» Он продолжал читать. Жаль, что она не описывала каждый день. Дошел до момента, который вспоминал ещё вчера. «Вчера до поздней ночи сидела в кабинете капитана. Был День Любви, я вырезала сердечко, заставила всех парней подписать его и подарила капитану. Рассказала про Марка. Он смешно называл его "моим мальчиком", даже улыбался. Такое нечасто увидишь! Я столько хочу ему рассказать, а даже не знаю, как. Мы близки, но не о работе не получается. Потом я призаснула, он положил руку на плечо и разбудил. Я думала: не убирайте, пожалуйста. Мгновение, а я чуть не заплакала. Ночь, нужно было идти к себе. Но капитан Леви предложил лечь на его кровати, он знает, что мне далеко возвращаться. Сам пошел спать в кабинет. Я долго еще лежала, почти дрожа от каждого звука, от каждой неловко скрипнувшей половицы, и думала: может, всё же зайдет? Может, самой ему предложить лечь рядом, зачем на диване, ведь неудобно. А потом думаю: какая дура! Он ко мне – с заботой, по-товарищески, а я пытаюсь привлечь внимание, вызвать на что-то некрасивое. Дал мне свою чистую рубашку, но от нее всё равно пахло им. Вся комната была пропитана его запахом и я, лежа в его вещах, на его кровати, как будто теряла голову от страха, предвкушения невозможности. Он для меня – что-то невозможное, недосягаемое. Просто потому, что я не понравлюсь ему никогда, это безнадежная ситуация. Не лучший воин, не лучшая девушка, не самая умная. Я не смогу ему помочь, сделать счастливее. Ему нужно прекращение войны, а не дура, которая в мыслях своих разобраться не может, да еще и плачет над каждым погибшем. Но я решила: теперь буду рядом, прикрывать его не только в бою, но и попробую облегчить жизнь. Никогда не откажусь помочь, буду ходить к нему работать по ночам. Я не такая альтруистка, мне и самой нравится с ним говорить, даже если мы просто обсуждаем, как лучше описать прошедшую тренировку и кого выделить. Мне с ним весело, я сегодня слышала, как он шутит (и, кстати, смешно!). Это было интереснее любых танцев и лучше любого невыпитого пива. Просто скрасить как-то, пока всё не кончится, пока сама жива. Он не зашел. Я знала это. Я не боялась, не в страхе дело. И всё равно долго вслушивалась в звук за дверью и представляла. Даже если бы мы легли спина к спине, я думаю, что сошла бы с ума. Близкое, горячее… родное? Даже сейчас пишу и вся сжимаюсь. Мне хватит того, чтобы быть рядом. На большее я хотела бы претендовать, но знаю, что права не имею. Пишу и плачу. Интересно, это чувство скоро пройдёт?» Правда. Она что-то чувствовала. И кажется, он тоже. Только сейчас. Когда понял, получил доказательство: черным по белому, её почерком, в её дневнике, в её комнате. Только её уже нет. Надо об этом помнить, иначе он пропадёт в сожалении, боли, осознании несбывшейся возможности. Петра умерла, Леви, её нет. Не надо влюбляться в мертвое. Хотя разве она умерла? Навсегда остаться в этой комнате, с её зеленым покрывалом, записями, мыслями, которые, оказываются, были похожи на его собственные. Или его мысли теперь стали похожи на её? Она ведь не писала ни о какой любви. Ей тоже было непонятно, она тоже не знала, что думать. Слова так беспомощны, так бедны, когда пытаешься выразить, что же именно происходит. Петра. Самый приближенный его подчиненный. Молодая, радостная, умная, лёгкая. Ей бы найти кого-то подходящего себе, зачем выбирать его? Осталась бы со своим мальчиком из военной полиции или нашла тупеющего солдата, стала бы жестокой и равнодушной с годами. Сыграла свадьбу, родила бы ребёнка… Хотя он сама говорила, что не хотела. Или не хотела с мальчиком из военной полиции? Леви продолжил уже давно случившийся диалог в голове. – Думаю, вас тоже кто-то полюбит. – Петра, я обязательно на тебе женюсь. Боже, какой идиот! Как бы было неловко… Самое страшное, что могло случиться, случилось. Он был слишком увлечен войной и даже не заметил, что его полюбили. И не успел полюбить в ответ. Он понимал, что поступает неправильно. Непонятно, с какой стороны. Ему хотелось остаться здесь, чувствовалось, что нужно навсегда остаться здесь, но он бежал; или то, что он бежал и забрал с собой её дневник. Как наглый вор, обокравший добрых людей, он забирал у родителей Петры часть того немногого, что у них осталось. Но у него-то не было ничего. Теперь он может открывать её дневник и, наконец, говорить с ней не о работе. Слушать, как проходил её день, что она думала и чувствовала. Вечером, вернувшись в кабинет, он написал на оставшихся белых страницах: «Петра Рал – смелый, сильный, замечательный солдат. Я начинаю забывать, как она выглядела, почти ничего о ней не знаю. Мы были знакомы три года, может, четыре, с момента её выпуска из кадетского училища и самой первой её вылазки. У нее было наибольшее, среди молодых людей, количество убитых в одиночку и в команде титанов. Помимо работы, она хорошо выглядела, была компанейской, часто спорила и не боялась доказывать чужую неправоту. Иногда я давал ей дополнительные поручения за дерзость. Она их выполняла и продолжала спорить, потому что знала, что правота доказывается делом и жертвами. Сейчас я пишу в её дневнике, потому что, мне кажется, что я так хоть немного приближаюсь к ней. Как будто это не односторонний монолог, а переписка. Я не думаю, что мои чувства будут взаимны. Не потому, что не нравлюсь ей. Я ей, возможно, всё же нравился. Только она для меня теперь – невозможна и недосягаема. Вчера я впервые понял, что она – не просто солдат, товарищ, моя помощница. Вчера я заметил в себе странные чувства, которые, непонятно, пройдут ли. Вчера она умерла» Всё. Конец. Луна опять подсвечивала его, выставляя на показ и живым, и мертвым. Единственное, что помогло - он остановил с ней время, забывая спать и работать в ту ночь, долго читая о каждом прожитом ею дне, разделяя все мысли, которые Петра хотела проговорить. Завтра будет новый день. У него будет их ещё невероятно много.