— Скажи, а чайки тоже плачут, когда их море предает?
Анастасия Шалагина
***
Нова глубоко вдохнула, расчесывая запутавшиеся во сне волосы. Руки мелко потряхивало, и ведьма, раздражённо откинув расчёску на мягкую перьевую кровать, поднялась на ноги, расхаживая из стороны в сторону. Она остановилась у окна, глядя на ночной Рим, который таил в себе множество тайн, как и сама Нова. Ей всё тяжелее было улыбаться людям из Гнезда, страшно ходить на задания вместе с кем-то из ребят, боязно отправляться на встречу с Ренато, который ждал её каждую неделю. А всё потому, что мысли о её предательстве в любой момент могли всплыть наружу. Ловчая знала: Веспер и Люсьен уже давно всё поняли. То, какие взгляды они кидали на неё, когда она придумывала очередную отговорку про то, куда ходила предыдущим вечером, были красноречивее любых слов. Они держали её подле себя, наверняка с самого начала не позволяя ей узнать всю информацию о Союзе и Источнике. Держали, потому что, как и все вокруг, хотели ею воспользоваться. Нова натянула на подрагивающее тело тёплый спортивный костюм с большим капюшоном. Охота на неё до сих пор продолжалась, но уже была менее ожесточённой, чем в первые недели. Сердце пропустило удар: Оникс проснулся, нервничая от того, что Нова не спала. После того, как они официально стали друг для друга фамильяром и фидельяром, всё пошло наперекосяк. Ей хотелось верить, что Оникс ничего не знал по поводу её настоящей роли, хотелось знать, что он будет ненавидеть её после раскрытия. Но всё указывало на то, что он догадался. Его чувства, которые она могла ощущать, его взгляды, ненароком брошенные на неё во время заданий. И сердце обливалось кровью каждый раз, когда аниаморф рассказывал ей какую-нибудь новость о Гнезде, а затем вдруг резко останавливался, не желая сболтнуть лишнего. Потому что она сама была лишней. В Гнезде, в Риме, в этом мире. Каждый, кто думал, что знал её, ошибся. Она сама не могла понять, кто такая… Почему в один момент выступает за Церковь и кардинала, а в другой сожалеет и винит себя в том, что обходится так с Гнездом и Другими? В голове снова возник Оникс: после поцелуя они не сближались настолько сильно. Были причины, и её была более, чем ясна. Но каждую чёртову ночь она просыпалась от кошмаров, которые были не её. Каждую ночь слышала, как Оникс вставал, чтобы сходить на кухню, наливая себе воды в стакан, который он выпивал залпом, только чтобы скрыть следы недавнего сна. А утром он был собой настолько, насколько возможно. Улыбался, шутил, флиртовал со всеми, пакостил чернокнижнику. Но уже не был с ней таким, как с другими. Её он сторонился, избегал, словно она была пожаром, который в любой момент мог захлестнуть его. А Нова держалась, желая доказать самой себе, что это нормально — не нравиться всем. Не нравиться ему… Она сжала голову, затем резко отпустила, и так ещё несколько раз. Волнение в груди нарастало, но Нова не понимала, чьё оно было. Все мысли яростно игнорировали лицо анимаморфа. Игнорировали чувства к нему, которые она не могла объяснить, избегали встречаться с его взглядом даже в воображении. Потому что его цветные глаза заставляли тонуть в себе. Она боялась признаваться даже себе в том, что влюбилась в фамильяра. В своего, по большей сути, врага. Боялась заговорить с ним первая, потому что голос тонул от одного только его вида. Тайком кричала в подушку, заглушая собственные чувства, и ревела по ночам в ванне, не понимая, что ей делать. Последние месяцы не было ни одного спокойного дня, где бы она не ощущала себя в безопасности. Заданий стало в разы меньше, встречи с Ренато — реже. От неё постепенно отдалялись, потому что понимали, что она играет на два фронта. Осуждала ли ловчая их за это? Нет. Наоборот, понимала. Но лучше от этого не становилось. Отодвинув распустившийся неделю назад цветок на подоконнике, подаренный Хорхе в честь удачной Инициации уже так давно, Нова залезла на прочный белый пластик, приоткрывая окно. Усмехнулась, как делала это сотню раз, когда неиронично ругала себя. Вспомнила свое первое падение с крыши. Побег. И снова его лицо… Она зажмурилась, вдыхая свежий мартовский воздух, идущий с улицы. Перекинула ногу на пожарную лестницу, затем и вторую, осторожно держась за перила. Забавно, что все вокруг знали о том, где находится любимое место уединений ловчей, но никто никогда не заходил сюда. Хотя, чего ради? Сглотнув, Нова дотянулась до окна, прикрывая его, чтобы в комнате не было прохладно после возвращения, и медленно полезла наверх, считая до десяти. Через эти жалкие мгновения голова должна была стать обычной, без всяких наводящих мыслей. Раз, два… Нова облизнула пересохшие губы, тут же чувствуя, как язык налип к нёбу. В Союзе Сожжения она была уже больше полугода. Полгода врала им и самой себе. Ходила на встречи со священником, который до сих пор сторонился её. Иногда была удосужена вниманием Отца, который тайно отправлял ей сообщения, но это было настолько редко, что Нова каждый раз вздрагивала, читая от него послание. Три, четыре… Память в ощущениях отобразила поцелуй Оникса и его разгоряченные прикосновения. Страсть, пылающую от их действий, его крепкие руки и мягкий хвост. Его приятные на ощупь кудрявые волосы, клыкастую улыбку, хитрый прищур… Спасение Таллиса, которое произошло уже так давно. Их редкие разговоры, а затем такие же редкие взгляды. Пять, шесть… Нова тяжело втянула воздух: губы покалывало, словно поцелуй произошёл всего пару мгновений назад. Она не призналась бы даже самой себе в том, что ей это понравилось. Но сердце отчаянно тянулось к фамильяру, словно он был единственным маяком в этой ситуации. Семь, восемь… Ведьма ступила на крышу, не глядя вниз. Страх все ещё сидел в горле, но был скорее похожим на инстинкт самосохранения. Пальцы тут же спрятались в карманы, пока ловчая осматривала окрестности. Глаза привыкали к ночному сумраку. Мысли постепенно отходили на второй план, а дышать стало почти легко. Ловчая обожала ветер, он часто забирал за собой её мысли, развеивая их в разных уголках планеты. Девять, десять… Она хотела бы вздохнуть и опустить все мысли, словно ночной кошмар, так часто преследовавший её, но у судьбы были другие планы: Оникс стоял около края крыши, напряжённо глядя вдаль. Его кудри, хвост и кошачьи уши совсем немного резвились с прохладным ветром, но парень был без кофты: лишь привычная чёрная майка облегала его торс, а ноги вновь обтягивали любимые латексные штаны. За полгода ничего не изменилось, разве что сам Оникс, что теперь выглядел куда печальнее, чем обычно. Она тут же почувствовала напряжение. Фамильяр знал: эта крыша почти всегда занята Новой. Значит, пришёл сюда намеренно… Ей казалось, что сегодняшний разговор раз и навсегда поставит точку, что когда-то связывала их. Потому что Нова видела его лицо. Оно было полно сосредоточенности и страха. Он повернулся на неё, и Нова увидела, как блеснули его глаза, тут же прячась обратно. Фамильяр не смог скрыть свои чувства. Ведьма хотела подступить, положить руки на его плечи, обнять, чтобы сказать, что всё будет хорошо, но что-то показывало ей, что такое состояние вызвала в нем она сама… Ловчая шагнула ближе. Робкие, медленные шаги переросли в более уверенные, пока не оказались за спиной Оникса. Он всё никак не оборачивался, и Нова бы подумала, что он замер, словно статуя, но сжимавшиеся и разжимавшиеся ладони говорили всё за себя. Она кашлянула: тихо, стараясь не напугать его. И только тогда анимаморф медленно повернулся, не сводя с неё глаз. Таких печальных, красных, болезненных, но уже совсем родных. Нова снова утонула в них, не зная, за что нужно было цепляться, чтобы выжить. — Нова, — он отошёл от неё на один шаг, но все так же продолжал смотреть в глаза. Уши опустились вниз, — скажи мне правду, Нова. Пожалуйста. Он так давно не называл её по имени, но волновало даже не это: то, с какой интонацией Оникс произносил эти слова почти заставило её согнуться пополам от боли, напряжённо растущей в груди. Сжав руки в кулак, ведьма сосредоточилась. Эмоции, которые она научилась брать под контроль, слегка затупились. Фамильяр был всё так же напряжён. — О чём ты, Оникс? — она строила из себя глупую, прекрасно зная, что он имел ввиду. — Я не понимаю… — Понимаешь, — анимаморф было дернулся к ведьме, протягивая ей руку, но тут же стушевался, одергивая тело назад. — ты всё понимаешь. Нова замолчала. Молчание это далось нелегко, как и осознание собственной беспомощности. Ей хватило одного взгляда на Оникса, чтобы понять, что он всё осознал. Он медленно шагнул назад, не сводя с неё взгляд. Глаза заблестели сильнее, губы сжались в тонкую полоску, а Нова ощутила, как собственное сердце пыталось разъедать её от боли. И это было так невыносимо — видеть его, такого потерянного, который не верил в собственные доводы, но всё было на ладони. — Почему, Нова? — голос едва можно было расслышать, и ведьма подалась ближе. Оникс почти что отпрыгнул от неё. — Почему ты так поступила с нами? Со мной? Я ведь теперь твой фамильяр. Ты ведь знала последствия… Зачем, Нова? — Прости меня, Оникс. Трясущаяся рука потянулась к фамильяру, словно в попытке остановить его от осуждений. Поймать, чтобы он понял, что она уже давно всё решила. Но она ничего не решала. Думала, да, но не хотела ничего делать. Оникс почувствовал и это, отшатнувшись сильнее. Его крепкое тело стало напряжённее, хвост забегал из стороны в сторону, а глаза опасно сильно сузились. — Я не нарочно… Я не хотела… Нет. Снова ложь. Она всё делала специально, делала так, как ей подсказывали, своими руками приближая Союз Сожжения к разрухе. Была врагом, шпионом, крысой — всем, кем только можно было, но никогда не верным товарищем. Она намеренно шла на это, знала о том, что делает. Завела фамильяра в надежде успокоить и без того бушующие мысли, но не подумала о последствиях… …а они были. И это последствие стояло напротив неё, не отводя своего опустошённого взгляда. Его красные, — одновременно от слёз и гнева, — глаза пылали подобно пламени, которое зажгли, не в силах больше остановить. И это пламя было направлено на Нову — ту, которую он считал своим другом, и даже больше. Ту, за которую переживал, в которой почувствовал родную душу, когда она стала его фидельяром. А она вставила в его спину нож так же безжалостно, как и предала всех Других ради кардинала и Церкви. Ради тех, кто когда-то точно так же предадут её. — Не хотела? — в голосе прослеживалась сталь. Он усмехнулся: злобно, черство, насмешливо. — «Не хотела» что, Нова? Предавать Союз? Подбиваться к нам в друзья? Быть своей, чтобы потом предать каждого?! Что. Ты. Не. Хотела? Оникс отчеканивал каждое словно так четко и громко, что ведьма вздрагивала, но понимала: он прав. У неё всегда был выбор, и, если бы она перешла на сторону Союза, если бы была с ними, они бы защитили её, поняли. Но она осталась на стороне врага, как настоящая предательница. Собственными руками закопала их надежду на лучшее. Свою надежду… — Всего этого… Я до последнего надеялась, что вы не узнаете. Хотела, — ведьма закрыла глаза ладонью. — чтобы вы… Чтобы ты не знал, Оникс. Мне нужно было закончить начатое. Выбора не было, понимаешь? Мне жаль. Так жаль… Он сделал шаг назад от неё, отрицательно качая головой. Провёл рукой по лицу, смахивая не то услышанное, не то увиденное. Метался глазами по крыше, стараясь найти выход, чтобы только не видеть её. Чтобы она пропала с глаз, словно была только бельмом, которое мешало нормально жить. Чтобы была далеко, забрала с собой все чувства, всю его тоску по ней. Чтобы он больше никогда не смог почувствовать то, что ощутил сейчас: бесконечное отчаяние, осознание собственной никчёмности. Впервые фраза «разбитое сердце» показалась ему настолько реальной. Настолько подходящей под ситуацию. Но вот только если люди описывали это как что-то очень «неприятное и отчаянное», то Оникс хотел кричать от неизбежности, рыдать от предательства и сжимать голову руками, чтобы выбить из мыслей её слова. Чтобы не существовало больше никакой ловчей, что забралась к нему под сердце, чтобы она ушла, оставила его, сгнила в своём предательстве, но больше не появлялась ни в Гнезде, ни в его жизни. Он готов был сорвать связки, ощутить собственные мурашки, спыгнуть с этой чёртовой крыши, только чтобы кто-то сказал ему, что это неправда! Нельзя ощущать такие эмоции к человеку! Нельзя любить и ненавидеть его одновременно, и страдать от этого так, словно во всем была его вина! Нельзя! Нельзя! Нельзя! Фраза вырвалась быстрее, чем Оникс успел подумать, но она казалась самой правильной в этой ситуации: — На твоих руках будет больше крови, чем на руках Церкви и всего Магистериума, ловчая. Нова замерла: сердце разбилось на миллион кусочков. Тело окаменело, в глазах застыли слёзы. Оникс почувствовал её бессилие, ощутил беспомощность, но только молча отвернулся, в мгновенье обернувшись в кота. Он спрыгнул на соседнюю крышу, ощущая, как слёзы скатились по пушистой мордочке, падая в пропасть между домами. Падая в вечную пропасть между ним и ею. Ловчая упала на колени. Мысли до сих пор прокручивали последнюю фразу фамильяра. Били по голове, по ушам, говорили: «Теперь точно всё», а Нова верила и знала. Так и было. Ничего уже не исправить, как бы она не пыталась. Сердце больно тянуло, из него высасывали силы, но уже через пару секунд ловчей стало легче. Пропал страх, частично пропала боль, обреченность, сожаление. Пропали чувства, граничащие с ненавистью и любовью. Нове должно было стать лучше, но всё случилось с точностью-наоборот: Оникс отказался от фидельяра, разрушая их и без того хрупкую связь. И в этом была её вина. Птицы пролетали над головой, и в их чириканьях Нова слышала насмешки и кинутые фразы о том, что она проиграла в этой заранее предрешённой игре.