На корм свиньям пойдут лишь объедки

После рейда седьмого дивизиона на тюрьму Абашири в плен к ефрейтору Усами Токишиге попадает бывший охранник Тошиюки Кадокура. И, о Боже, лучше бы его пристрелили на месте.

      Кадокура лежит без сознания на чем-то твердом. Даже два слоя постеленной травы не делают ложе мягче, а, скорее, делают хуже, щекоча оголённые участки тела. От прохлады он съежился, но тут что-то теплое облизывает лицо мужчины, влажный пятачок таранит нос. Интуитивно он потянул голову в сторону, откуда и шло приятное ощущения. — Доброе у-утро, — издается насмешливый голос где-то сверху — над головой. — Точнее ночи. Или, о черт, надо было отрепетировать. Слушай, ты можешь снова вырубиться и снова проснуться? — А? А-а?       Кадокура разлепливал глаза. Боль в голове ощущалась, как забитые гвозди. Первое, что он увидел, были мыльные фигуры; первое, что он ощутил — скованность движений: веревки были туго затянуты под коленями, за спиной, на щиколотках и на пенисе с яичками, наверное, уже посиневшими. — Где я? Ты кто? — Ты меня не помнишь? — солдатский ботинок зафиксировал голову мужчины в неудобном положении. — После того всего, через что мы прошли вместе? Ты разбиваешь мне сердце. — А-а! Усами-кун! Как приятно тебя виде… слышать! И видеть тоже! — он прохрипел. — А кто это? — свиной язык разглаживал его щетину. — Не сейчас! — Усами резко потянул за поводок, и свинья с недовольным хрюком отошла от Тошиюки. — Ах, рад что ты заметил. Э-это мои друзья! — под тем углом, под которым была прижата голова, нельзя было рассмотреть эмоцию на лице ефрейтора, но голос выдавал всё сдерживаемое возбуждение. — Их зовут-зовут, тц-тц, Който и Цукишима! — Неоригинально. — А тебе подавай свиней с индивидуальностью!       Каблук сдавливал шею так, что вместо дыхания уже был слышно сопение. Услышав эту скрипучую мелодию, парень пнул от себя мужичка с такой легкостью, будто это был футбольный мяч. В некотором месте голова Кадокуры действительно напоминала его, например, прическа. Ну хотя бы чуть-чуть? В любом случае, между мячом и Кадокурой сейчас не было больших отличий, по крайней мере, для Усами: ни один не сдвинется с места, если его хорошо не пнуть. Даже мячи могут кровоточить, если постараться над набивкой. — У тебя совсем нос не крепкий, если после такого слабого ударчика не ручей, а водопад?       В ответ Кадокура просто дышал будто на всё помещение: каждая тень и каждый угол слышали его кряхтение. — Если бы я знал, что ты будешь так раздражающе дышать, то я бы сразу тебя задушил. Хей… Хей! — два хряка, почуяв кровь, начали вырываться. — Не, чёрт, сейчас! — но их попытки поесть что-то были остановлены резким жестом. — Сидеть, Който! Сидеть, Цукишима! Тц, почему МНЕ хватает терпения, а ИМ — НЕТ?! — удерживая поводок он крепко сжимал кулак, ощущая, как острые и погрызанные ногти впиваются в его же ладонь. — Ладно, ладно! Я знаю ответ, а ты знаешь?       Пленник, сжавшись так сильно, как мог, размахивал головой: «Нет-нет-нет!» — Хорошо, тогда сыграем в «У-га-дай-ку»! Главный приз — твоя свобода. Как ты думаешь, сколько дней не ели Който и Цукишима? — Я… не знаю… — Кадокура прижал плечи к своей шее, ощущая морщинистые складки кожи, как они свисают. После такого его шея выглядела как свиная. — Хм, непра-авильный ответ. Хочешь ещё раз?       Тот никак не реагировал, лишь сглатывал в предвкушении участи. Он, конечно, не самый умный, но даже в таких обстоятельствах он прекрасно понимал, куда эта «игра» ведет, особенно, когда её ведет нестабильный маньяк. — Или, может, у тебя есть какое-то предположение? Может, тебе нужно какое-то предположение? Подсказка! Хочешь подсказку? Сколько у тебя пальцев на-а-а ле-вой ру-ке. — П-п-пять… — дрожа и как бы сплёвывая ответил Тошиюки. — Ну, это не надолго! — на его лице растянулась улыбка от уха до уха, расстояние между человечками становилось всё дальше и дальше. После своего гениального ответа Усами ещё посмеивался некоторое время. — О-хо-хо, Кадокура, ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю. Помнишь, как ты хотел убить меня, ну, не ты, а те ублюдки с тюрячки, но все равно, они захотели убить меня из-за тебя, так что это — твоя вина. Так вот, ты хотел убить меня, чтобы потом меня сгрызли свиньи, ну, не меня, а уже мой труп, ведь меня должны были убить те уроды. Но они не смогли. Так вот, к чему я это. С тобой я сделаю все наоборот и даже лучше! Сначала Цукишима, потому что он — исполняющая свое дело хорошо, шавка, разорвет тебе лицо. Потом, Който разорвет твой синющий член, как шарик с водой, потому что, в этом выступлении я учтиво давал роли каждому персонажу. А что буду делать я? Я разорву твое очко и буду использовать кровь как смазку. Хорошо я придумал, гений! Я продумывал, как я это буду делать, глядя в серый потолок. — Просто убей меня… — Тц, ты видимо вообще не слушаешь и жалеешь, что тогда сам не пошел убивать меня. Тогда я бы просто раскрошил тебе череп одним точным ударом и слизал бы со своих губ ошметки твоих мозгов. Но ты трус, Кадокура, ты можешь только убегать. А что происходит с теми, кто не смог убежать? — Просто заткнись и сделай что задумал. — ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ, ЧТО ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО БУДЕТ ЗА ТОБОЙ, СТАРЫЙ УРОД! Цукишима, отгрызи ему лицо!       Он отпускает одну свинью с поводка и та, кабанчиком, прыгает на сжавшегося Кадокуру. Первым делом она наконец пробует уже присохшую кровь. Ах, если бы тот парень поменьше говорил, то можно было бы слизать свеженькую. Влажный язык облизывал каждую морщинку, каждую складочку на лице и каждое выделение: кровь, слёзы, сопли. Залазил в рот, чтобы попробовать и слюну. Ну всё, больше нельзя сдерживаться: хряк вцепился в нос и, раскусив хрящ, с легкостью съел его. Щетинистые щёки щекотали сначала язык, а потом и глотку ненасытного создания, а поедаемый издавал крики боли. — Так-так-так! Выходи на антракт! — Усами оттянул возбудившегося хряка. — Я знаю какой ты на самом деле кровожадный, сложно себя сдерживать, да? — он пытался погладить свинку, чтобы та не отцапала ему в процессе руку. — Тихо, тихо, дальше — больше.       Хряк, на удивление, успокоился. Видимо, ему не впервой выполнять приказы. — Който-са-ан, Ваш выход! — с поклоном ефрейтор отпустил поводок второй свиньи.       С энтузиазмом хряк рванул к начатому Кадокуре и, как сообщил ранее Усами, начал отгрызать перевязанный член. Крепкими зубами он за секунду разорвал и ткань, и веревку и кожу. Оторвав половой орган и нарушив целостность веревки, кровь хлынула, как из трубы. Агонизирующий вопль разносился эхом, ударяясь о стены и лаская слух ефрейтора. — А теперь, в сторону, тоже вали на антракт, свинья! — Усами отпихнул Който, который довольствовался куском вялого члена. — Моя очередь, Кадокура-тян, — внешней стороной ладони он гладил голые мышцы лица своего пленника. — Тебе нужно дожить до финала, я такое задумал, подожди! — из кармана парень достал пузырёк морфия. — Под его действием Кохей тако-ое творит — представь что с тобой будет! Сожми зубки, — резко взмахнув рукой, он разбил ампулу о зубы Тошиюки. — Считаешь меня садистом? В моих действиях нет никакого садизма. В эту минуту я совершаю свой самый мазохистский поступок. — Угхей ейя. — Позже, — он аккуратно поцеловал оголённые не по своей воле дёсны мужчины. На вкус как кровь, стекло и морфий.       Усами расстегнул ширинку и приложил эрегированный член к волосатой дырке, не торопясь вставлять, он ждал пока достаточно крови стечет на головку. Подставляя руку как ёмкость, он не давал крови стечь на пол в никуда. Первый толчок всегда самый чувственный: входя, ты ощущаешь будто сразу после ледяной стужи, ты попадаешь в уютный домик. Хотя в данном случае: из холодной грязи и фекалий — в тёплую ванну. Ритмично ударяясь о ягодицы, Усами не переставал поддерживать зрительный контакт, за это время, казалось, он даже не моргнул. Возможно, только казалось, потому что для Кадокуры время будто застыло. Боль притупила сознание и всякие чувства. Его уже не волновало, что хряк грыз его волосы, отрывая скальп, или что Усами от переполняющих его чувств отбивал марш японской армии на его животе. Все становилось мыльным и бессмысленным. «Почему я не умер тогда? Вот уж не повезло встретить… его». — Хей, уйди! Ещё не твое время! — Усами отпихивал Който от Кадокуры, но хряк настойчиво пытался укусить жирную сочную ляжку. — Ну хотя бы тут не мешай! — он отмахнулся от свиньи и продолжил долбить.       Получив некое разрешение, свин агрессивно вгрызся в бедро, откусывая кусок за куском, подбираясь к кости. Казалось, хряк получает наслаждение больше не от еды, а от процесса. Цукишима не мог долго сидеть в стороне и решил помочь товарищу с другой стороны, более удобной, по крайней мере, по объему, — рука. Он вцепился в плечо и начал тащить на себя, двигая челюстью и раскусывая, он добился успеха — рука висела уже на одних связках. Не надолго, однако. Рука ещё связана веревкой за спиной, но нехитрые взмахи головой и, с неожиданной для себя лёгкостью, рука теперь полностью принадлежала Цукишиме. Довольствуется малым.       Който же со всей злости разгрызал кость, пока не услышал удовлетворяющий его хруст. Совсем немного — и от тушки уже осталась лишь одна сторона, относительно целая.       Тело перестало вздыматься само по себе, раздирая грудную клетку уже не чувствовались удары сердца. Теперь это уже точно не Кадокура. Назвать можно как угодно: мясо, тело, туша. Но Усами не сильно волновало состояние его партнера. Если честно, никогда он не воспринимал партнеров за таковых, и любой его секс был односторонним, больше как «извращённая мастурбация», и сейчас извращение достигло предела. Его красное лицо было таким же горячим, что на нём, при желании, можно было пожарить яичницу.       Достигнув своей высшей точки, оргазма, он получил настоящий кайф, который ещё ни одна мастурбация не приносила. Будто миллион мурашек одновременно пробежалась по каждой эрогенной зоне. Дыхание сперлось, каждый глубокий вдох ртом, будто ничего и не ловил, челюсть свело. Взгляд застыл в одной точке; глаза, без возможности моргнуть, заслезились. Великолепно.       Когда Усами отпустило, он опустил без сил каждую конечность и ещё несколько секунд смотрел на то, что перед ним было. Покривив губки и цокнув языком, он встал и осмотрелся ещё. Что это за отвратительный звук? Кто чавкает в углу комнаты? Хряки вместе разделяют ногу бедняги. — Вот ведь свиньи…       Прокомментировав это безобразие, он ушел, закрыв за собой дверь. Ушел, будто ничего и не было.