Аметистовые камни

      Говорят, что для достижения цели требуются часы, дни, месяцы, а порой и годы. Но в любом случае тот, кто желает достичь результата, будет бороться за это право до конца, несмотря на количество затраченного для этого времени. Человек может лезть из кожи вон, лишь бы наконец осуществить свой давний план, который ждал так долго. Может использовать все способы, которые только знает: плохие они или нет — неважно. Порой цель не оправдывает средства, но разве это так важно? Разве важно знать, что до результата остаётся совсем чуть-чуть и что ресурсы для его достижения закончились, но сердце ещё не погасло? Это трудно, конечно, не сорваться на полпути, бросив всё к чертям лишь потому, что что-то не получилось. Тогда зачем было начинать? Бессмысленно.       Человек может упорно идти вперёд, идти и идти, но никогда не найти свою точку завершения. Не будет той яркой линии, что выделяется среди остального тусклого фона и что скажет получателю: «Ты справился, цель достигнута». Нет, такого не будет, если только мечтать о своём желании, ничего при этом не делая. Попытаться что-то сделать не страшно. Страшно оказаться в дураках, когда у остальных всё вышло, а ты просто не захотел стараться. И это, пожалуй, правильно, потому что неприятное тогда накрывает чувство, да? «Он исполнил мою мечту. Мою». Поэтому главное никогда не отчаиваться, даже если ситуация хуже некуда. Всё обязательно случится. Всё будет. Нужно лишь подождать.       Николай тоже так думал всю жизнь, потому что целью его существования является нечто более ценное, что все могли бы подумать, и понять это, увы, сможет лишь сам парень. До цели идёт тяжёлая дорога — он знает, но всё равно смело шагает по ней малыми промежутками, отсчитывая каждый час проведённой работы над этим искусством. Время-то, в целом, вообще неважно, главное ведь результат, но… чем больше Гоголь разбегается, тем с каждым разом всё больнее падает лицом в землю. И это не предотвратить. Всё, что он делал, не привело его к тому, на что он тратит большую часть своей жизни. Печально. Неприятно.       Он понимает, что цель требует слишком многого и что в данный момент ничего не получается, но он хотя бы пытается. Это лучше, чем ничего. И он верит, что когда-нибудь обязательно исполнит свою самую заветную мечту. Мечту, которая кажется нереальной.       Сидя за острым тёмным столом, Николай держит в руке напильник, грозно дёргая им в унисон с ногой, смотрит на своё изделие и не может понять, в чём дело. Сегодня, впрочем, как и всегда, поступил несложный заказ на золотые серьги в форме листа, которые заказывают, наверное, где-то раз в неделю, так как сейчас это несомненно писк моды, — в этом парень не уверен, потому что вечно торчит на одном месте, в своей мастерской, и жизнью других никак не интересуется, отдавая почтение ювелирным украшениям. А пора бы уже, а то так и скиснет в этой конуре, потрёпанной временами давнего ремонта.       Стены здесь едко-зелёного цвета, больше походивший на болотный; краска в некоторых местах уже давно сошла, но менять это недоразумение никто до сих пор не планирует. Несколько каштановых столов, разбросанных по всему периметру; ледяная хрустальная люстра под самым верхом, что освещает тут и так ужасное место своим ярким светом. На полотке — побелка, что сыпется сама по себе, задевая ювелира и его изделия. На работу это, конечно, никак не влияет, но вот дискомфорт помощнику главного в здании точно обеспечен — он уже устал постоянно убирать бесконечную белую пыль с неба, так что после нескольких месяцев уборки просто сдался, как бы прискорбно это не звучало.       «Да уж, этому зданию не помешал бы ремонт!» — произнёс как-то Сигма, тот самый помощник-перфекционист, и получил по лбу за глупое предложение. Ювелир Николай никак не хочет изменений в мастерской. Вот вообще нет. Хотя бюджет, на минуточку, уже давно может это позволить. Но Гоголь аргументирует всё тем, что если тут будет ремонт, то он просто не сможет сосредоточиться на работе и совершит ошибку, сделав не кольцо, а браслет, который никому даже не сдался, пусть и такой красивый. А случилось это однажды, когда Сигма всё-таки уговорил босса поменять рабочие столы на какие-нибудь более-менее приятные для вида глаз, а то те уже, мягко говоря, были до тошноты ужасны. Николаю тогда пришлось сдаться, ведь его последний стол и в правду с треском провалился под его весом, стоило юноше сесть на него сверху в полную меру.       Вообще, Сигма — приятный парень, хоть и слишком правильный. За тройку лет смог не единожды спасти жизнь своему начальнику, который ну уж слишком беспечный, когда дело доходит до работы над изделием заказчика. Настолько погружается в процесс, что не замечает мир вокруг себя. Не заметил он, как газ разошёлся по зданию в считанные минуты; не заметил, как в соседней комнате начался пожар; не заметил, как человек, который заказал серебряный браслет, накинулся со спины с ножом в руке. И во всех случаях его спасал именно его помощник, да хранит его Бог. Хотя в обязанности его это не входит. Просто… связи уже какие-то выработались, что ли.       И сейчас этот самый Сигма недовольно ходит вокруг рабочего стола, бесконечно наматывая круги, заглядывает за голову Николая, который закрывает весь обзор к изделию, и пытается хоть что-то высмотреть, дёргая глазом от любопытства.       — Николай, вы когда уже доделаете? Мне сегодня ещё ехать отвозить эти серьги! Заказчик должен получить всё вовремя, — тараторит двухцветный парень, мысленно закладывая себе новую порцию терпения, потому что этого уже не хватает.       — Ну-у… Минут через тридцать закончу. Не переживай так, Сигма, доставка иногда тоже задерживается, — даже не повернувшись отмахивается блондин, умело развернув в руках инструмент.       Сигма лишь обречённо вздыхает и идёт прочь из комнаты, оставляя Гоголя наедине со своими мыслями. Перед блондином лежат две серьги, практически готовых к отправке своему заказчику, но что-то Николая всё-таки смущает. Что — непонятно. В них нет… души. Бриллианты приятно переливаются под напором холодного света настольной единственной лампы, которая включена и освещает комнату. Зачем тратиться на свет? Гоголь этого не понимает, поэтому предпочитает пользоваться лишь одним, максимум двумя светильниками даже в ночное время. Сейчас как раз темно.       За окном садится солнце, и его лучи еле-еле касаются поверхности земли. На улице уже включаются потихоньку большие фонари, люди совершают меньше движений. Всё со временем успокаивается. А магия над ювелирным украшениям всё продолжается.       Николай вновь замахивается над кристаллами, уже предвкушая, как отколит кусочек от каждый серьги и придаст им презентабельный вид. Аж дух захватывает. Что-то делать своими руками — так прекрасно. Гоголь буквально дышит этим, ведь это рукоделие — вся его жизнь. И он точно намерен довести это дело до конца. Поэтому где-то через минут сорок — ох, бедный Сигма, опять заставили ждать — работа была готова и уже красиво упакована, так что Николаю остаётся лишь отдать её своему помощнику и с гордо поднятой головой отправиться домой. О… Настала ночь.

***

      Дом — не место для жилья, где ты официально прописан на бумажке. Дом — место, где тебя ждут родные.       Николай бы не сказал, что он и его сосед — родные и близкие, потому что по крови они по факту никто. Ничто их не связывает, если так посудить. Но всё-таки, если у них спросить, кто они, то они скажут: «Давние друзья», ну, как минимум Достоевский точно скажет, а вообще Гоголь предпочёл бы сказать кое-что иное, ежели это, но из-за уважения к своему «другу» он делать этого не будет, потому что Федя точно разозлится, — а это плохо. Друзья. Да, конечно, как же иначе.       Хотя Гоголь бы мог подумать, что они «друзья» лишь формально, а на деле… да кто его знает? Фёдор Достоевский — достопочтенный давний друг Николая, с которым он познакомился в старшей школе, в десятом классе. Они прошли через многое, но также многое осталось загадкой, про которую они никогда не расскажут. И сейчас, летя со всех ног в свою обитель, Гоголь думает лишь о том, как он побыстрее доберётся до своего любимого Феденьки, крепко зажмёт в своих объятиях, как и делал всегда, но только по-дружески, конечно, — интересно, он доказывает это Достоевскому или же себе? — и радостно воскликнет, что он дома и что ужасно голоден, так бы и съел слона! А шатен наградил бы его небольшой ухмылкой и попросил присесть за стол. Такой расклад был нередким, и даже можно сказать постоянным, потому что Фёдор — программист, который работает из дома. А Николай — ювелир, которому приходится идти в мастерскую, чтобы делать заказы со всеми инструментами. Это жутко бесило последнего, потому что из-за этого он проводит дома мало времени, а следовательно, Фёдор часто остаётся один. У Гоголя от этой мысли сжимается сердце, хоть он и знает, что его другу такое только в радость.       Поэтому Николай спешит в дом, чтобы всё повторилось по кругу, потому что по другому и быть не может. Это же… они. Они сами не желают перемен, — как минимум, точно не говорят об этом. И каждый раз заходить в квартиру страшно. Страшно от того, что всё может разрушиться в один миг. Что всё может пойти не как всегда. Но этот страх, пожалуй, Николай всегда с трудом проглатывает и открывает дверь, влетая в дом, кричит: «Я дома!» и радостно раздевается из-за холодной погоды. Сегодня всё, спасибо, как и всегда.       — Феденька! Привет, — радостно восклицает блондин, войдя в кухню. Торопливо сбрасывает пальто, вешая его на спинку стула, и довольно присаживается за стол в ожидании своей порции заботы.       — Здравствуй, Коль, — как и всегда формально приветствует Фёдор, ставя на стол противень с горячей и ну очень аппетитной на вид лазаньей. Какой ужас. Гоголь не сможет накинуться на него с объятиями. — Ты сегодня поздно. Ничего не случилось? — начинает он беседу и взмахивает тряпкой, остужая её из-за прикосновений с обжигающим предметом.       Фёдор, как бы сказать, всегда заботится о других по-своему, — если учесть, что об остальных он вообще не печётся, конечно, — но это так незаметно, что Гоголь практически всегда не узнаёт об этом. Ненавязчивые вопросы по типу: «Что сегодня делал?», «Сколько заказов пришло?», «Устал?» и многие другие могут сказать, что ему и в правду интересно узнать об этих вещах. Ведь зачем ему врать? Он целыми днями сидит дома и ни с кем не говорит, а Николай приходит лишь под вечер — выбора-то особо нет. Впрочем, Фёдор и не жалуется. Общение с людьми муторно, — как он говорит, поэтому и старается всячески отречься от внешнего мира, уткнувшись носом в свой компьютер и не смея оттуда вылезать. Да и смысл? Говорить даже с Гоголем муторно, не то что с кем-то ещё.       — Не-а, всё в порядке. Просто заказ пришёл поздно и на сегодня пришлось задержаться, — отвечает блондин и смотрит на кусочки манящего лакомства, когда Достоевский заканчивает сервировать стол и садится напротив. — А мне что-то не понравилось в серьгах. Ну вот… даже не знаю, не было там жизни, что ли. Понимаешь, Федь? — умоляюще смотрит парень и чуть нагибается, смотря из-под лобья.       — Не совсем, но имею представление, — честно высказывается шатен и тянется за чайником, наливая себе напиток в чашку.       — Вот и я уж не знаю… Но мне результат не понравился. Если бы жёстких дедлайнов не было, я бы всё довёл до идеала, но заказчик, хренов дед, такой жук! Не, ну, Федь, кто даёт на работу пару часов? Это же ужасно! — взмахивает руками Гоголь, возмущённо подняв брови к небу. — Тут минимум нужен день, а лучше — два.       У Николая просыпается сторона спорщика, которая зачастую появляется после рабочего дня. К этому стоит привыкнуть. В целом, Фёдор это и сделал — он просто слушает и ждёт, пока его друг выговорится, обматерит весь мир и обольёт отходами, зато успокоится и под конец извинится за этот концерт. Ничего нового. Это даже, в какой-то степени, забавно.       — Блин, Федь, ну это же пиздец! Он что, думает, что я — всемогущий человек, который заебашит серьги за три часа?! Он придурок или что, — выкрикивает Гоголь и недовольно хлопает ладонью по столу, и чай слегка выскальзывает из чашки. Достоевский лишь морщит нос, протирая поверхность стола. — Ну вот почему нельзя сделать всё по-человечески, почему всё должно быть через!..       — Коль, я понял, — прерывает на полуслове Фёдор, понимающе смотря в глаза другому, — ты как-то разошёлся, не находишь?       — Прости, Федь… Но ведь!.. — обрывается блондин и виновато закусывает губу, понимая, что сейчас опять вспылит.       — Ладно, ругайся, — разрешает Достоевский и незаметно хмыкает, немного отпивая травяного чая, который, кстати, он ещё налил и Николаю.       — Да он еблан, как ни посмотри! — сразу говорит он. — В общем, звонит с утра мужик какой-то, Сигма пошёл ему отвечать, и что же я слышу? — риторически спрашивает юноша и щурит глаза, продолжая: — Что же, ор, конечно! «Мне нужны серьги к сегодняшней ночи!» — требует он, и я не понимаю, как такое вообще возможно. Я даже Сигме сказал, чтобы не принимал такой заказ, потому что нахуй надо, а он что? Принял!       Фёдор заботливо прикрывает лазанью крышкой, понимая, что в ближайшее время её съесть будет невозможно из-за насущных эмоций, и отодвигает противень в сторону, заправляя за ухо выбившуюся прядь тёмных волос. Мешают. Надо бы отрезать.       — Ну я на него и рассердился, а он только цыкнул, сказав, что у нас бюджет не очень в этом месяце. Согласился он, а делать мне, — Гоголь обиженно дует губы, облокотившись щекой о свою руку.       — И только из-за этого ты такой злой? — цитирует Фёдор, мешая сахар в уже второй налитой кружке.       — Что значит «только из-за этого»?! Это веская причина, даже очень!       — Я тебя понял, а теперь ешь, иначе все мои труды пройдут зря. Лазанья. Ты любишь её, — накладывает парень в тарелку новую порцию блюда, не забыв приукрасить всё зеленью.       — Ладно…       Николай берёт вилку и начинает копаться в тарелке, нанизывая на острия кусочки мяса. Эта привычка, пожалуй, появилась сразу же, как только он с Фёдором съехались в этой квартире, так как большую часть времени готовит именно сосед, ведь работает из дома. У Гоголя просто не получается прийти домой вовремя, чтобы самому что-то приготовить на ужин, потому что как бы рано он не пришёл — Достоевский уже всё сделал сам. Никогда не даёт другому самовольничать, поэтому просто приглашает к столу есть то, что подали. Николаю такой подход не нравится, ведь он считает, что труд должен быть разделён поровну между ними, а в итоге получается, что только Федя готовит еду, а сам Коля приходит на всё готовое и ест, — не учитывая, что даже не по своей воле.       И в этот раз всё, кажется, произошло именно по плану Фёдора. А план его заключался в том, чтобы просто накормить уставшего друга.       — М-м, Федь! — тянет блондин и вытаскивает изо рта вилку, приятно прикрывая глаза от блаженства. — Блин, это так вкусно!       В чём ещё есть одна особенность Коли, так это в том, что после каждого приёма пищи, которую сварганил Достоевский, Гоголь непременно будет хвалить это блюдо до конца вечера и ещё будет упоминать об этом перед сном, когда они будут расходиться по комнатам. Что бы Фёдор не приготовил — Николай обязательно это расхвалит при любых условиях. И это шатену, пожалуй, очень нравится в нём.       — Конечно. Ради тебя же старался, — невзначай подтверждает брюнет и отламывает себе кусочек лазаньи, кладя его в рот. Всё-таки его еда и вправду шикарна.       — А-а, — пригудает Николай, и его сосед понимает, что сейчас он опять выкинет что-то из ряда вон выходящее, — Федь, вот что бы я без тебя делал? У меня даже мыслей на этот счёт нет!       — Питался бы едой быстрого приготовления, я полагаю, — отвечает так же спокойно парень и отпивает чай, смотря на реакцию друга.       — Да, точно! Именно так бы и было, я уверен. Но теперь у меня есть ты, который кормит меня каждый день, — блондин улыбается во все зубы, и Фёдору хочется верить, что он не сойдёт с ума в ближайшее время. Потому что жить с первым становится невыносимо.       — И даётся мне это с трудом из-за тебя, который не хочет, чтобы я это делал, а потому каждый раз отговаривает и перечит мне, лишь бы я не готовил ужин, — самодовольно произносит Достоевский, и Николай теряет дар речи, потому что в этом сражении он явно проигрывает и нагнать Фёдора ему точно сегодня не удастся.       — Ну, это не считается! Я же о тебе забочусь, вообще-то, — обиженно фыркает блондин и скрещивает руки на груди, повернув голову в сторону, будто он вообще не причём. — Ты же целый день работаешь!       — Коль, я работаю из дома и в свободном графике, а ты, на минуточку, каждый день мотаешься в мастерскую и приходишь лишь под вечер весь уставший, — утверждает Фёдор и тыкает пальцем в стол. — Ты всё ещё думаешь, что я устаю?       — Да. Разве нет? — настаивает Николай и искренне не понимает, почему он не прав.       — Нет, — твёрдо отвечает шатен, но смотря на обеспокоенное лицо соседа, смягчает свой тон и продолжает: — Коль, мы же это уже обсуждали. Вся кухня в моём распоряжении до тех пор, пока ты не придёшь в дом. Договаривались?       Гоголь морщит нос и закатывает глаза, пытаясь вспомнить тот момент, когда одобрял этот договор. И спустя некоторое время прикусил губу, поражённо сказав:       — Да…       Фёдор хмыкает и победоносно улыбается, облокачиваясь о свою руку, уже точно зная, что это конец для его горячо любимого соседа.       — Вот. Тогда, я думаю, мы решили этот вопрос?       Николай грызёт губу и неуверенно опускает глаза в пол будто маленький ребёнок, которого отругали за что-то незначительное, но слишком личное и глупое, что даже назвать причину будет слишком смущающе. Он делал это всегда, когда Фёдор оказывался прав в их небольших разногласиях, потому что отчего-то чувствовал вину за то, что вообще начал этот разговор. А сам Достоевский, если что, никогда не ругал его, просто… возможно, из-за его холодного тона голоса так и казалось, но всё было не так. Наверное, это просто особенность его организма.       — Да… наверное. Не знаю, — отмахивается Николай, и по его гениальному выражению лица стало ясно, что он опять что-то придумал. — Фе-едь… — тянет он, и Достоевский уже начинает бояться. — Я же дома, значит, пришло моё время править кухней?       Блондин хитро улыбается, подбивая интерес друга, а шатен просто кивает, уже понимая, к чему ведёт первый.       — Печеньки!       — Серьёзно? — всё, что решает сказать Фёдор.       — Да, буду делать печеньки! — радостно возглашает Гоголь, хлопнув в ладони, и шатен только обречённо вздыхает.       — Коль, уже почти ночь. Твои печеньки буду делаться слишком долго. Может, выберешь что-нибудь попроще? — предлагает парень, и Николай на миг задумывается, перебирая все варианты своих шедевро-десертов и до жути напрягает мозг. — Блины?       — О, точно! — вскакивает Гоголь, ударив рукой по столу, что даже чай в кружке вновь чуть содрогнулся. — Испеку блины!       — Да, давай, пеки, если силёнок хватит, — Фёдор напоследок дразнит соседа, удостоверившись, что тот серьёзно настроен, и хватает грязную посуду, желая отнести её в мойку.       Гоголь радостно придумывает начинку для своего десерта, а Достоевский решает помыть эту самую грязную посуду, пока есть время. Всё-таки раз уж Николай что-то решил сделать — его уже не остановить, так что Фёдор уже даже не пытается. Легче просто смириться и поддержать все его идеи, чем потом мучиться и отговаривать это делать. Да и кому не хочется поесть блинов, в конце концов? Сейчас ещё холодно, так что обжигающие блинчики были бы как раз в тему.       Николай хватает большую миску, все ингридиенты для теста, лопатку и мешает всё точно по рецепту, который выучил ещё очень давно. Готовить сладкое ему не в новинку, потому что Достоевский хоть и профи в готовке, но вот до кондитера ему ещё далеко, так что за десерты в доме отвечает всегда Гоголь, который знает, как приготовить любое блюдо, которое захочется ему или его соседу. В целом, просит приготовить ему что-то Фёдор крайне редко, если такое вообще было. Либо же Коля сам угадывал его предпочтения по выражению лица, либо просто так совпадало, что Федя тоже хотел это же блюдо. В любом случае он всегда ел всё с удовольствием, хоть и старался не показывать этого.       Но как тут откажешься, когда перед тобой готовый ароматный десерт? Никак. Шансов нет. Поэтому Фёдор домывает последнюю тарелку, кладёт её обсыхать и садится за стол, попутно взяв со в близь стоящего комода свой драгоценный ноутбук. Хоть он и говорил, что сделал всю работу, всё-таки себя не обманешь, так что придётся доделывать всё прямо за столом. Да и Николай так увлечён готовкой, что не замечает ничего вокруг. Лишь ненавязчиво поёт песенку, двигает бёдрами в ритм и обжаривает тесто с двух сторон, чтобы получились приятные сладкие блинчики, прямо, как любит Достоевский, — конечно, Гоголь всегда учитывает его предпочтения во вкусах перед тем, как идти готовить. Хорошая идиллия. Один жарит, никому не мешая, другой печатает в ноутбуке, пытаясь закончить всю работу до нового чаепития. Делать было, конечно, слишком дохуя, но Фёдор привык, так что за десять ближайших минут всё быстро доделывает и самодовольно хлопает крышкой гаджета, когда блондин говорит, что всё готово. Надо же, двадцать минут и уже еда есть.       Николай ставит на стол полную тарелку горячих блинчиков, варенье для Феди и сгущённое молоко для себя, потому что привык есть только так. Шатен ухмыляется, сходив перед этим к раковине, чтобы помыть руки, и лезет к блюду, беспощадно захватывая вилкой один блинчик, кладёт его на тарелку и режет, закидывая кусочек себе в рот, — этому, пожалуй, Гоголь удивляется до сих пор, потому что не понимает, какой смысл измельчать блин, если можно просто взять его руками? Как, например, делает сам он. Просто хвать, и всё! Зачем усложнять себе жизнь…       — Ну, как тебе? — интересуется Николай, с нетерпением ожидая вердикт главного по дегустации, и восторженно улыбается, когда Фёдор говорит «Одобряю». Такой малый, но значимый жест, что означает «всё в порядке, проверка прошла».       Гоголь и дальше с удовольствием лопает блины, пока Достоевский вновь наливает себе чашечку чая. Не, ну а зачем всухомятку есть-то? Чай подходит под любое блюдо, а к десерту — тем более. Так что налив себе травяной чай перед сном, — относительно перед сном, — довольно пьёт его и скользит глазами по рукам своего соседа. Опять двадцать пять. Опять порезы и раны. Блять. И почему именно в этот момент их так хорошо видно? Сколько бы Фёдор не пытался переубедить себя, что это всё из-за работы, у него ничего не получается — всё возвращается на начальную точку. Первая мысль всегда верна. А в данном случае первая мысль была слишком пугающей. Пугающей настолько, что Достоевский даже не знает, как заговорить на эту тему…       Но думать сейчас о плохом вообще не хотелось. В таком прекрасном месте, в такой приятной компании, с такой вкусной едой во рту можно сидеть бесконечно долго, потому что выбираться из этого тёплого и родного комфорта просто нет необходимости. Можно остаться тут навеки… Почему бы и нет? Фёдор думает, что Николай точно против не будет. По крайней мере, пока ему будет чем заняться. А заняться ему точно будет чем, потому что рядом будет его драгоценный друг, который заменяет сразу тысячу дел и игр.       — Чем будешь заниматься сейчас? — случайно спрашивает Николай, и Достоевский от неожиданности чуть ли не поперхается, грозно кашлянув в сторону для профилактики. Как-то резко разрушилась эта тишина.       — Планировал спать, а что? — невзначай говорит шатен и протирает губы салфеткой, убивая склизкий слой от очень калорийных блинов. На это Гоголь лишь обиженно хмыкает, разочарованно вздыхая.       — Да блин, опять? Почему так рано? — обижается блондин и делает супер-пупер-мега-ультра-милую мордочку, которой ну слишком сложно отказать, — как минимум, Фёдор это сделать точно не в силах.       — Потому что сейчас холодно и я спать хочу, — твердит парень, крепче укутываясь в свой свитер, который не снимал уже, наверное, с прошлой ночи.       — У-у, мерзляк. Давай я тебя согрею?       Такое предложение, пожалуй, Фёдор получает довольно часто, если не каждый день. Потому что не холодный Федя — это что-то новенькое. Особенно в любые сезоны отличные от лета, — хотя и не факт, что он не замёрзнет и тогда. Просто у него слишком уж слабый организм, который чувствует каждый поменявшийся градус воздуха без термометра. Поэтому тут на помощь приходит Николай с всегда тёплыми руками, сильным телом и большой душой, которая может согреть даже такого, как Фёдора. И когда тот соглашается на объятья для согрева, Гоголь самый первый радуется этому событию и хранит его облик в своей памяти до конца жизни, потому что редко можно встретить покладистого друга, который будет мирно греться об кого-то просто потому, что холодно.       — Ладно, — соглашается Фёдор, и Николай теряет дар речи, роняя блин на стол прямо из рук.       — Чего? О-о, правда?! — блондин, прогрузив мир и ответ друга, радостно заулыбался, попутно осветив всю свою сладкую харю на взор другим — в данном случае, Фёдору.       — Да, сегодня и в правду морозно, — соглашается Достоевский и берёт грязную посуду, вновь относя её в мойку, чтобы следом помыть.       — Давай посмотрим фильм? — предлагает Николай и смотрит на реакцию соседа, который только вопросительно поднял бровь, еле повернувшись назад из-за мытья посуды. Коля сразу всё понял. — Ты сможешь поспать.       — Ладно, уговорил.       Если умеет человек уговаривать, то умеет. Например, Коля. Всегда этот приём срабатывает.       — Ура! Спасибо! — восклицает парень, с грохотом выронив из рук алюминиевую вилку. — Ты лучший.       — Меня не за что благодарить. Я же просто разрешил посмотреть фильм. Тем более, уже не впервой.       Но Николай так просто не сдаётся. Он хитро улыбается, развернувшись и облокотившись о стул, смотрит на спину Фёдора и пепелит взглядом, пока не произносит:       — Но также разрешил себя согреть, кстати.       — Ах, ну да. И это тоже, — парирует Достоевский и выключает кран, переставая шуметь водой.       Посуда помыта, животы набиты, настроение хорошее, так что же ещё нужно? Шатен махает рукой в сторону коридора, хватает свой рабочий ноутбук и идёт к себе в комнату, пока сзади Николай пытается не свалить друга на пол от слишком великого счастья. Хотя казалось бы, что тут такого? Фёдор искренне не понимал этой радости, — может быть, он бы и спросил об этом самого виновника, но что-то момента ещё не было, да и смысла нет; всё равно ясно, что Гоголь будет счастлив только из-за этого. Так что они просто идут, пока не заходят в комнату «страха, ужаса и вечного тропика» — как называет это Коля. Просто тут… страшно иногда. Это же комната Феди.       С виду это, впрочем, ничем непривлекательное место, но если присмотреться… На столе установлены три монитора, яркая клавиатура; рядом стоит слишком уж огромный, похожий на игровой стул с подушкой; на окне — цветы; просторная кровать — раскладной диван, конечно, но просторный; и тёмная тумбочка, а самое главное, что тут есть, — обогреватели. Аж несколько штук, потому что одному хозяину тут слишком уж, видите ли, холодно. Но Коля уже, кажется, не удивляется. Как ни зайдёт в комнату, так сразу попадает куда-нибудь на юг, где вечное лето и тёплый воздух. Температура тут ужасно большая, но отчего-то Фёдор всё равно умудряется болеть и кряхтеть о том, что тут недостаточно комфортно и что вообще тут мороз. Ладно, упустим этот момент.       Шатен проходит на свою кровать, шмякаясь на неё с треском пружин, и радуется, что с ночи не заправлял диван, а оставил раскладным, так как сейчас будет меньше мороки. Жестом приглашает Николая присесть рядом, и тот с радостью это делает, выхватывая из рук Фёдора ноутбук. Всё же Коля точно опытнее в выборе фильма, чем он, так что даже протеста никакого нет. Ну, это всегда так получается, так что он не пытается что-то исправить — всё равно друг заставит отдать ему пульт управления. Так что Достоевский, натягивая на ладони побольше рукава, облокачивается о стену, скрещивает руки перед грудью и ждёт, пока Коля наконец-то выберет что-то достойное. И хоть сейчас в комнате практически баня, он чувствует себя неуютно и потому поджимает под себя ноги, сокращая площадь своего тела для обогрева. А в свитере есть ещё и широкий воротник, в который приятно входит подбородок и нос хозяина. Ладно, всё не так плохо, как казалось.       Фёдор греется в своём маленьком мире тепла, а тем временем Коля уже находит привлекательный, лёгкий фильм на ночь, что подходит под все параметры просмотра. Всё равно он выбрал то, что интересно ему, так как знает, что Фёдор смотреть не будет и сразу сейчас уснёт, просто случайно. Зачем тогда соглашаться смотреть фильм, если засыпаешь? Ах, ну, Федя просто разрешает смотреть что-то в своей комнате, пока Николай его греет своим присутствием. Гоголю от этого приятно, а Достоевскому — тепло. Вот и получается хороший обмен. Тем более, что сегодня у Коли был трудный день с глупым заказчиком, так что он наверняка устал и хочет отдохнуть, а отдыхать лучше всего именно в этой комнате, потому что тут совсем другая атмосфера, ежели в других помещениях. Есть тут что-то такое… необъяснимое. Никто этого не знает. Зато каждый чувствует.       Коля радостно восклицает, когда загружает новый фильм, и двигается назад, чтобы каждому жителю этой комнаты было комфортно. Кладёт сзади себя подушку, чтобы было не так больно опираться о стену, ставит ноутбук на коленки и тихонько пинает Фёдора, намекая, что пора смотреть.       — Федь, я фильм нашёл, — говорит он, и шатен сразу открывает глаза, медленно понимая всю ситуацию.       — А, да, хорошо… — в полусне произносит он и только крепче жмурится, вновь прикрыв глаза.       Коля видит это и понимает, что его сосед засыпает прямо на глазах, и что, скорее всего, уже спит. Было бы странно, если нет. Потому что голова Фёдора аккуратно сползает вниз по стеночке, и Гоголь бережно обхватывает друга, прислоняя его к своему плечу. Пусть спит, что уж тут. Это никому не мешает, никого не тревожит, так что всё в порядке. Блондин выключает звук почти до минимума, а следом тянется в сторону в поисках любимого пледа его хозяина, который лежит на кровати практически близко. Потому что видит, что Достоевский ещё сильнее поджимает ноги и скручивает руки, пытаясь согреться. Парень заботливо накрывает друга тёплым одеялом и смотрит на эту милую мордашку, которая наконец-то убрала складки между бровями, прищуренные глаза и сжатые губы и стала спокойной.       И это так… Боже, у Коли нет слов. Вроде бы обычный жест, Федя так делал много раз, но сейчас… всё по-другому. Сердце вдруг почему-то ёкнуло, что ли… Шатен кажется привлекательным. Почему-то. И Николай что-то не понимает этих чувств. Он нежно касается рукой щеки друга, точно не осознавая это, и мягко гладит её, завораживаясь этим эффектом. Ну почему, блин? Ему хочется провалиться сквозь землю, потому что это действие слишком приятно. Ах, Боги, кажется, сегодня кто-то согрешит. Нарушит обещание, которое дал сам себе. Но Коля не может отказаться.       Фильм где-то шумит на фоне, создавая особую атмосферу и подсвечивая это зрелище. Николай обхватывает Фёдора и тянет к себе, крепче сжимая в своих объятьях. Блять. Прикольно. Его тельце, маленькое и хрупкое, слишком прекрасно. И Коля начинает бояться своих мыслей, что ему хочется чего-то большего. Это слишком… волнительно.       Наверное, Николай никогда к такому не привыкнет. Не привыкнет он, что Фёдор может быть настолько милым и что обнимать его слишком приятно. Не привыкнет он и к своим желаниям, которые кажутся слишком невозможными.