Тотомару Иссики

Тотомару Иссики. Простой, местами бестолковый, прямой и смелый, и невероятно, невероятно безрассудно-добросердечный. До смеха, до дрожи в пальцах, до болезненного, пронзающего ледяной иглой спазма в районе сердца. Бездарный следователь Тотомару Иссики. Тото, которого Рон Камонохаши впустил в квартиру, в жизнь, ближе и ближе к душе только и лишь только как инструмент, для получения и раскрытия новых дел. Наверное. Рон одним резким движением перекручивается, утыкаясь носом в «ленивый пол». Ему не нравятся такие мысли. И Рон, издав невнятный, недовольно-хриплый звук, зарывается носом в подушку. А Тото всё ещё добрый. И мягкий. Просто до умопомрачения. Видимо, далеко не в фигуральном смысле. Ведь с каждым разом, улыбкой, нравоучительной раздражённой речью этот «инструмент» вливался в его жизнь, его разум. Заставляя сжиматься горло, вспыхивать потоку неутомимой энергии, льющийся через край, готовой чуть и разорвать его изнутри, напирая болезненным экстазом. Не тем, что обуревал его в пылу расследования, нет, это чувство не было похоже на то счастье, болезненный азарт следователя, готового вот-вот и дёрнуть за нить, распутав самый сложны клубок. Это… был свет. Свет, что ощущался чем-то липким и совершенно невесомым, одновременно холодным и прожигающее изнутри. Пробуждающим и вгоняющее в транс. Пугающим, и до одури приятным. Это было то неуловимое свечение жизни, что распахнуло его окна, сорвало с петель заваренные двери, разогнало спёртый воздух комнаты, вышибло тоску одиночества и скопившуюся за эти долгие года боль, и пришло оно с Тотомару. Тото никогда не был его светом, он приносил его с собой в самые потаённые закоулки души. Он хочет видеться, выходить из дома, покорять мир бытовых занятий, смотреть глупые телевизионные передачи, ходить в кафе, и рестораны, уезжать на отдых, на пляж, источники, помогать людям, обнимать, смеяться, разоблачать как можно больше преступников. Рон снова хочет жить. Только лишь неловкая улыбка Иссики, прикосновение его руки, и мир станет чуточку прекрасней. Чуточку совершенней. Плевать, что совершенства не существует. И Рона эти чувства кромсают изнутри. Ведь… кто он такой? Взбалмошный, странный, совершенно не складный. И от этих абсолютно иррациональных мыслей, подкрепляемых страхом и неуверенностью, ещё больнее, до такой степени, что хочется сжаться в комок и болезненно взвыть. Но вот, в тяготу мыслей врывается звонок в дверь, ударяя прямо по голове. И все страдания снова отступают на второй план, а в груди опять просыпается та детская восторженная радость. Рон вскакивает и, путаясь в собственных босых ногах, несётся к двери. «Тото!»