Недопонимания на подоконнике

— Да-да, все в порядке. Я справлюсь, — Куромаку натянуто улыбнулся. Впрочем, особого внимания на неестественность никто не обратил, и уже через мгновение дверь закрылась, оставляя трефа наедине с обескураживающим бардаком. Оглядевшись, он обреченно вздохнул, сорвал очки и потер переносицу, глубоко в душе надеясь, что за минуту промедления хотя бы Феликс постучит в дверь и настоит на помощи. Сейчас Куромаку бы не отказался. Пол гостиной был устлан ковром из осколков и ошметков различного происхождения. Ближе к двери, благо не совсем на входе, растекалось глубокое, пугающе-густое нечто, по цвету напоминающее зеленку, а по запаху… Куромаку пытался не принюхиваться. Посреди этой жижи гордо возвышался деревянный обломок. Король брезгливо поднял его за самый кончик, боясь ненароком закапать более-менее чистые участки и осмотрелся в поисках пострадавшей мебели. Парадоксально, но весь интерьер в комнате был цел. Не найдя сил пройтись по всей квартире и отыскать пострадавший стул, треф бросил уже бесполезную деревяшку в угол, в который стал сгребать весь мусор, еще пару часов назад бывший весьма полезными вещами. Собственно, пару часов назад многое было лучше. Куромаку, закрывшись у себя, наслаждался вредной привычкой и раздумывал, получит ли он от клиента надбавку за срочность, если отправит курсовую по сопромату на неделю раньше. Свежий ветерок из открытого окно обдавал его лицо, занося отзвуки уличного гула в спальню. С легкой улыбкой треф смотрел вниз, на редких прохожих, с высоты восьмого этажа более напоминавших странных жуков, и вдыхал-выдыхал горчащий дым. Из коридора время от времени чудились подозрительные звуки и скомканные разговоры, но он не прислушивался — из-за чего злился на себя до сих пор — надеясь, что остальные обойдутся без него хотя бы один вечер. Он рассчитывал провести весь оставшийся день за работой: написать пару заказных докладов, отредактировать статью по истории Комсомола и закончить курсовую — самую дорогую подработку за последний месяц. Однако в своих планах он катастрофически игнорировал один простой факт — закон Мерфи никто не отменял. Сначала раздался крик. Затем грохот, вопль и смех. Оптимистичная легкость улетучилась вместе с последним облачком сизого яда, выдохнутого в окно и стремительно исчезнувшего в нескончаемой голубизне светлого весеннего неба. Шум стремительно нарастал, заполняя пространство. В голове промелькнула малодушная мысль проигнорировать происходящее, но обдумать ее Куромаку не успел — в дверь начали стучать. Треф быстро перегнулся через окно и, затушив сигарету о внешнюю сторону стены, бессовестно выкинул ее вниз. Метнувшись к столу, он быстро прополоскал рот кофе, сглотнул, поморщившись, закинул в рот несколько мятных жвачек, запас которых регулярно пополнял на всякий случай, и кинулся открывать. — Куро, там… На полуслове Зонтика прервал уже серьезный грохот, сопровождавшийся парой матерных восклицаний. И без того напуганный валет крупно вздрогнул. — Да, я сейчас. Сдержав порыв обнять чуть ли не рыдающего клона, Куромаку закрыл дверь и метнулся к шкафу. Быстро переворошив полку, треф достал дезодорант и обрызгал волосы и остальную одежду. Хотя он и сомневался, что в подобной ситуации кто-нибудь обратит внимание на его запах, он хотел подстраховаться. Впрочем, всем действительно было не до Куромаку. Никому нет до него особого дела даже сейчас: Феликсу разбили губы, и он, истекая кровью, отправился отчитывать Вару, пристыживая его своим больным видом; Пик всех обматерил и гордо удалился к себе, захватив весь лед из морозилки; Зонтик, рыдающий от очередного испуга, закрылся у себя в комнате с утешающим его Ромео; Данте с Габриэлем ушли гулять еще утром. А Куромаку остался убирать последствия потасовки в одиночестве. Конечно, можно было бы в качестве наказания заставить разгребать бардак виновника, но убить весь оставшийся день на слежку за ним никакого желания не было — Вару бы делал все через пень колоду, матерясь и проклиная всех и каждого по отдельности. Просто каждый гребаный раз Куромаку проще сделать все самому, чем слушать новые версии старых оправданий. Именно поэтому, морщась от головной боли, треф стоял на четвереньках и безуспешно пытался достать порванную книгу из-под дивана. Давая себе время отдышаться и сглотнуть кислый ком в горле, Куромаку осел на пол, хватаясь за мягкую обивку и попадая рукой в мокрое пятно. — Зараза, — вырвалось из груди на грани слышимости. Никаких сил на стирку не было, и король, затыкая удушающий голос совести, закрыл пятно подушкой, обещая отругать себя за это позже. Обреченно вздохнув, он вновь полез под диван и на этот раз изловчился подцепить потрепанный том рукой. Отряхнув запылившуюся и перемазанную зеленкой обложку, Куромаку прочитал название: «Искусство войны». Данте весьма опрометчиво оставил трактат в общей комнате, и треф надеялся, что не ему придется рассказывать о судьбе новенькой книги ее владельцу. Данте… И почему Куромаку отказался пойти гулять вместе с бубновыми? Несмотря на то, что треф прекрасно помнил, из-за чего остался дома, он все равно повторял этот риторический вопрос снова и снова, оттирая поразительно прилипчивую зеленеющую жижу. От запаха к горлу вновь подкатила кислота, а подкипающее раздражение требовало выхода, обвинения зачинщика беспорядка во всех невзгодах, но… Разве Куромаку не сам виноват в том, как все сложилось? Он сам отказался от прогулки, надеясь закончить работу. Он сам полез разнимать пиковых, и сам предложил убраться. В конечном счете если бы он действительно не хотел лезть, то послал бы всех как Пик и закрылся у себя, не так ли? Прошипев неясное ругательство, клон осел на пол и с силой потер лицо, уже не обращая внимания на испачканные руки. На грубое движение разбитая скула отозвалась острой болью, и Куромаку резко отдернул ладонь. Он уже забыл, когда ему прилетел боковой. От кого именно тоже было не ясно, ведь через минуту после треф совершенно не думал об этом, пытаясь удержать Пика, в то время как Феликс схватил Вару. Восьмой не собирался сдаваться и, со всей силы дернувшись вперед, вырвался, вновь замахиваясь на своего валета. Куромаку по инерции полетел назад и пребольно ударился затылком. Перед глазами полыхнуло чернотой, и все очертания размыло, оставляя лишь оглушающий звон в голове. Сколько времени прошло перед тем, как его по имени позвал навязчивый голос, он не знал. Предполагал, немного — минуты три максимум. Через силу продрав глаза, треф встал, и лишь сила воли помогла ему вновь влезть в самую гущу потасовки, растаскивая вопящий комок тел, вместо благодарности получая еще пару тычков под ребра. Адреналин уже покинул кровь, и теперь Куромаку испытывал лишь мерзейшую смесь тупой боли, разочарования и гулкой обиды, невольно засевшей в глубине души. Однако чувства на его обязанности это никак не влияли. Всецело полагаться на ответственность короля треф — давным-давно устоявшаяся традиция, и он не может всех подвести. Самый умный, самый спокойный, самый надежный. Кто, если не он? Ответа никогда не следовало. Поддаваясь слабости, треф аккуратно лег на прохладный пол, разглядывая комнату снизу вверх. Взгляд зацепился за часы, и Куромаку понял, что сегодня курсовую он не допишет. Плакали его +15% стоимости за скорость. От осознания страшно захотелось курить. Но сигареты лежат нижнем ящике его рабочего стола, спрятанные под Ландсбергом, а несколько метров до спальни кажутся непреодолимыми тысячами световых лет. Почти сразу же остро колется совесть, запрещая подавать плохой пример другим. По хорошему, она не позволяла и самому трефу проявлять столь пагубную слабость, но ему удавалось игнорировать разъедающее самообвинение. Куромаку пытался не думать и сейчас, продолжая апатично разглядывать потолок. Вскоре от бездействия головная боль начала неспешно отступать, оставляя его в покое. Извращенное подобие умиротворения закончилось как только в глаза бросилась россыпь мелких пятнышек. Как краска могла попасть так высоко на оконную раму было тяжело представить, но на снежно-белом пластике она выглядела провокационно-зеленой, не позволяя отвести взгляд. Подавив малодушное желание сделать вид, будто ничего он не заметил, Куромаку медленно поднялся. После неясной продолжительности перерыва голова немного успокоилась и даже после движения не стала раскалываться. Сомнений по поводу того, что оттирать пятна все рано ему придется самому, у трефа не было, и он решил закончить всю уборку сегодня. В завтрашний день уже не верилось. В коридоре никого не оказалось. Куромаку поменял воду в ведре и никого не встретил, хотя и медлил. Даже заглянул в ванную и выпил еще одно обезболивающее, запив водой из-под крана. С одной стороны, он вполне этого ожидал — вряд ли кому-то захотелось потрудиться вместе с ним, и все притихли по комнатам, не желая с ним встречаться. С другой — внутри, вопреки всему, скреблась слабая, забитая надежда на чью-либо помощь. Треф ненавидел себя за свою склонность к глупым и инфантильным надеждам, но никак не мог из себя их вытравить. Насколько душно было в гостиной Куромаку понял лишь когда открыл форточку. Острый запах краски мощным потоком хлынул наружу, освобождая пространство свежему весеннему ветерку. Жадно глотнув прохладного воздуха, треф собрался с силами и залез на подоконник, поставил рядом ведро. Чтобы дотянуться до самого верхнего пятна, ему пришлось встать на носочки — замутненный рассудок ограничивал вариативное мышление, и треф даже не подумал о том, что может упасть. Новое обезболивающее подарило относительное спокойствие, и клон смог отмыть потолок и раму. Сознание наконец окутала апатия. Поэтому новое пятнышко, замеченное на самом стекле, из относительного душевного равновесия Куромаку уже не выбило. Протерев стекло со внутренней стороны, клон внезапно вспомнил, что планировал вымыть окна на следующей неделе. Лезть с ведром на подоконник еще раз, тем более в скором времени, не хотелось, и треф решил вымыть его сейчас и с внешней стороны. Если бы кто-нибудь был рядом, то непременно остановил бы Куромаку. Даже если бы сам треф был в более вменяемом состоянии, то он прекрасно бы понял, насколько эта идея плоха. Но сейчас в голове гулко и пусто, тупая боль маскируется таблетками, а из желаний оставалось лишь сделать все, что от него требуется и больше, лишь бы его не трогали потом. Растворив окно настежь Куромаку замер, глубоко вдыхая запах улицы и невольно щурясь от лучей. Приближающееся к закату солнце заливало краснотой верхушки многоэтажек, подкрашивая редкие кучерявые облака в ядовито-желтоватые оттенки. Один из первых ласковых погожих дней, такой поразительный и прекрасный сейчас, особенно после длительной зимней тоски, принес в город поразительную тишину: не мертвую, какая бывает в фильмах ужасов, а живую, состоящую из далекого шума дороги, еле слышных отзвуков разговоров редких прохожих и ленивого шороха листвы, колышущейся легким ветерком. Прекрасный в своей неповторимости момент единения с городской природой весьма прозаично нарушился: неловким движением Куромаку задел ногой ведро, которое тут же устремилось вниз, подчиняясь силе гравитации. Перед тем, как ведро благополучно приземлилось на небольшую полянку перед домом, треф успел не на шутку испугаться. Вместо облегчения в груди вспыхнули притихшие эмоции. — Зараза, да что же это такое! Куромаку с размаху ударил кулаком по раме, еле выдержавший отчаянный напор. Чуть наклонившись вперед, клон вновь посмотрел вниз: ведро пробило заметную дырку в молоденьких зеленеющий кустах. Одна единственная мысль — если бы вместо растения там оказалась чья-нибудь голова — вновь выкрутила взвинченные за день нервы. — За что мне все это?! Я не могу! Я не могу… — намного тише прошипел треф в конце, за душевным восклицанием не услышав тихого хлопка двери. Куромаку так и продолжил смотреть на покалеченные кусты, стараясь отогнать слишком реалистичное видение размозженного ведром человека, неосознанно крепко впиваясь пальцами в раму. — Куро, что т-ты делаешь? Неуверенные голос, неожиданно раздавшийся из-за спины, заставил крупно вздрогнуть — только крепкая хватка не позволила трефу пошатнуться на опасной высоте. Резко обернувшись, названный встречается с вытаращенными зелеными глазами. Значение слов доходит с небольшим опозданием. Тупость вопроса приумножает раздражение, и треф уже не пытается скрыть грубые ноты в голосе: — А ты не видишь? Ответ, определенно, производит впечатление: Вару сглатывает и продолжает круглыми глазами пялиться на Куромаку. — И зачем ты вообще пришел? — фыркает треф. — Хотел добавить что-нибудь напоследок? Упрек вырывается сам собой, но король не жалеет. Он слишком хорошо помнит все цветастые эпитеты, которыми Вару его наградил всего лишь час назад, и не собирается делать вид, будто временно впал в амнезию. — Не надо, не делай этого! — внезапно воскликнул валет, игнорируя вопрос. Как-то поздновато Вару спохватился о чужом переутомлении. — Не делать — это твой любимый вариант, да? Может тебе на все плевать, а мне надоело жить в грязи. — По… почему в грязи? — растерялся валет. — А как это по другому назвать? Оглянись вокруг, — треф развел руками, напоминая о масштабе дневного бардака. — Мне надоело это, понимаешь? Я устал. — Я… Я н-не думал, что… — с несвойственной ему неуверенностью замялся Вару. Куромаку глубоко вздохнул. На мгновение заминки он успел поверить, что валет решил извиниться. Какая глупость — подумать, что Вару может стать стыдно. Злость то ли на свою слабость, то ли на валета вспыхивает внезапно ярко, затмевая разум: — А ты никогда не думаешь! Я один стараюсь ради вас всех, а ты только усугубляешь! Я не могу так больше, понимаешь? Должно же быть хоть какое-то уважение к человеку?! — голос неконтролируемо повышался, а пальцы истерично цеплялись за раму. — Ради чего ты пришел вообще? Посмотреть, как я в лепешку расшибаюсь?! От крика голова заходится новым приступом тупой боли, но на душе легчает. Выговорившись, Куромаку ощущает долгожданное облегчение, и злоба погасает так же быстро, как разгоралась. Вместо привычных колкостей Вару молчит. Его напряженный взгляд уже через минуту заставляет устыдиться, и треф отворачивается, становясь вполоборота к валету. Рваным движением срывает очки, трет переносицу и тихо шипит. — Забудь. Это уже не важно. Скорее чувствуя чужой порыв, чем замечая его, Куромаку взмахивает рукой и перебивает: — Ты не должен был это слушать. Сойдемся на том, что я и так собирался сделать все на следующей неделе. Трефу стыдно представлять, как глупо и истерично выглядела его попытка вымыть окно. Наверняка он упустил что-то в комнате, а теперь стоял, как последний идиот, на подоконнике, словно специально желая укорить валета своим жалким видом. — В смысле и так собирался? Куромаку разглядывает соседние дома в попытке отвлечься от своего позора. Удушающий приступ стыда за крик и показанную слабость встает комком поперек горла. — Да осенью как-то не сложилось, хотя надо было, — нехотя выдавливает признание треф. — Я планировал на следующей неделе, но сегодня случай подвернулся. Так что ты не при чем тут, можешь не волноваться. Просто пора уже. Куромаку очень надеялся, что Вару не побежит рассказывать остальным о его срыве, но понимал — надежда эта глупа и инфантильна. Вздохнув, треф обессилено сполз вниз, присаживаясь на подоконник, по привычке свешивая ноги наружу. В теплые времена года он иногда курил, сидя на окне подобным образом, наслаждаясь неповторимостью красоты не живописного пейзажа. Сейчас свет укутавшегося в погустевшие облака, словно в одеяло, солнца, отражался разноцветными бликами от неисчислимого множество окон, наполняя улицу багровыми отсветами. Фонари еще не зажглись, отчего бульвар охватывала атмосфера сумрачная, но романтичная. На мгновение треф пожалел, что не может сейчас закурить. В следующую секунду чужие руки крепко охватили талию Куромаку, и до того, как он смог бы хоть как-то отреагировать, со всей силы потянули его назад. Мир качнулся, провоцируя осточертевшую головную боль. Падение ошпаривает локоть, Куромаку пытается вывернуться, но через мгновение он оказывается на спине, а сверху его прижимает к полу чужое тело. — Не пора, не смей так говорить! Попытка вывернуться не удается: Вару хватает трефа за запястья, прижимая их с обеих сторон от головы. Куромаку ошарашенно смотрит в зеленые глаза и замечает стоящие в них слезы. — Ты слышишь, не смей! Ты не должен, не можешь так потупить с нами! Со мной! — валет всхлипывает, и первая слеза стремительно скатывается по щеке. — Я не… Я просто хотел твоего внимания! Ты такой правильный, недоступный, тебе дела до меня нет, а я… Я… Речь прерывалась всхлипами все чаще, уже не сдерживаемые слезы капали, падая на Куромаку, обжигая кожу искренностью. — Я не думал, что все… Так получится. Вару зажмуривается, словно решаясь, рвано вздыхает и продолжает громче: — П-прости меня! Я не хотел, чтобы ты попал в потасовку, но ты смотришь на меня только когда отчитываешь. Я… Знаю, это не оправдание, прости меня! Я не буду больше, я сделаю все, что ты скажешь, только не прыгай! Я не смогу без тебя! Сердце пропускает удар. Куромаку тяжело сглатывает, не в силах выдавить ни единого слова. В ушибленном затылке со скрипом складывается пазл, и осознание бьет наотмашь: Вару решил, что треф хочет покончить с жизнью. Мысль о смерти пробирает до костей, и король вздрагивает. Восприняв реакцию по-своему, Вару вновь всхлипывает и резко подается вперед, сминая сухие губы. Внезапное касание ошпаривает разбитую скулу, Куромаку дергается, но валет до синяков сжимает запястья, неосознанно сильно впиваясь пальцами в кожу. Вару целует не сопротивляющиеся губы пылко и неумело, не в силах остановиться. Слишком долго он об этом мечтал. Слишком сильно испугался так никогда и не сделать этого. Куромаку замирает, не представляя, как реагировать. Тело обдает жаром, заставить себя дышать неимоверно тяжело, отчего голова начинает кружиться. Щеки намокают от чужих слез, они катятся вниз и, кажется, он чувствует их соленый привкус в поцелуе. В ушах гудит, запястья ноют в чужой хватке, и треф бессильно сжимает пальцы. Тело кажется ватным, предательски чужим. Грубый звон прорезает относительную тишину. В коридоре раздаются быстрые шаги, и кто-то открывает входную дверь. Звуки возвращают Вару в реальность, и он также резко отрывается от влажно блестящих губ. Пара неясных реплик обрывается хлопком, и шаги стремительно приближаются. Валет слезает с чужих бедер, падая пятой точкой на пол рядом, лицом ко все еще распахнутому окну. Куромаку тяжело приподнимается на локти. — Куро, все в порядке? — озабоченно спрашивает Феликс, приоткрыв дверь. Словно в замедленной съемке треф поднимает подрагивающую руку и касается губ. — Ко мне сосед подошел, сказал, что у тебя ведро выпало. Хорошо, что никого не задело! Губы под пальцами упругие и горячие, оставляют влажный след на коже. — А что вы на полу сидите? Вару, ты хоть извинился, как обещал? Куромаку неверяще пялится вперед, на распахнутое окно. Солнце уже село, оставляя комнату в скрывающем подозрительные детали полумраке. В голове гулко и пусто, тело все еще отдается незнакомыми ранее ощущениями, и треф думает, что все-таки получил сотрясение в проклятой дневной драке.