Настоящая смерть раз в четыре года

Смерть в последнее время не была похожа сама на себя — находила свой конец раньше отмеренного временем срока, когда под ногами начинала образовываться несмываемая никакими святыми водами грязь, и капюшон на голове Феврии стал почти что подлинной характеристикой его портрета на скорую руку. Беспощадно гудел по плиткам ливень, характерный для столицы каждым годом её становления, теперь он казался непрекращающимся, и ломал ветки за окном незримый добивающий ветер. Картина города стала постепенно мрачнеть, хотя из общего фасада никогда не уходил ни единый оттенок коричневого приевшихся глазу многовековых зданий. Впрочем, не ради истории Феврия посещал столицу, хотя истории находят личность там, где их никогда не ждут. Сахар плещется в залитым водой сбором редких трав, как снег на тротуары, Эллиуайт не отводит взгляд от крыши далëких зданий, едва не проливая чай. Бордовый оттенок за стеклом, как подмечено специалистским взглядом, ровно такой же, как цвет купюр наибольшего номинала. Раз всё сводится к разговору о деньгах и о погоде, как и принято в столице: ну право, оно везде, как только шагнëшь за порог, на лестницу — так уже и начинается… То сегодня торг по рукам как-то особо и не уместен. Хотя жизнь в центре он всё же подарил. И опуская нарощенную меланхолию — можно сказать, что Феврию всё устраивало. Как ни ври себе, прошлое вечно живо, грядущее — вечно туманно, и вероятно, даже сыро. Серость падает на подоконник, от чего появляется эффект оттепели — крови, вытекающей из раны доживающей последние минуты Смерти, как предполагала вечно божествено-мëртвая Любовь. Предположения не должны иметь общего с чернеющим градиентом реальности, так что долг по рукам действует и спустя столько лет… Впрочем, вместе с историей он начался, и с истории и умрёт. Он абстрактном тут думать нечего, и искать пропадающее на три года двадцать девятое февраля не следует точно также. За все безыдейные четыре десятилетия Феврия успел растерять к нему интерес, присутствующий в ранние годы, пора было принимать неизбежное, а об избежном не следует и думать. Февраль в этом году не такой холодный, цены на сахар заметно снизились, и находиться вне квартиры, заваленной прозванным искусством (которое отвлекает от смерти, а значит, это не искусство), можно было без пустых, ни к чему не обязывающих вопросов. Бездушность торгов по рукам сегодня для Феврии неуместна, решает он, прислонившись боком к подъездной двери, солнце раздаëт блики, падающие на ровную дорожную разметку. Сегодня бумага не будет отвлекать от смерти, продолжая развитие хода мыслей, и раз статистика посещения наскучивших светских заведений выросла в сравнении с последними тремя годами — Феврия не против повысить цифры. Капюшон весенней куртки высох за время нахождения дома, абрикосовые пряди в волосах Феврии приятным сходством роднятся со столичной местностью, готовой принять чувства каждого остановившегося в своих спутанных изречениях… Ах, светская манера — легко говорить о трудном. Эури нëс немыслимую пургу об ассоциациях к февриеэллиуайтскому имени, в которых для того было слишком много сумасшествия, про перетëртые таблетки, хах. Феврия делает шаг от подъезда дальше, прикрывая рукой пережившую много сетчатку глаза от палящего солнцецвета. Ни к какой коррупции, ни к наскучившей работе, ни к горькости таблеток сегодня речь не выведет. Феврия празднует день рождения только в десятый раз.