Тепло

У Сана болят ноги и шея после трудного, бесконечно долгого дня на работе. Тянет мышцы, глаза болят от недосыпа. Работа в небольшой компании ожидаемо приносит небольшие деньги, но Сана, в принципе, устраивает. Устраивало, если быть точнее. Последнее время на работе он почти что живёт. Хонджун просит потерпеть — «Мы скоро заключим договор с довольно крупной фирмой, расширим здание, сотрудников станет больше!» — и Сан терпит. Потому что верит. Потому что Хонджун человек честный и начальник хороший, и работа в офисе не сложная, выматывает только и морально, и физически. Ему просто нужно больше выходных. Больше часов дома, а не на работе. И ещё немного сверху к зарплате. Он надеется на премию в этом месяце. Ну, или хотя бы на сверхурочные. У Сана тысяча задач и горят дедлайны, но у него тысяча и одна причина потратиться на такси, когда автобус уезжает с остановки, не дожидаясь его. Он садится в машину, извиняясь перед водителем за свой мокрый вид. На улице льёт нещадно, зонт остался на столе в офисе. Он потирает мокрую ткань брюк на бёдрах, отлепляет рубашку от тела. Бесполезно. Она липнет обратно, холодит кожу на груди. Водитель открывает бардачок и предлагает бумажные полотенца. Сан улыбается, кивает в знак благодарности, обтирая салфеткой лицо и шею. Дверь в их небольшую квартирку не заперта, и Сан за несколько шагов, несмотря на тянущую боль в икрах, поднимается на нужный этаж, перешагивая ступени по несколько за раз, оказывается в тёмном коридоре. В квартире пахнет жареным мясом и овощами, с кухни раздаётся шум посуды. Бёль встречает его первая, трётся о ноги, но отходит сразу же, когда на неё падает пара капель с чужой головы. Сан смеётся в кулак, садится перед ней на корточки и чешет за ухом. — Я думал успею приготовить всё к твоему приходу. Уён появляется в коридоре и кошка уходит к нему, ластясь и мурлыча. На футболке у него возле ворота след от томата, волосы небрежно взъерошены. Такой домашний. Сердце в груди сжимается от нежности. — Я думал, что вернусь раньше тебя и приготовлю ужин сам, — Сан поднимается, и чмокает Уёна в нос, останавливая, когда тот пытается его обнять. — Я мокрый насквозь, солнце. Отпросился? — По удачному стечению обстоятельств, меня сегодня отпустили пораньше, — Уён несколько раз шлёпает Сана по рукам и всё равно обнимает. — Почему без зонта? Простудиться захотел? — Забыл в офисе, — Сан вздыхает и тоже прижимается в ответ. Тепло и уютно. Волосы Уёна пропахли едой и раскалённым маслом, Сан трётся о макушку носом, оставляет невесомый поцелуй, прижимаясь губами. Рубашка всё ещё неприятно липнет к коже, с волос течёт вниз по шее, затекает за воротник. Уён притягивает его ближе, и в груди снова что-то защемляет. Что-то перестаёт биться, перестаёт работать, наполняется мёдом, золотом, любовью, смыслом. Тянется по всему телу приятным теплом, растекается жидкой пыльцой. Хочется остаться так на подольше, прижаться ближе, тут и сейчас навсегда быть в покое и в порядке. — Ай! Тычок под рёбра. Предательски нечестно. — Иди в душ, согревайся и меняй одежду на сухую, — наказывает Уён. — Я закончу с ужином. Он хихикает, подталкивает Сана в спину по направлению к ванной комнате, обнимает ещё на последок крепко-крепко и, изменившись за секунду в лице, убегает на кухню, по ходу бормоча что-то про «сгорело, поди» и «отвлекаешь меня, Чхве Сан!». В ванной люминесцентная лампочка светит холодом, и мокрая одежда снова становится липкой и мерзкой. Сан избавляется от неё сразу, закидывая в стиральную машину. Он позже доберёт к ней ещё вещей и включит стирку, но сейчас больше всего хочется встать под горячую воду, смыть с себя усталость и лишние мысли. Всё будет лучше, он знает. Образ Уёна сам возникает перед ним. Глаза полные жизни, улыбка его нежная, но хитрая. Родинка под глазом, маленькое пятнышко на нижней губе. В груди снова тепло и он уверен — всё будет лучше. Как сказал Хонджун: надо постараться перетерпеть. Сан смывает шампунь с волос и смотрит как все проблемы и трудный долгий день уходят в слив. На столе стоит тарелка со слегка подгоревшим местами мясом, бокал и кружка с гербом Гриффиндора (второй бокал из набора — «Покончил жизнь самоубийством» — сказал Уён, убирая с пола осколки, — «с моей небольшой помощью» ещё месяц назад, на Сана день рождения). Уён переодел футболку на рубашку, но внизу так и остался в спортивных штанах. Сан тихонечко засмеялся. Он и сам был в серых трениках. — Тебе вино или шампанское? — Уён усадил Сана за стол и с самым серьёзным видом по очереди показал воображаемые бутылки. — А что у нас есть? — Кола. — Тогда её. Тёмная сладкая жидкость с шипением полилась в стеклянную ёмкость, но парень вдруг остановился, случайно расплескав немного напитка. — У нас есть вино! Точно! — Уён поставил бутылку на стол и хлопнул в ладоши. — Сонхва дарил, помнишь? — Пускай лежит, я сегодня не хочу пить. А ты? — Сан доливает напиток в бокал, Уён задумывается на секунду, морщит лицо и отрицательно качает головой. Сан наполняет рядом стоящую кружку тоже. Когда с ужином покончено, они всё ещё лениво сидят на стульях рядышком, сложив головы друг на друга, смыкая пальцы в замок. Уён рассказывает про новые заказы, про суматошный день, про то, что хозяйка магазина пожалела его и отпустила с работы на час раньше, встала за прилавок сама. О том, что мармелад подорожал, погода слишком дождливая, кроссовок вот, расклеился, неудача. О том, что мясо подгорело, но получилось очень даже вкусно, о том, что вино, наверное, можно оставить до дня рождения, что полки всё время пылятся, что видел коврик по скидке в соседнем отделе, что любит его, самого хорошего, самого милого. Сан немного двигается, смотрит на Уёна лисьими глазами, а они — луны-полумесяцы — от улыбки на губах. — И я тебя люблю, — в ответ. Губы Уёна расходятся шире, он сам плавится, стекая по стулу, но руку крепко держит, поглаживает большим пальцем косточки. Сан тянется за поцелуем, и он отвечает, нежно так, невесомо, очень лениво и очень тепло. — Не убирай, — Сан тянет парня на себя, когда тот принимается собирать пустые тарелки со стола. — Я сам уберу утром. Пойдём в спальню. Бёль путается под ногами и он аккуратно перешагивает, стараясь не наступить на чужой хвост. Уён идёт следом, но останавливается перед дверью ванной, отправляет Сана, включает воду. Его не было семь минут. Сан засекал. Парень появляется в дверном проёме, вытирая влажные волосы полотенцем, и кидает его на спинку стула, заваливаясь на кровать, утягивая с собой Сана за талию. Сан смеётся в поцелуй, и Уён несколько раз шлёпает его по плечу, чтобы перестал. Но ему щекотно и грудную клетку сдавливает от переполняющих её ощущений. Так он его любит, так сильно и так много он к нему чувствует. Сан перехватывает чужие руки за запястья и заводит их над головой, перемещает губы на подбородок, спускается к шее. Уён запрокидывает голову назад, открывая больше доступа, и тихонько, еле слышно, вдыхает в лёгкие побольше воздуха, прерывисто выдыхая, когда Сан садится ему на бёдра, оказываясь сверху. — Как ты хочешь сегодня? — голос Сана звучит совсем близко, губы едва касаются кожи, и его дыхание обжигает Уёну ухо. — Тебя, — отвечает тихо. — Без разницы как, просто тебя. Сан оставляет поцелуй на мочке, целует в висок, мажет губами по скуле, по чужим губам, задерживается. Он отпускает уёновы запястья, перемещает ладони ему на щёки, целует, целует, целует, задыхаясь от чувств. В комнате становится душно, тело под ним становится горячее. Он сам горит, и это не пламя, не обжигающий огонь. Это плавленое золото, оно течёт по венам вместо крови, растекается любовью под кожей. Дома так хорошо. Рядом с Уёном так хорошо. Всё, что за пределами — существует только там. Все серые дни, все мокрые улицы, важные сделки и кипы бумаг. Сейчас единственный звук — сердцебиение. Вот здесь, совсем рядом, будто бы сердце у них одно, будто работает за двоих. Для двоих. И всё становится абсолютно неважным, потому что у губ Уёна привкус персикового геля для душа, потому что не важно вообще на самом деле, какого они вкуса, главное, что Уёна. Сан приподнимается, отрывается от чужих губ, смотрит в глаза. Там, напротив — темнота, покрытая дымкой. Сан читает в них нежность, читает желание. Он оставляет короткий поцелуй на кончике носа, потому что знает, если снова коснётся губ — не остановится. Отсаживается назад, на колени, проводит пальцами по резинке спортивных штанов. — Сан-и, — звучит с просьбой и лаской, настолько, что мучительно, и Сан не может дразниться, не может оттягивать, не может играть. Не сегодня. Не сейчас. Ни тогда, когда Уён смотрит на него снизу вверх. Когда сердце то ли удар пропускает, то ли пробивает лишний. Он цепляет резинку, тянет вниз, бросая штаны где-то у кровати, оставляя фигуру под собой абсолютно обнажённой, и не может отвести взгляд. Уён идеален. Каждая его часть. И плевать, что идеалов не существует, это полная чушь и неправда, потому что вот он, перед ним, совершенный и самый красивый. И колется внутри что-то маленькое, эгоистичное, кричит — «мой!», и Сан это маленькое и кричащее внутри запирает, потому что Уён, в первую очередь, свой собственный. Но такой он — только для него. Он вздыхает, оглаживает бёдра, целует выступающую тазовую кость, оставляет дорожку от пупка до груди. — Снимай, — тихо возмущается Уён, дёргая за край футболки, и через мгновение чёрная ткань лежит где-то на одной плоскости со спортивками. Ладони Уёна скользят по широким плечам, вниз по груди до резинки штанов, и тянет их вниз, дёргая, чтобы Сан приподнялся на колени, чтобы стянуть ткань вместе с бельём. Сан встаёт, снимает с себя лишнее, оставшееся, и возвращается обратно, касаясь кожей кожи, становясь ещё ближе, ещё, насколько это возможно. Уён притягивает его за шею, но Сан, оставляя на губах короткое и торопливое, тянется куда-то дальше, за парня, к стоящей у кровати маленькой тумбочке. Ладони Уёна блуждают по чужим бёдрам, пока взгляд мечется, не зная где ему остановиться. Смотреть как Сан растягивает себя или смотреть на его лицо, пока он это делает — невыносимая пытка, самая сладкая и тяжёлая. Пальцы впиваются в кожу, Чон за собой не замечает, его отвлекает внезапный сдержанный стон, прошедший сквозь плотно сомкнутые зубы, и глаза — самые лисьи — зажмуренные крепко. — Думаю, уже хватит, — голос звучит загнанно, глаза всё ещё закрыты. Ладони сами скользят выше, от бёдер к талии, и Уён задерживает дыхание, когда Сан опускается на него — сразу полностью, сразу до конца — и выдыхает так, будто питал лёгкие одним и тем же воздухом на протяжении нескольких лет. Громко, тяжело, до последнего атома кислорода. Когда Сан, привыкнув, начинает двигаться, Уён тает. Словно он снег в середине жаркого лета, словно сахар — плавится в карамель. Руки скользят то вверх, то вниз, не зная где лучше, как лучше, в итоге останавливаясь на крепких напряжённых бёдрах, сжимая их, впиваясь пальцами. — Я так долго не протяну, — смеётся Сан, постепенно замедляясь. — Сегодня на работе пришлось много бегать. Уён молча, без лишних слов, приподнимает своё туловище, подхватывает за спину и переворачивает их, так, что Сан оказывается под ним, и, упираясь одной рукой в матрас, помогает ему закинуть на себя ногу. Смена положения отзывается лёгким коротким стоном, тут же сцелованным с губ, и Чон продолжает двигаться: медленно и тягуче. Впрочем, недолго. Темп со временем увеличивается, толчки становятся глубже, дыхание прерывистее. Сан кончает первым, стонет в чужие губы, тянет к себе ближе, будто это возможно, будто остался между ними ещё хоть миллиметр расстояния. Уён замедляется, не двигается, сцеловывает с лица удовлетворение, сглаживает морщинки, и когда понимает, что сам уже на грани, пытается отстраниться, но его останавливают, давят на поясницу, прижимают ближе и на все попытки сопротивления качают головой, любовно улыбаясь. — Но… — начинает было Чон, но его перебивают. — Не беспокойся. Он кончает, и Сан окончательно тает, растекается по постели сливочным маслом на раскалённой сковороде, подставляет шею навстречу влажным поцелуям. Спустя время, нацеловавшись и переведя дыхание, они лежат изнеженные и уставшие, сплетая конечности, переплетаясь душами. Уён утыкается носом в изгиб, дышит размеренно, тихонько сопит. Сан гладит его волосы, перебирает прядки, зачесывает назад, чтобы в глаза не лезли. Целует в макушку нежно-нежно любя, и думает про себя: всё хорошо. — С годовщиной нас, — бормочут куда-то в шею, и Чхве смеётся, притягивая парня ближе. — С годовщиной.