***
– Эй, хён, ты меня слышишь? – будто сквозь толщу воды Мин услышал родной голос, звучащий высоко и чуть взволнованно, и мотнул головой, отгоняя от себя тяжелые воспоминания из недавнего прошлого. Он несколько раз моргнул, возвращаясь в реальность, а затем перевел взгляд на подошедшего парня, что смотрел на него с некоторым волнением, но все той же, присущей только ему теплотой. – Прости, ромашка, задумался, – Юнги облегченно выдохнул, вновь осознавая, что прошлое осталось в прошлом, и поднялся с места, сразу заключая своего любимого в крепкие объятия и утыкаясь носом в его висок, вдыхая ненавязчивый цветочный аромат. – Ты уже освободился? Твой чай, наверное, уже совсем остыл. – Ничего страшного, я могу пить его в любом виде, ты же знаешь, – Чимин уткнулся в плечо старшему и тихо проскулил, чувствуя себя легко и спокойно в родных объятиях. – У меня небольшой перерыв, а потом нужно решить вопрос с картиной. – Что-то случилось? – поинтересовался мужчина, слыша некоторую грусть в голосе. – И нет, и да, – вздохнул парень, отстраняясь и поднимая свой взгляд, в котором Юнги каждый раз видел океаны самых разных чувств. Сейчас в них плескалась радость, приправленная нотами печали. – Кто-то купил "Ромашки", сегодня приедут забирать картину. Я рад, что теперь она будет радовать кого-то еще, но… – Я знаю, как ты любишь эту картину, милый, – слегка улыбнулся Юнги, прикладывая большую ладонь к чужой щеке и поглаживая ее большим пальцем. – Но это ведь хорошо, что она нашла хозяина, правда? Ты так долго переживал, что она мало кому нравится, а теперь твои опасения позади, ведь кто-то кроме нас с тобой рассмотрел в ней прекрасное. – Это да, я знаю… – Что я могу сделать, чтобы поднять тебе настроение, ромашка? – перебил Юнги, желая как можно скорее отвлечь своего мальчика и заставить его забыть о грусти. Он достаточно насмотрелся на подавленного и разбитого Чимина за этот год, а потому теперь старался на корню пресекать любые ситуации, из-за которых огоньки в любимых глазах меркли. – Поцелуешь? – с надеждой в голосе поинтересовался младший, а затем слегка улыбнулся, замечая, как расслабляется и сам Мин. – Разве меня нужно было об этом когда-то просить? – Пойдем, – Чимин взял мужчину за руку и потянул в сторону своего кабинета, Юнги едва успел захватить со столика стаканчик с уже остывшим напитком. – Я соскучился по тебе так сильно, что ты себе и представить не можешь, хён. – Неужели сильнее, чем я по тебе? – хмыкнул Юнги, заходя в кабинет и прикрывая за собой двери, чтобы редкие посетители им не мешали. Мин подошел к рабочему столу, оставляя подальше стаканчик, и, оперевшись бедрами о столешницу, притянул к себе Чимина, устраивая его между своих ног. Он прошелся по нему взглядом, привычно останавливаясь на карамельных глазах, и мягко улыбнулся, в который раз убеждаясь, что все плохое в самом деле позади. Они через многое прошли, во многом успели разочароваться, но главное, что сейчас у них обоих все хорошо. Юнги поднял ладонь, снова укладывая ее на мягкую щеку младшего, и поддался ближе, накрывая его губы своими и ощущая, как по груди растекается тепло, а переживания, что накрывали его в течение дня, испаряются, оставляя лишь чувство спокойствия и уюта, чувство дома, которым стала для него его ромашка. Целовать Чимина – это еще один вид искусства, который Мин для себя открыл. С того самого момента, как он впервые попробовал эти пухлые, искусанные от нервов губы на вкус, он понял, что никакие сладости больше не будут казаться такими же вкусными, как и прежде. И даже любимые мандарины отошли на второй план. Губы младшего на самом деле были обычными, но только не для Юнги, у которого от одного лишь прикосновения к ним, распахивали свои крылья те самые пресловутые бабочки в животе. Каждый раз, прикасаясь к губам, он будто возвращался в тот самый день, когда это случилось впервые – неуверенно, боязно, невидяще. Чимин сделал это первым, сначала пальцами изучая все лицо Юнги в попытке найти его губы, а затем прижимаясь к ним своими на несколько коротких мгновений. Мужчина и до этого знал, что он безвозвратно по уши в этом мальчике, но после поцелуя понял, что он окончательно пропал, и продолжает пропадать до сих пор. Изо дня в день. Каждую минуту. Каждое мгновение. Продолжая нежно и трепетно целовать своего любимого, Юнги притянул его еще ближе к себе за талию, а вторую ладонь с щеки перевел на затылок, зарываясь пальцами в светлые волосы. Чтобы провести операцию, часть волос пришлось состричь, из-за чего Чимин очень переживал и постоянно носил кепки и шапки даже в присутствии Юнги, стараясь скрыть свои недостатки. И только совсем недавно его мягкие волосы, что в первую встречу напомнили Мину танцующие на ветру цветы ромашек, вновь отросли, и парень наконец-то избавился от головных уборов, вернув своим прядям нежный белый цвет. Чимин жался все ближе, будто было куда, крепко обнимал за шею, и шумно дышал, давая понять, что ему мало, и Юнги, хмыкнув и решив не дразнить больше любимого, проскользнул языком между его губ, позволяя огню разгореться сильнее. Он продолжал перебирать пальцами волосы, периодически чуть сжимая их у основания, и выцеловывал чужой рот, отвлекаясь то на юркий язычок, а то возвращаясь к пухлым губам. Хотелось оказаться дома и позволить себе намного больше и откровеннее, но он пытался обходиться малым, рисуя в голове картины того, что хотел бы сделать этим вечером в своей собственной квартире, где им двоим никто не помешает. Юнги всегда было мало Чимина, но он научился себя сдерживать, оставляя самое вкусное и приятное на вечер, чтобы разделять удовольствие на двоих и не переживать, что кто-то может им помешать. – Мне надо идти, – раздосадованно захныкал парень, прерываясь, а затем принялся оставлять на губах Юнги много коротких поцелуев. Обычно так делал старший, зацеловывая короткими прикосновениями все лицо Чимина, особенно долго задерживаясь на губах и веках, но иногда юноша и сам дарил такую ласку, находя в ней особое наслаждение. – Иди, Чимин-а, – ответил Юнги, но в противовес своим словам только сильнее прижал парня к себе, обвив его тонкую талию двумя руками и уложив ладони на округлых ягодицах. – Быстрее справишься, быстрее поедем домой. Останешься у меня сегодня? Впереди выходные, и я планирую не отпускать тебя от себя ни на минуту. – Хорошо, – легко согласился Чимин, все же находя в себе силы отстраниться, и улыбнулся, накрывая щеки Юнги своими маленькими ладошками и нежно их поглаживая. – Приготовим что-то вместе? – Конечно, что захочешь, – кивнул мужчина, расслабляя хватку. – Я как раз вчера ездил в супермаркет за продуктами. Купил твоих любимых пирожных. – Тогда точно едем к тебе, – засмеялся парень, выпутываясь из объятий и забирая стаканчик с остывшим чаем. – Подождешь меня в зале или здесь? – Здесь, чтобы ты не отвлекался на меня и быстрее заканчивал дела, – Юнги мягко шлепнул любимого по попе и проследил за тем, как Чимин показательно недовольно покачал головой и вышел из кабинета, на ходу поправляя на себе вещи. Мужчина тихо хмыкнул, облизнув губы, которые еще минуту назад жадно целовали возлюбленного, пытаясь им напиться, и окинул взглядом кабинет. С того момента, как он появился в этих стенах впервые, здесь совершенно ничего не поменялось, разве что цветок, стоящий в углу на подоконнике теперь расцвел красивыми бутонами сиреневых орхидей. Юнги подошел ближе, касаясь подушечкой пальцев длинного листа, затем вновь окинул взглядом помещение и пересел на мягкий диван, снова позволяя себе уплыть в прошлое, в котором шторм еще не утих, но стал отчасти привычным. Чимин тогда все еще находился в больнице, восстанавливаясь после аварии и принимая свою новую реальность, в которой ему предстояло научиться жить без зрения: больше никаких ярких красок на холстах, никаких видов природы в местных парках и даже банально никаких очертаний предметов. Больше ничего, что было таким привычным и воспринималось, как должное. Юноша тяжело это переживал, и Юнги старался его отвлекать разговорами, просил рассказывать о картинах в галерее, о любимых местах. Чимин поддавался с огромным трудом, но иногда все же удавалось хоть ненадолго, но помочь ему забыться. Однажды он пришел в больницу, чтобы в очередной раз посвятить вечер отвлекающим разговорам, но застал в палате Сону, который расхаживал из стороны в сторону, теребя завязки на халате и кусая губы. Чимин же сидел с опущенной головой и лишь его плечи безмолвно подрагивали, не давая до конца понять его состояния. Он тихо плакал? Беззвучно смеялся? Или дрожал из-за накрывших его переживаний? Юнги не мог понять, но решил пока не вмешиваться, оставаясь тихо стоять у входа в палату и вслушиваясь в разговоры. Сону был не частым посетителем, а потому, как бы сильно не хотелось, Мин не стал их прерывать, ведь видел, как Чимину не хватает собственного парня. Первым послышался едва слышный, разбитый голос Пака, после чего сразу стало понятно, что его подрагивающие плечи – это попытка сдержать рвущуюся на волю волну истерики, да и вся ситуация, сложившаяся в белых стенах, принимала явные очертания без лишних объяснений. – Ты же говорил, что любишь меня… – проговорил Чимин, сжимая пальцами здоровой руки края кровати, а у Юнги, что стоял у двери, машинально сжались кулаки и сердце. – Я любил, и люблю, но… Чимин, пойми, это сложно… – ответил Сону, прекращая маятником передвигаться по палате и опираясь руками о подоконник со стоящим на нем цветком орхидеи. – Я не знал, что такое может случиться, я не был готов. – А я был готов к тому, что могу ослепнуть? Тебе сложно, а как же мне? Продолжать жить в мире, которого я больше не вижу… – Чимин старался держаться, но голос его звучал все более сипло, выдавая боль, причиненную предательством любимого человека. – Я уверен, что ты сможешь простить меня со временем, Чимин. Ради любви, что была между нами, ради нас… Ввиду новых обстоятельств, все теперь будет по-другому, и я не смогу этого выдержать… – Уходи, – перебил его Чимин, не став слушать оправдания дальше, ведь они ранили его гораздо сильнее, чем то злосчастное ДТП, которое оставило его инвалидом. – Уходи и будь счастлив. И больше никогда не возвращайся. – Чимин… – Уходи! – выкрикнул юноша, срываясь все же на слезы и позволяя эмоциям вырваться из груди и взять над собой верх. Сону взмахнул руками, резко развернувшись и случайно зацепив стоящий на подоконнике керамический вазон, который опасно покачнулся и полетел на пол, разбиваясь на мелкие осколки. Юнги был уверен, что с точно таким же звуком сейчас разбилось и сердце бедного Чимина, который закрыл руками лицо и надрывно плакал, кажется, впервые за все то время, что он в больнице. Новость о том, что он, возможно, до конца жизни останется слепым, ударила по нему не так сильно, как предательство со стороны любимого человека, который просто испугался трудностей… Юнги хотел бы ударить Сону, разукрасить ему лицо, превратить его в месиво, отомстив за Чимина, но он лишь крепко сжал зубы, одарив его полным осуждения взглядом, когда парень вышел из палаты, и проговорил: – Он так сильно тебя любил, жаль, что ты этого совсем не видел. – Я тоже любил его, – возразил Сону, пытаясь оправдать себя, – но он… он теперь калека. Это будут совершенно другие отношения, не те, что прежде, а я не готов… – Я не ударю тебя только лишь по той причине, что теперь для меня путь свободен, и я могу показать Чимину, как это, когда тебя на самом деле любят и готовы ради тебя на все. Никогда больше к нему не подходи. Слушать ответ парня Юнги не стал, а смело вошел в палату, закрывая за собой двери и проводя таким образом черту между прошлым, в котором остался бывший парень, и настоящим, где у Юнги есть шанс. Он сразу подошел к Чимину и прижал его к себе, обняв за содрогающиеся плечи. Больше для него нет преград, и он может побороться за этого мальчика, поистине показав ему любовь, которой тот заслуживал. Да, не так Юнги бы хотел начать их отношения, но судьба никогда не спрашивает о предпочтениях, а просто выливает на голову сотни испытаний, заставляя учиться в них выживать и подстраиваться. – Отпусти меня, оставь, уходи, – кричал Чимин, отбиваясь и отталкивая от себя руки, но Юнги не позволил отстраниться, садясь рядом и прижимая того к себе еще ближе. – Чш… это я, Чимин-и, это Юнги. Все хорошо, ты в безопасности и всегда будешь, я обещаю… Чимин долго плакал, ведь терпение, которое он демонстрировал все это время, не выдержало, разбиваясь как несчастный вазон с орхидеей, которая теперь, сломанная, лежала на светлом полу. Юнги продолжал его успокаивать, поглаживая по перебинтованной голове, по дрожащей спине, нежно гладил по щекам. Ему было невыносимо видеть отпечатавшееся на прекрасном лице горе, каждый всхлип Чимина оставлял на душе мужчины болезненные шрамы, а в голове билась мысль, что именно он позволил всему этому случиться. Возможно, если бы он подошел раньше, еще с самого начала, как увидел мальчика около картины с ромашками, то сейчас все было бы по-другому. Да, может, они бы и не встречались, а просто дружили, но Чимин сейчас бы не убивался по возлюбленному, да и в целом, никогда бы не стал участником того злосчастного ДТП… Юнги не понимал, за что на бедного мальчика, который просто хотел жить счастливой жизнью, свалились такие страдания, но обещал себе, что сделает все, что в его силах, лишь бы на пухлых губах снова сияла улыбка. Чего бы ему это ни стоило. Когда силы иссякли и Чимин немного успокоился, Юнги смог уложить его обратно в постель, бережно укрыв простыней и продолжая поглаживать маленькую ладошку, которая все еще дрожала после долгой истерики. Мальчик тихим, охрипшим голосом говорил о том, что остался теперь практически один: родители живут далеко и не смогут вернуться в Корею, чтобы постоянно быть рядом и присматривать за незрячим сыном, друзья отвернулись, и даже родной парень, с которым они встречались не один год, считает его обузой. Единственной отдушиной, которая у него осталась, – это творчество, с которым теперь тоже придется попрощаться – писать картины он больше не сможет, да и с работы его, скорее всего, тоже уволят. Вспомнив о галерее, Чимин поделился историей о том, как радовался, когда получил эту работу, летал на воображаемых крыльях, когда стал куратором и мог проводить для посетителей экскурсии, рассказывая о той или иной картине, но теперь… Кто возьмет на работу незрячего человека, кто позволит ему быть среди людей и пугать их своим недостатком, да и как он сможет говорить о том, чего не может увидеть своими глазами… Если он не нужен близким людям, то посторонним будет не нужен и подавно. Юнги сидел рядом, внимательно слушая каждое слово, продолжал поглаживать его по здоровой руке, давая понять, что он не один, и с огромным трудом подавлял собственные эмоции, которые бушевали в болезненно сжатом сердце. Он хотел забрать все страдания себе и вернуть мальчику привычную жизнь, наполненную звонким смехом, радостью и счастьем, но мог лишь быть рядом и помогать адаптироваться к нынешней реальности, показав, что есть люди, которым он нужен любым. Юнги он нужен любым. И каким бы он ни был, он будет оставаться для мужчины его прекрасным цветком ромашки, которого он повстречал однажды в галерее и которого больше от себя никогда не отпустит. Он сделает все, чтобы то, что радовало Чимина прежде, продолжало это делать вопреки обстоятельствам. А потому уже следующим утром он был в галерее, стоял посреди кабинета галериста, которым до этого времени был Чимин, и пытался убедить владельца сохранить за юношей рабочее место. Тот отказывался, приводя сотни аргументов против, главным из которых была, естественно, незрячесть Пака, но Юнги умело отбивал любое "нет", наводя столько же причин, по которым Чимин сможет продолжать работу. Он любил искусство, был с ним едва ли не единым целым, а потому не важно, видит он картину или нет, он все еще сможет рассказать о ней так, что даже такой человек, как Юнги, начнет ею восхищаться. Владелец казался непреклонным, но Мин нашел один из значимых аргументов, против которого пожилой мужчина просто не нашел, что возразить: – Моя компания оформит спонсорскую поддержку вашей галерее и будет самостоятельно покрывать расходы на помощника для Чимина, если такой потребуется, хотя я уверен, что он справится и без чьей-либо помощи. От денег мужчина отказаться уже не смог, а потому принял условия Юнги, сохраняя за Чимином рабочее место и личный кабинет, в котором теперь и находился Юнги, окидывая тот взглядом и отмечая, что здесь действительно практически ничего с тех пор не изменилось. Чимин практически все свое время проводил в зале, гуляя среди картин, и даже работал там за одним из столиков, не желая разделять себя с искусством, а потому и в кабинете ничего не менял, ведь просто не видел в этом необходимости. Юнги поднялся с места, чуть разминая мышцы после тяжелого рабочего дня, и прошелся по кабинету, заглядывая на полочки, что были забиты книгами о разных художниках, пролистывая журналы о прошедших выставках в разных странах и подходя наконец к рабочему столу. Мужчина провел пальцами по темному дереву столешницы и снова улыбнулся, замечая лежащий на клавиатуре открытого ноутбука галстук. Чимин еще с утра был в нем, решив попробовать, каково это – ходить на работу в деловом костюме, как Юнги, но к вечеру, видимо, не выдержал, оставив аксессуар одиноко лежать на столе. Мин взял его в руки, случайно задев тачпад и включив экран ноутбука, и замер, глядя на заставку, где виднелись красивые черные пионы. Он еще раз перевел взгляд на черную ткань в своих руках и вновь позволил себе уйти мыслями в прошлое, которое сегодня решило накрыть его отчаянно сильно. Это случилось спустя полгода после ДТП, что разделило жизнь Чимина на "до" и "после". Он смог справиться с разрывом отношений, смог принять новую реальность, научившись справляться без зрения, и смог адаптироваться к работе в галерее, став чувствовать картины еще лучше, ведь теперь он начал пропускать их через себя, "вслушиваясь" в краски. Но чего он так до конца и не смог принять – это Юнги, который плотно поселился в его жизни, став константой в этом переменчивом мире. Юнги всегда был рядом, во всем помогал, говорил о том, как Чимин прекрасен, никогда не акцентируя свое внимание на недостатке юноши. Он приезжал за ним утром, чтобы отвезти на работу, приходил днем в галерею, чтобы порадовать горячим ромашковым чаем и вкусными пирожными, а вечером вез на прогулку и возвращал домой, доводя до самой двери и передавая его в руки родителям, которые смогли найти возможность быть рядом с сыном, по крайней мере, пока он полностью не привыкнет к новой жизни. Юнги много обнимал, целовал и говорил о том, как сильно дорожит своей ромашкой, как восхищается им, и как любит вопреки всему. И Чимин этого не понимал, о чем неустанно твердил, в любую секунду готовя себя к тому, что Юнги уйдет, как это сделали и другие. Он был также влюблен, как и старший, но просто боялся позволить себе это чувство, боялся погрузиться в него, считая, что станет для мужчины обузой, которую рано или поздно все-равно выбросят из своей жизни, как что-то лишнее. Но однажды все поменялось. Однажды Чимин устал ждать подвоха, решив самостоятельно поставить во всем точку в надежде, что так страдания принесут гораздо меньше боли, ведь второго предательства, еще и от Юнги, который стал для него за короткое время гораздо более важным человеком, чем кто-либо другой, просто не переживет. Мин приехал вечером пятницы, чтобы как обычно провести время с Чимином. За день, что они не виделись, он успел очень по нему соскучиться, а потому, поднимаясь по лестнице, уже представлял, как обнимет своего мальчика, как возьмет его за руку и поведет по знакомым улочкам. Ему было неважно, что они проходили по этим местам уже сотни раз, ведь Юнги было абсолютно все-равно, где проводить время, главное, чтобы рядом был любимый Чимин, крепко сжимающий его ладонь. – Привет, Чимин-и, – поздоровался мужчина, когда дверь квартиры открылась и, вместо Госпожи Пак, на пороге показался юноша в широком свитере и свободных домашних штанах. – Как твои дела? Я так по тебе соскучился. – Привет, – негромко ответил Чимин, отступая в сторону и пропуская Юнги в квартиру. – Проходи. – Ты в порядке? – заметив смену настроения и нервно подрагивающие ладошки, спросил Мин, проходя внутрь. – Что-то случилось? Врач сказал что-то плохое? Сегодня на работу Чимин не ходил, ведь у него была назначена встреча с врачом, на которую он ездил со своей мамой. Еще когда только выяснилось, что Чимин потерял зрение из-за пережатого нерва, врач сообщил, что операция возможна, но не раньше, чем через полгода. Он не давал никаких гарантий, поскольку операция была довольно сложной, и Чимин совсем отчаялся, готовя себя к тому, что до конца своей жизни останется слепым, ведь к операции был не готов. Юнги смог убедить его, что это тот самый случай, когда рискнуть все же стоит, ведь на кону стоит полноценная жизнь, которой его любимая ромашка заслуживает как никто другой в этом мире. Он нашел врача, который проводил уже ранее подобные операции, отвез Чимина на консультацию и взял на себя все расходы, скрыв это от младшего. Парень и так считал себя недостойным внимания мужчины, а деньги бы уж тем более не принял, потому Юнги решил действовать тайно, сообщив, что все покроет страховая компания. Операция действительно была дорогостоящей, но Мину было совершенно не жалко этих денег, ведь, если Чимин сможет получить возможность вновь видеть этот красочный мир, то он отдаст любые деньги, только бы подарить своей ромашке этот шанс. И вот теперь Юнги смотрел на своего мальчика, не понимая, что с ним происходит и представляя в голове все самое плохое, что могло бы случиться за этот поход в больницу. – Мини, прошу, не молчи. Скажи мне, что случилось? Что врач сказал? – Юнги вновь заговорил, сбросив с себя верхнюю одежду, и, повесив ее на вешалку, подошел к Чимину, что теребил рукава своего свитера. Мужчина положил руки ему на плечи и всмотрелся в его лицо, стараясь заглянуть в любимые глаза, что невидяще смотрели сквозь потухшим взглядом. – Прошу, милый, скажи что-то… – Я хотел поговорить с тобой, – собравшись с мыслями, все же заговорил Чимин. Он протянул свои ладони, касаясь Юнги, и стал наощупь искать лицо старшего, чтобы во время разговора иметь возможность считывать эмоции своими прикосновениями. – Я… хотел сказать… – Ну же, говори, ромашка, ты меня пугаешь… – поторопил Мин, накрывая маленькую ладошку, что устроилась у него на щеке, своей. – Я хотел… – снова начал Чимин, делая глубокий вдох. – Нам надо расстаться. – Что? – переспросил Юнги, надеясь, что ему просто послышалось. Не мог ведь его мальчик в самом деле это сказать, верно ведь? Просто не мог… – Так будет лучше, хён… Эта операция… может не помочь, и я до конца жизни останусь инвалидом. Зачем тебе такой? Ты прекрасный человек, и будет гораздо лучше, если свою любовь и заботу ты подаришь тому, кто сможет ответить тебе в полной мере. Ты говорил, что любишь путешествовать, открывать новые места, а со мной ты этого сделать не сможешь, потому что я просто этого всего не увижу. Ты не сможешь пойти погулять с друзьями, потому что у тебя парень-инвалид, который сам о себе позаботиться не может, да и… я не хочу, чтобы из-за меня ты остался один. Ты слишком хороший человек и заслуживаешь полноценной жизни, которой у тебя никогда не будет со мной. Чимин говорил быстро, не позволяя себе ни на минуту остановиться, будто сам сомневался в своих словах. Юнги видел, как тяжело они ему даются, чувствовал, как сильнее дрожат не только руки младшего, но и он весь, а невидящие, но все еще такие же прекрасные глаза, наполнялись слезами, готовыми вот-вот сорваться с ресниц. Мужчина и сам был готов заплакать, осознавая, сколько страха и переживаний носил в себе его мальчик все это время. Он знал, что Чимину тяжело дается новая реальность, но, как оказалось, не догадывался, что он настолько сомневается в своей нужности Мину… – Чимин-а, милый, что ты такое говоришь? – Юнги притянул его ближе, прижимая к себе и чувствуя, как Чимин и сам поддался к нему, уткнувшись в плечо. – Ты даже не представляешь, какие все это глупости. – Это не глупости, – возразил Пак, тем не менее позволив себе обнять Юнги за талию. – Ты взрослый человек, тебе нужна полноценная жизнь, и я в нее точно не вписываюсь. – Чимин-и, ты и есть моя жизнь. Тебе не нужно в нее вписываться, потому что ее полноценность и заключается в тебе. Она стала таковой, когда ты появился, когда я впервые увидел тебя в галерее и понял, что влюбился как подросток. – Ты влюбился в другого человека, в здорового, а теперь я… инвалид, – всхлипнул Чимин, прижимаясь еще ближе. – И если операция не поможет, то я таким и останусь до конца жизни… тебе это не нужно… – Не решай за меня, что мне нужно, а что нет, – строго проговорил Мин, сильнее сжав парня в своих объятиях. – Мне тридцать два года, и в этом возрасте я уже могу понять, что мне действительно нужно. И я знаю, что мне нужен ты, потому что я люблю тебя, люблю любым, Чимин-а. Моя жизнь не изменится, вне зависимости от того, видишь ты или нет. В ней останутся путешествия, только теперь компанию мне будешь составлять ты, я продолжу видеться с друзьями, и ты станешь частью нашей компании, я обязательно познакомлю тебя с ними, как только ты будешь готов. И я не могу остаться один из-за тебя, я скорее останусь один без тебя, любимый. Я не представляю, что со мной будет, если ты исчезнешь из моей жизни, ты мне нужен. – Все то, о чем ты говоришь, невозможно, хён. Я сделаю тебя несчастным, а потом и себя, когда ты наконец-то это поймешь и бросишь меня… Поэтому я хочу расстаться с тобой первым, чтобы было не так больно. Когда пройдет операция и зрение не вернется, ты осознаешь, что… – Я осознаю, что моя любовь к тебе ни на каплю не угасла. Осознаю, что мой любимый человек – самый сильный мужчина, которого я когда-либо встречал. Чимин-а, я понимаю, что ты боишься, но прошу, поверь мне. Поверь в то, что я люблю тебя не за то, что ты можешь или не можешь видеть, а за то, какой ты человек. Ты навсегда моя ромашка и этого не изменить, – Юнги отстранился, всматриваясь в заплаканное личико любимого и принимаясь зацеловывать его щеки, нос, веки и губы. Он делал это неспешно, чтобы дать Чимину время обдумать сказанные слова и принять их, принять Юнги и принять любовь, которая зародилась между ними в тот момент, когда жизнь буквально стала воплощением шторма. – Ты никогда не рассказывал, почему стал называть меня ромашкой… – подставляясь под ласки и продолжая всхлипывать, тихо проговорил юноша, борясь с собственными эмоциями и утопая в противоречивых мыслях. Юнги отстранился, мягко подхватив Чимина на руки, и двинулся в сторону его спальни, на ходу вспоминая тот самый момент, когда сравнение с этим цветком впервые пришло в его голову: – Когда я впервые увидел тебя, ты стоял возле той самой картины с ромашками и будто сливался с ней, – мужчина вошел в комнату, прикрыв за собой дверь, и сел на кровать, усадив Чимина себе на колени. Он обнял его, утыкаясь носом в шею, и продолжил: – многие считают ромашку простым цветком, не стоящим внимания, но мало кто замечает, насколько он прекрасен. Он нежный, яркий, живой, прямо как ты, Мини. Но еще он очень сильный, потому что на своем тоненьком стебельке стойко выдерживает сильные ветра и любую непогоду. Он не позволяет себя сломать, точно как и ты, милый. Поэтому ты для меня – моя ромашка, в которой внешняя мягкость и хрупкость идеально переплетается с внутренней силой. Ты сильный, Чимин-и, и каким бы ни был итог операции, ты справишься со всем, а я всегда буду рядом с тобой, чтобы помочь тебе в этом. Поверь мне, прошу. – Неужели ты совсем не боишься..? Не боишься, что разочаруешься во мне, что устанешь от меня? – Чимин запустил свои маленькие пальчики в волосы старшего, принимаясь мягко перебирать темные пряди. Юнги чувствовал, как мальчик постепенно расслабляется, как принимает его слова и пытается ему поверить, отчего у самого сердце стало замедлять свой ритм, воцаряя в груди спокойствие. – Я очень боюсь, Чимин-и, но не того, о чем ты говоришь. Я боюсь, что после операции ты увидишь меня и разочаруешься, что не захочешь быть рядом с таким человеком, бросишь меня. Вот, чего я боюсь. Боюсь остаться без тебя, – признался Юнги, давая понять, что страхи у них с Чимином схожи. – Мне не важно, как ты выглядишь, хён, я же влюбился в тебя не за внешность, а за то, какой ты человек… – И я влюбился в тебя за то, какой ты, любимый. Видишь ты меня или нет, я буду любить тебя, потому что ты – это ты, – старший отстранился, накрывая искусанные губы своими и ставя таким образом точку в этом разговоре. Они не расстанутся, как минимум не из-за особенности Чимина. Но и это в скором времени они исправят, ведь Юнги уверен, что операция поможет, и этот юный мальчишка с открытыми сердцем и душой обязательно сможет вновь взглянуть на этот мир своими прекрасными глазами, а Мин будет тем, кто покажет ему даже самые отдаленные уголки необъятной планеты, чтобы позволить искрящемуся взгляду все это прочувствовать. Чимин с готовностью ответил на поцелуй, крепче обнимая Юнги за шею и сразу распахивая губки, позволяя старшему проникнуть глубже. Он успел изучить этого мальчика, узнал, что он любит нежности и ласку, но сейчас его действия и прикосновения были более резкими, граничащими с отчаянием. Юнги чувствовал, что Чимин будто пытался таким образом напомнить себе о том, что он может любить, может быть любимым, что все его сомнения пусты. И старший был готов помочь ему в этом убедиться, подстраиваясь под него и принимая его правила игры. Он прижимал Чимина ближе за хрупкую талию, что скрывалась под объемным свитером, водил большими ладонями по его спине, пока губы самозабвенно выцеловывали чужой рот, скулу и шею, что приятно пахла цветочным ароматом. Чимин будто был воплощением самых прекрасных цветов, и Юнги никак не мог им надышаться, хотя и вдыхал полной грудью. – Хён, – проскулил парень, слегка сжимая волосы Юнги на затылке и оттягивая их, пытаясь привлечь внимание. – Ммм? – вопросительно промычал Мин, заставляя себя оторваться от нежной кожи и поднять взгляд на своего возлюбленного. – Что такое, любимый? – Мои родители… – начал было он, но замялся, краснея. Юнги поднял ладонь, поглаживая румяную щечку, и улыбнулся, дожидаясь, пока Чимин закончит свою мысль. – Мои родители уехали в другой город, они решают вопрос с тем, чтобы перенести возвращение в Америку еще на какое-то время, и… – И..? – подтолкнул Юнги, прикидывая варианты того, что бы это могло значить. – И они не вернутся до завтрашнего вечера… Боже мой, это смущает, – проскулил Чимин, закрывая ладошками лицо, а Юнги засмеялся, понимая наконец, о чем пытается сказать его мальчик. – Милый, тебе двадцать три года, прекрати смущаться, как неопытный подросток, – Мин отнял маленькие ладошки от лица, принимаясь по очереди их зацеловывать и все еще тихонько хихикая. – Ты не помогаешь, хён! Теперь это смущает еще больше, и хватит смеяться. Хоть я тебя и не вижу, но прекрасно слышу, – возмутился младший, на что Юнги снова засмеялся, чувствуя, как с каждой секундой ему становится легче и спокойнее. Чимин больше не хочет с ним расставаться, теперь он хочет наоборот стать еще ближе, но смущается того, что это будет их первый раз, а Юнги еще и значительно старше него самого. – Прости, милый, – проговорил Мин, ненадолго прижимаясь к любимым губам своими. – Ты уверен, что хочешь этого? – Уверен… Я хочу почувствовать тебя и твою любовь до того, как увижу. Только у меня будет просьба… – он высвободил ладошки, которые все еще были в руках мужчины, и на ощупь нашел его галстук, принимаясь развязывать узел. – Завяжи мне глаза… – Зачем, Чимин-а? Я хочу видеть тебя, ведь все в тебе по-прежнему прекрасно, – Юнги заглянул в его глаза, в очередной раз убеждаясь в своих словах. Хоть огни в них больше не горели, а сам Чимин смотрел будто сквозь, они оставались все такими же красивыми, с нежными медовыми переливами и глубокими тайнами, царящими в радужках. – Пожалуйста, – чуть тише попросил парень, снимая галстук и вкладывая его в ладонь Юнги. – Позволь почувствовать себя полноценным с тобой. Я не буду тебя видеть, но пусть лучше это будет из-за завязанных глаз, чем из-за слепоты… – Хорошо, любимый, как ты захочешь, – согласился мужчина, удобнее перехватывая черную бархатную ткань и завязывая ею глаза Чимина. Он еще успеет ими налюбоваться, а сейчас же пусть все будет так, как того хочет юноша, ведь его комфорт всегда будет стоять на первом месте. – Просто доверься мне. Во всем. Чимин тихо угукнул, дожидаясь, когда Юнги потуже завяжет галстук, и вновь вернулся к поцелуям, действуя теперь так, как привык – нежно, ласково и осторожно. Он все еще подрагивал, но теперь это был не тот страх, что сковывал его минутами ранее, а скорее волнение, предвкушение, которое сквозь прикосновения передавались и самому Мину. Он уже давно хотел этого мальчика, но не позволял себе лишний раз даже думать об этом, не говоря уже о том, чтобы что-то предпринимать. А тут Чимин захотел сам, и он сделает все, чтобы никто из них об этом не пожалел. Он пробрался ладонями под полы свитера, прикасаясь к теплой мягкой коже, и принялся любовно оглаживать бока, мягкий животик, который Чимин сразу попытался втянуть, а затем и ровную спину, поднимаясь выше к лопаткам. От левой вверх уходили натянутые тейпы, что после травмы плеча все еще помогали поддерживать мышцы. Рука стремительно заживала, и Юнги был уверен, что чувства, которые окутывают их сердца, помогут также стремительно залечить и душу, выполняя функцию эластичных лент. Чимин пробрался под пиджак мужчины, поглаживая широкие плечи, а затем переместился пальчиками к пуговицам на рубашке, расстегивая их одну за другой. Ему явно не терпелось прикоснуться к обнаженной груди, но он сдерживал себя, растягивая томное удовольствие. Юнги бы хотел его поторопить, ведь ощущал его ерзания на собственных коленях, но и сам наслаждался этими неспешными действиями, проверяя, кто же сорвется первым. Мин был уверен, что именно Чимин не выдержит первым, но стоило горячей ладошке коснуться его груди, как по телу прошла волна тока, концентрируясь в паху, и он сильнее сжал тонкую талию, переворачивая парня на кровать под довольное мычание и нависая сверху. Он отстранился от губ, что уже буквально болели от поцелуев и перешел к шее, которая так и манила к себе, призывала оставить на ней свои следы. Юнги провел ладонью по талии Чимина, опустился к упругому бедру и, подхватив его под коленом, прижал ближе к себе, сразу ощущая чужое возбуждение. От осознания, что юноша так быстро возбудился от одних лишь поцелуев и незатейливых ласк, Мин и сам почувствовал, как стремительно стало тяжелеть в паху, и он сильнее вжался в Чимина, имитируя толчок. – Ах-хён… – сорвался с губ парня первый негромкий стон, звучащий как услада для ушей, и Юнги повторил движение, заставляя Чимина чуть выгнуться в спине и опрокинуть голову назад, сладко выдохнув: – еще… – Я дам тебе даже больше, любимый, я дам тебе все, – приблизившись, прошептал Юнги в самое ухо, захватывая губами мочку, и, отпустив колено, вновь поднял ладонь выше, сжимая бедро, а затем переходя на ягодицу. Чимин перевел свои руки на плечи Юнги, сильно сжимая их пальчиками, и подергал ткань пиджака, что все еще был на мужчине. – Сними, – захныкал он, пытаясь самостоятельно избавиться от одежды, – хочу коснуться тебя… Юнги немного приподнялся, наблюдая, как недовольно сморщился аккуратный носик, и, чмокнув пару раз надутые губки, сел на кровати, снимая с себя сначала пиджак, а затем и рубашку, которую Чимин не успел до конца расстегнуть. Отбросив вещи в сторону, он потянулся к свитеру младшего, помогая тоже его снять, а затем взял ладошку любимого и положил ее себе на грудь. Чимин снова нахмурился, не совсем понимая, что происходит, а потому Юнги накрыл его руку своей, направляя и позволяя себя трогать. – Тебе не нужны глаза, чтобы видеть меня, Мини, – негромко проговорил Мин, наслаждаясь прикосновениями, что постепенно становились более уверенными. – Ты можешь чувствовать меня своими руками, можешь изучить всего, и это скажет тебе о много большем, чем могли бы глаза. – Я хочу, – проводя рукой по груди и задевая соски, хрипло проговорил Чимин, – хочу почувствовать тебя всего… Помоги мне… – Иди сюда, – мужчина лег на подушки и помог парню устроиться на своих бедрах, – тебе так будет удобнее. Чувствуй, любовь моя, это все твое… Если бы Юнги мог видеть сейчас глаза младшего, то они бы однозначно загорелись яркими огнями от осознания, что парню дали зеленый свет. Юнги разрешил делать с собой все, что тому захочется, и понял, что давая своему возлюбленного почувствовать себя, он также подарил шанс и себе чувствовать Чимина. Чувствовать его руки, его горячий язык на своей коже, его ягодицы на своем паху, и ощущать, какие желания таит в себе этот юный мальчик – желание любить, желание владеть, желание взять все возможное и отдать все по максимуму. И Юнги его в этом полностью поддерживал, понимая, что и сам готов на все, лишь бы его ромашка снова улыбалась и чувствовала счастье, заключенное сейчас в израненном теле. Весь вечер они любили друг друга, признавались в чувствах и давали обещания быть вместе вопреки любым испытаниями, что ожидают их впереди. Как бы там ни было, но громкие стоны и тихий шепот, который Чимин подарил ему той ночью, Юнги больше никогда не забудет и ни на что не променяет, ведь каждый звук был наполнен искренностью и любовью, и предать все это было бы самой большой ошибкой. Они дали друг другу клятву всегда из сотни выборов выбирать друг друга, и что бы с ними ни случилось, каким бы ни был исход операции, Юнги всегда выберет свою ромашку, а Чимин – того, кто одним летним днем случайно забрел в галерею. После операции, во время которой Мин весь извелся, не находя себе места и расхаживая по коридору около оперблока, прошла неделя. Повязки на глазах, которые нельзя было снимать все это время, казались теперь запретным плодом, который хотелось тронуть вопреки всем запретам. Чимин то и дело тянулся к ним пальчиками, чтобы хотя бы немного приподнять и понять, увидит ли он что либо кроме черной, непроглядной темноты, но Юнги, что все время находился рядом, ласково шлепал по ладошкам, не позволяя ему такой вольности. Ему тоже не терпелось узнать, но он стойко выдерживал указания врача, дожидаясь момента, когда это в самом деле можно будет сделать. В день снятия бинтов Чимин просил, чтобы Юнги был рядом, ведь ему хотелось, чтобы лицо любимого человека было первым, что он увидит после полугода слепоты, но врач такой романтики не разделял. Он объяснил это тем, что после снятия бинтов нужно будет сразу провести обследования, и какое-то время после этого Чимину предстоит провести в темной палате, чтобы глаза постепенно привыкали к свету. Мин хотел бы возразить, ведь переживал о своем возлюбленном, но все же против правил не пошел, снова оставаясь за дверью и выжидая нужного момента. Он боялся. Откровенно боялся узнать вердикт, боялся услышать извинения врача, боялся увидеть отвращение в любимых глазах. Он столько всего себе успел надумать за недолгий час, что проводились обследования, что едва не упустил тот момент, когда врач вышел из палаты и разрешил Юнги войти. Мин не успел заметить эмоций на лице хирурга, сразу влетая в палату, чтобы как можно скорее развеять все страхи, что успели убедить его в самых плохих исходах. Он вошел в палату, замечая сидящего на койке парня, который, услышав шаги, сразу напрягся, выпрямляясь, и стал медленными шагами подходить ближе, теряя по пути всю свою готовность. – Мини, любимый, это я, – обозначил он свое присутствие, подходя все же ближе и присаживаясь на корточки перед Чимином, который нервно подрагивал и, словно и раньше, смотрел будто сквозь. – Ромашка, скажи мне что-нибудь… – Юнги-хён, – подал голос парень, а Мин заметил, как дернулись его зрачки, а уголки губ стали подниматься в счастливой улыбке, – если я – твоя ромашка, то ты – мой черный пион, такой же прекрасный и величественный, как бутон этого невероятного цветка. – Ты видишь… – неверяще выдохнул Юнги, ощущая, как в глазах появляется предательская влага. Юноша часто закивал, готовый и сам вот-вот заплакать, и протянул руку, зарываясь пальчиками в темные волосы старшего. – Вижу, хён... И вижу, как моя любовь отражается в твоих глазах… – Потому что мои глаза смотрят и будут смотреть только на тебя. Я тебя люблю, ромашка… – Юнги не дал Чимину ответить, поддаваясь ближе и накрывая его губы своими, затягивая его в поцелуй со вкусом соленых слез счастья. Непогода, разыгравшаяся полгода назад, наконец-то утихла, успокаивая шторм и отступая, так и не сумев сломать стебли белой ромашки и черного пиона.***
Чимин освободился довольно быстро, возвращаясь обратно в кабинет в приподнятом настроении. "Ромашки", по его словам, уехали к хорошему человеку, а потому он больше не расстраивался, что их купили, а радовался, что они смогли найти свой дом. Юнги тихо хмыкнул, участливо кивая, и затянул любимого в долгий поцелуй, желая лишний раз убедиться, что прошлое, которое накрывало его сегодня буквально из-за каждой мелочи, осталось в самом деле в прошлом, а здесь, в настоящем, у них с Чимином все хорошо. Затем, оторвавшись все-таки друг от друга и согласившись потерпеть до дома, Юнги-таки дал возможность своему парню собрать вещи и увез его к себе, чтобы, как и планировалось, не отпускать его все выходные. В идеале, конечно, хотелось увеличить этот срок до отметки "целая жизнь", но тут уже как пойдет. По пути они заехали в парк, чтобы немного прогуляться, выпить горячего ромашкового чая и полюбоваться прекрасным закатом, вид на который открывался со смотровой площадки, а затем все же добрались домой, закрываясь на все замки и пряча себя от всего мира. – Хён, что мы будем готовить? Хочешь чего-то конкретного? – войдя в квартиру, поинтересовался Чимин. – Хочу, но ты не даешь себя съесть, – улыбнулся Юнги, проходя следом, – поэтому придется обходиться чем-то попроще. Глянем сейчас, что есть в холодильнике, и решим. – Меня ты и так ешь по ночам, хожу весь искусанный, – фыркнул Чимин и направился в гостиную, – оставлю вещи и будем что-то выготавливать, у меня сегодня, на удивление, прекрасное настроение. – А будет еще лучше, – тихо пробормотал Мин, наблюдая, как Чимин входит в комнату и замирает в дверях, завороженно глядя перед собой. – Юнги-хён..? – неуверенно протянул парень, не отрывая своего взгляда. – Что это..? Как она тут оказалась..? – Я взял ее в плен, – засмеялся Юнги, подходя ближе и обнимая любимого со спины. На стене, прямо перед ними, висела та самая картина, которую так любил Чимин, и которую успел полюбить Юнги, ведь она стала свидетелем зарождающихся в его груди чувств. – Я серьезно, хён, почему она здесь? – И я серьезно, Мини. Во-первых, сегодня ровно год с момента, как я тебя впервые увидел, так что это, в какой-то степени, мой тебе подарок, – проговорил Мин, вспоминая, как сегодня на его телефон пришло уведомление из той самой кофейни, где он рискнул купить себе американо, а вместо этого обзавелся любовью всей жизни, с коротким поздравлением: "Спасибо, что выбираете наш кофе уже целый год". – А, во-вторых, это очередная моя попытка убедить тебя переехать ко мне. Ради меня не хочешь, так, может, хоть ради ромашек переедешь. Юнги уже несколько раз предлагал Чимину съехаться и положить конец этим вечным метаниям из одной квартиры в другую. Они работают в одном здании, а потому могли бы спокойно жить вместе, по утрам вместе приезжать на работу, вечером вместе возвращаться домой, и Юнги мечтал об этом также сильно, как когда-то мечтал завоевать себе юного светловолосого куратора выставки. После случившегося ему хотелось быть с Чимином едва ли не постоянно, чтобы быть уверенным, что он в порядке, что ему ничего не угрожает, а огонь в глазах продолжает ярко гореть и освещать все вокруг. Но парень был с ним не согласен, переживая, что они могут поторопить события и быстро друг другу надоесть, а потому продолжал отказываться, оставаясь у Юнги лишь на выходные, либо приглашая его к себе. Юнги видел, что Чимин переживает, понимал, что он боится, и сильно не давил, но все же надеялся, что совсем скоро младший сдастся, позволяя окончательно забрать себя в жизнь Мина. – Хён… – вздохнул Пак, разворачиваясь лицом к старшему и привычно укладывая ладошки на его щеки. – Дай мне немного времени подумать, ладно..? Совсем чуть-чуть. – Ты же знаешь, что я всегда дам тебе столько времени, сколько тебе нужно. Просто надеюсь, что картина позволит мне видеть тебя в своей квартире чаще, – улыбнулся он, принимая очередное поражение, и прижал парня ближе. – Но "Ромашки" полностью твои, можешь делать с ними, что захочешь. – Спасибо, хён, для меня это очень много значит, – Чимин поддался ближе, благодарно прикасаясь к губам Юнги в полном нежности и любви поцелуе. – Пойдем готовить ужин? – И даже после такого подарка ты не дашь мне себя съесть? Я слышал, что в какой-то стране ромашки поджаривают в темпуре, я был бы не против попробовать, – пошутил Юнги, чтобы немного развеять промелькнувшее напряжение. Младший улыбнулся, покачав головой из стороны в сторону, и, коротко чмокнув мужчину в губы, убежал переодеваться. Мин проследил за ним взглядом, чувствуя, как по груди пульсациями расходятся волны любви и тепла к своему мальчику, и двинулся в ванную. Конечно же он будет ждать столько, сколько потребуется, ведь, что год назад, что сейчас, желания и комфорт Чимина всегда стоят на первом месте. Он любит свою ромашку и сделает ради него все, что угодно, чего бы ему это ни стоило. Но долго, как оказалось, ждать не пришлось. Уже ночью, после веселого вечера на кухне с музыкой и дурашествами, после вкусного ужина и не менее веселой уборки, когда они уселись на диване в гостиной, чтобы что-то посмотреть перед сном, Чимин тихо позвал засыпающего Юнги: – Хён, – прошептал он на ухо, наклонившись к старшему и получив в ответ сонное "ммм?". Юнги удобно устроился у парня на коленях и уже потихоньку засыпал, вымотанный сегодняшним днем и не самыми легкими воспоминаниями. – Раз "Ромашки" висят в нашей гостиной, то, может, в нашей спальне повесим картину с черными пионами? Она будет там очень хорошо смотреться, что думаешь? – Что? – Юнги моментально проснулся, поворачивая голову и глядя на Чимина снизу вверх. Тот растянул губы в широкой улыбке, привычно запуская свои пальчики в черные волосы Мина, и наклонился, чтобы поцеловать образовавшуюся складочку, залегшую между бровей. – Что это значит, Чимин-а? – Что я согласен на твое предложение, – ответил младший, заставляя Юнги совершенно забыть о сне и подняться, усаживаясь напротив Чимина и заглядывая в его глаза. – Ты не шутишь? Ты правда согласен переехать ко мне? – уточнил мужчина, молясь, чтобы это все не было сном или его разыгравшимся воображением. Он смотрел на младшего, выискивая в его глазах озорные искорки, но натыкался лишь на океаны обожания и чистой любви с волнами искренности и безграничного счастья. – Согласен, Юнги-хён, правда согласен, потому что я очень сильно тебя люблю, – ответил Чимин, продолжая ярко улыбаться. – Твоей белой ромашке очень плохо без своего черного пиона. – Чимин-и! – радостно выкрикнул Юнги, налетая на своего любимого и опрокидывая его на диван, чтобы начать зацеловывать его всего, не пропуская ни единого миллиметра. По квартире разнесся счастливый громкий смех, а в груди мужчины вместо бабочек расцвели тысячи ромашек, щекоча своими белоснежными лепестками и во стократ усиливая все чувства, которые он испытывал к своему мальчику. Когда-то Юнги хотел нырнуть в ромашковое поле, находя в нем мягкость и уют, но потом случайно нырнул с головой в человека, влюбившись с первого взгляда и найдя в нем свою жизнь. Это ли не счастье, о котором они оба так мечтали?