мальчик мечты

саймону кажется, что он умер вместе с ним. тогда, в чертовой больнице, на кушетке, со всеми блевотными трубками и капельницами. умер тогда, когда машина истерично запищала, показывая, что пульс нулевой. саймону кажется, что единственный способ заглушить все эти мысли – закинуться психотропными и накосячить с дозой; как говорил сам дэвид: «главное – это не следовать тупым инструкциям, кому они сдались?» и правда. кому они, блять, нужны? особенно когда единственное, чего ты хочешь – это словить приход. саймон боялся дэвида, обдолбавшегося и пьяного. но когда ему приходит сообщение на телефон: п р о с т и меня, то хенрикссон со всех ног бежит в старую и обшарпанную квартиру лизерхоффа, несмотря ни на что. ни на то, что его трясет, как заядлого алкаша после длительного запоя. ни на то, что его серая толстовка промокла от сильного дождя, ведь на улице чертов сентябрь. один из дождливых месяцев. депрессивных месяцев. стокгольм всегда удручал парня, вводил его в меланхолию из которой он и так выйти не может. кирквилл не такой. не такой страшный и непонятный. это его дом. открытая дверь в квартиру – по спине парня проходит бунт мурашек. он входит аккуратно, ступает на порог и в нос ударяет сильный запах медикаментов. запах, который саймон ненавидит после больницы и его неудавшейся попытки умереть. ему было шестнадцать, ещё зеленый мальчик, которого отвергла подруга детства и возможно, спустя три года, парень рад, что мать пришла на четыре часа раньше. возможно, рад. — дэвид? саймон находит мужчину в кресле. голова, закинутая на спинку и рука, свисающая вниз. закрытые глаза. замечает пустые упаковки из-под таблеток и парню становится плохо. настолько плохо, что аж блевать охота. желудок скручивается в один огромный узел, создавая мерзкие судороги. преодолев себя, хенрикссон подходит ближе. — какого черта, дэвид… — дергает мужчину за любимую темную худи с сорок пятым номером. смотрит на улыбчивое лицо напротив и чувствует, как глаза едко жгут. он, блять, не заплачет. только не сейчас и не здесь. снимает с головы промокший серый капюшон и прислоняется ухом к груди лизерхоффа, в надежде услышать биение наркотического сердца, и слышит. тихое биение, еле заметное. шмыгает носом, нажимая клавиши на телефоне, вызывает скорую. объясняет ситуацию медсестре-дежурной на том конце провода, сбрасывает и садится на кофейный столик напротив ещё живого дэвида. замечает на шее красный шрам. понимает почему каждый раз старший натягивал толстовку или рубашку выше, прикрывая горло. не хотел пугать. не хотел, чтобы ему сочувствовали. запястья саймона ноют, напоминая о себе. перед глазами – улица, он, сидящий на тротуаре, нож в правой руке и кровавое запястье на левой. первый раз, когда саймон смог нанести себе вред. скорая приехала через добрые пятнадцать минут. в квартиру сразу же вломились два здоровяка-медбрата с носилками под мышкой. они с презрением осматривают квартиру наркомана и зачуханного саймона, в промокшей до ниток, худи. от этих мерзких взглядов хотелось спрятаться, убежать подальше, закрыться в темной комнате. хенрикссон кивает в сторону главного героя всей этой глупой, но страшной истории и отходит в сторону, давая людям делать свою работу. перед самым уходом один из них небрежно говорит на ломаном шведском-английском саймону адрес клиники и предупреждает о том, что на лучшее надеяться не стоит. хенрикссон его благодарит. а мысленно пробивает молотком его лысую черепушку. передоз? вероятнее всего. парень услышал этот диалог сидя прям под дверью в палату. сердце грохнулось в пятки, забрав с собой весь кислород из легких. даже теряясь в собственных мыслях, малыш саймон смог поставить все на свои места. лизерхофф скончался от передозировки наркотиков и сейчас его ещё теплое тело издает предсмертные импульсы. не справился с собой. не справился со своей зависимостью. в тот момент хенрикссон снова хотел стать амёбой, которой был год назад. до встречи с улыбающимся наркоманом, весельчаком и просто хорошим человеком. сложно конечно найти общие интересы, когда тебе всего девятнадцать и ты учишься на тупого ветеринара, с человеком, выпивающим психотропные вперемешку с ссаными пивом. но саймон смог и даже был рад тому, что у него появился такой друг. лучший друг. друг, которому плевать сколько у тебя денег в кармане, кто твои родители, подружка. дэвиду было абсолютно поебать на внешность хенрикссона, то как он одевается. им просто было весело гулять по захолустьям шумного города, пугать бездомных животных и курить сигарету на двоих. иногда саймону казалось это даже романтичным. сидя у хенрикссона в комнате, ведь сегодня мать работает в ночную смену, они смотрели друг на друга и дебильно улыбались, пытаясь в хоть что-то рассмотреть в темноте. у дэвида был шрам под правым глазом. маленький шрамик, который привлек внимание парня. — откуда он? — поверь, это долгая история, саймон, — сказал мужчина, пожимая плечами. тихий шорох одежды и дэвид достает нож из карманов толстовки. неожиданно. саймон автоматически отодвинулся чуть назад, — ты говорил, что скоро экзамены, а возишься почему-то со мной, ты странный, — смеется сорок пятый, вертя нож-бабочку в руке. — интересней сидеть с тобой, чем читать про болячки бешенных собак, — отвечает хенрикссон, наблюдая за старшим. атмосфера была слишком напряженной. будто лизерхофф что-то недоговаривал, пытался скрыть внутреннюю тревогу или недовольство. саймон понимал. и от этого становилось страшно, не за самого себя, а за друга. парень боялся пропустить момент, когда мужчина напротив окончательно сломается. за год общения наркоман стал неотъемлемой частью жизни подростка. парень сам не замечал того, как тянется своими короткими ручками к дэвиду, ищет поддержки и понимания. просто потому что они похожи. просто потому что когда-то прошли тоже самое – одиночество. — ты пробовал что-то сильней таблеток? — спрашиваешь: кололся ли я? — дэвид оставляет нож на полу около себя и осторожно медленно приоткрывает бледное запястье, ничем не изуродованное. ленты вен аккуратно тянулись вверх по руке, саймон не смог заметить ни одной отметины от уколов, — нет. думаю, что это слишком. — я даже рад, — вздыхает парень, теребя свой собственный рукав толстовки. боится. за него. черт. но сейчас хенрикссон сидит в комнате один. выпивая вторую бутылку пива, он вспоминал все, что было как-либо связано с другом. вспоминал первую встречу, то, как он, сидевший в парке стокгольма смог своим депрессивным видом привлечь внимание лизерхоффа. мужчина подсел к нему на лавочку и без никакой задней мысли спросил: не хочешь приукрасить вечер? хенрикссон в тот момент проглотил язык. от дэвида несло сигаретами и чем-то металлическим. заметив в саймоне страх и сомнение, мужчина продолжил: я просто хочу помочь. а после предложил парню сигарету, тот неохотно согласился. хенрикссон помнил, что его отец курил. затягивался и выдыхал в форточку, чтобы мать не заметила этого. ведь, половину своей зарплаты он сплавлял на сигареты и она ненавидела это. а потом он попросту пропал. первое время маленький саймон интересовался у матери куда делся отец, а потом забил. попытался забыть. и забыл. парень докуривает сигарету и дэвид тянет его в сторону аттракционов. тихий удар кулака об деревянный пол. совсем недавно он вернулся из больницы, когда он добирался до дома на электричке, позади него весело мурлыкала парочка подростков. саймону было абсолютно плевать на их телячьи нежности, пока краем глаза не заметил, что они уставились на него, не стесняясь обсуждали парнишку и тихо хихикали. а когда-то они с дэвидом тоже смеялись над прохожими, кидали в тупых готов или эморей пустыми банками из-под газировки, а потом убегали со всех ног от проходящего копа. в один из таких дней они ненароком залезли в темную узкую щель между домами-многоквартирниками. саймон был ниже и чувствовал резкое дыхание дэвида макушкой. снюс на верхней десне щиплет, доставляя дискомфорт. младший кусает сухие губы от напряжения. крики, от которых они вдвоем пытались скрыться, послышались где-то рядом. если их заметят – то дело плохо. мать саймона будет недовольна и снова запретит поездки в стокгольм, кроме как для учебы. а что дэвиду будет – парень в душе не знает. штраф? отделается простым предупреждением? коп проходит мимо, сплевывая на тротуар, с тихим: — придурки. — мудак, — в ответ шипит дэвид, отодвигаясь от парня и высовываясь из трещины. саймон чувствует кровь на губах. а теперь. дэвида забрали в морг. потому что дэвид — холодный труп. саймон делает глоток из бутылки. сегодня он не ходил в колледж. просто вместо того, чтобы сидеть на уроках - он сидел в больнице, ожидая новостей. хороших или плохих - ему было плевать. непонимание того, что происходит - убивало намного сильней. ему позвонила софи, когда мед. сестра зашла поменять дэвиду капельницу. девушка возмущалась и спрашивала какого хера хенрикссон не пришел на лекции, саймон не хотел ей отвечать. а она все гудела, промывая воспаленный мозг парня ненужной информацией. сара сказала, что ты милый. сара – это та неуклюжая идиотка, которая врезалась в спину саймона во время перемены? меня приняли на работу, фотограф сказал, что у меня есть модельный потенциал! хенрикссон мысленно блевал от всей приторности её слов. ему правда сейчас плевать на её успехи, слова, да на неё саму ему плевать. прошлое – есть прошлое. и даже то, что когда – то он ей признавался в самой реальной любви, а потом резал вены кухонным ножом в ванной, пытаясь убить себя и свое будущее…ему правда плевать. с высокой, блять, горы. сейчас для него главное – это идиот-наркоман, валяющийся в предсмертной коме в палате напротив. медсестра выходит с напряженным выражением лица. — состояние ухудшается, мы делаем все возможное. он послал софи и сбросил трубку. саймон замечает, что его вторая бутылка закончилась и превратилась в ненужный мусор, как и он сам. приподнявшись, парень выкидывает бутылку в пакет под компьютерным столом, чтобы мать не задавала ненужных вопросов. ведь она думает, что саймон - ребенок мечты, о котором только мечтать можно! ребенок мечты с шрамами на запястьях. ребенок мечты, друг которого сейчас лежит в морге. ребенок мечты, мечты которого ни разу не сбывались.