Страх — хуже наказания. В наказании есть нечто определенное. Велико ли оно или мало, все лучше чем неопределенность, чем нескончаемый ужас ожидания. Стефан Цвейг
***
Осознание того, что ее трусливый побег разоблачили с такой безжалостной легкостью, прострелило ее болезненной пулей, заставив бежать быстрее по направлению спасительных деревьев леса, что несколькими часами раннее не внушал и капли тщедушного спокойствия. И несмотря на лихорадочность собственных действий. Несмотря на глубокое отчаяние, что переполнило ее изнутри. Несмотря на то, как сильно ей хотелось скрыться. Мицуки не сомневалась в том, что уже оказалась загнана в угол и только оттягивала неизбежное. — Перестань бежать! — донесся до нее его резкий холодный голос. Неожиданно споткнувшись под давлением невидимой силы, ползучей змеей обхватившей за дрожащие от переизбытка эмоций ноги, Мицуки упала лицом в кучу холодного снега. Сердце под грудью сжалось, когда ее чуткий слух уловил почти бесшумное поскрипывание снега под подошвой чужих ботинок. — Почему я должен искать, когда нашего отца убивают, а мать умирает? — низко прорычал он, без всякой нежности поднимая за воротник ее пальто. — Думаешь, что можно бежать, когда твоя родная семья подвергается атаке врагов? Неужели моя семья ничего для тебя не значит? Неужели последнее желание нашей ка-сан не имеет в твоих глазах никакой ценности? С каждым произнесенным словом его голос становился все злее и злее, приобретая ту самую опасную ноту еле кипящей в котле ненависти. — Да, можно! — неожиданно крикнула она, с трудом доставая пятками до земли, сорвано вдыхая холодный воздух. — Можно, потому что семья Куран сумасшедшая. Наши родители заставили меня, ребенка, согласиться на помолвку с собственным братом. На Юки мне и вовсе плевать с высоты Токийской башни, жертвовать собой ради нее никогда не входило в мои планы. А что касается тебя… То я просто ненавижу тебя! Ее признание лишь сорвало последние стены его хлипкого самоконтроля. Пустив оглушительно громкий в наступившей тишине смешок, он прожег ее испепеляющим взором: — Значит ты ненавидишь меня? Знаешь, что я думаю об этом? Я вижу на твоем месте никого иного, как предателя… Наша семья в опасности, но что ты делаешь? Пускаешься в бега словно безвольная трусиха. — Тогда позволь предателю покинуть вас, раз уж я так плоха, — прошипела Мицуки, тщетно пытаясь разжать его пальцы, намертво вцепившиеся в несчастный воротник ее пальто. На что хватка Канаме только усилилась до угрожающего тонкого звука затрещавшей по швам ткани. Он не собирался так просто отпускать ее от себя. — Нет, ты не уйдешь… пока, — с жестоким выражением дьявольски красивого лица медленно произнес чистокровный. — Известно ли тебе, что происходит с предателями вроде тебя? Вместо ответа Мицуки упрямо поджала дрожащие от напряжения губы. — Их сковывают ошейником и рабской меткой, навечно привязывая к их хозяину, — поведал с жестокой, едва не бесчеловечной улыбкой. — Я хотел отпустить тебя с Юки-чан, как и хотела ка-сан. Подарить счастливую человеческую жизнь… но после случившегося ты останешься со мной. Я устал быть добрым. Она прекрасно знала, что последует за его пробивающими за душу словами. Приложив последние крохи сил на то, что выбраться из устроенной им западни, Мицуки сдавленно всхлипнула, с горечью осознавая, насколько слаба в сравнении с ним. — Пожалуйста… позволь мне уйти… умоляю тебя… Возвышавшийся над ней монстр в ангельском обличии оставался глух к отчаянным девичьим мольбам. Почувствовав потрясшую все тело дрожь, она зажмурилась, не узнавая своего Канаме. — Пожалуйста, я не хочу быть с тобой! Отпусти меня! — Ты останешься со мной навечно, моя любимая Куран-химэ. Я не дам тебе ни единого шанса так просто исчезнуть от меня еще раз. «Это безумие», — подумалось ей при взгляде на поселившуюся бездну в багряном омуте. Она не имела ни малейшего понятия о том, каким будет его следующий шаг. — Н-нет… не надо, — нечленораздельно, путаясь чуть ли не в каждой букве, пробормотала она, забившись пойманной птичкой. Под блеском сияющего диска луны мрачно сверкнули выступившие края его клыков. И в следующую секунду Мицуки испустила душераздирающий крик, полный боли и безнадежности, когда острые зубы чистокровного проткнули мягкие ткани ее шеи, милостиво позволяя приливу невыносимого ядовитого жара затопить все ее естество. Она слабо дернулась в последний раз, однако хватка Канаме оставалась все такой же крепкой и нечеловечески сильной, вынуждая смириться с бесплотностью собственных попыток. Ощутив головокружение, ее губы вяло открылись, не в силах выдавить и пары слов. Кровь плавно текла по ее шее по мере ее глупой, напрасной борьбы, распространяя сладкий запах, отчего несколько минут спустя Мицуки повисла в его руках тряпичной куклой. У нее больше не было сил сопротивляться. Да и желания стоит признать тоже. И тем не менее мучившая его жажда казалось словно на зло только увеличивалась. Когда перед усталым, потухшим взором начали плясать черные пятна, она начала верить в то, что умирает неотвратимо быстрой смертью. — Б-больно… — с внезапно обретшей силой с трудом прошептала она пересохшими губами. Прародитель Куран не внемлет ее беззвучной просьбе, желая испить каждую каплю чужой крови. — Тебе должно быть больно, — хладнокровно произнес он. — Это ведь твое наказание. Несмотря на то, что дикая жажда перестала терзать его горло, Канаме чувствовал, что еще не закончил. Хотя хрупкое, нежное тело в его руках становилось слабее с каждой прошедшей секундой, он не был удовлетворен. Душа Мицуки испарилась в небытии, а сердце разбилось на миллионы острых осколков. От девушки по имени Мицуки Куран ничего не осталось. Она превратилась в его единоличную собственность. Его любимой «Куран-химэ»… Продолжив неторопливо пить ее кровь, высасывая из нее жизнь, Канаме мог думать только о том, насколько безупречным, греховно прекрасным было придуманное им наказание. И сомнений в том, что до нее наконец дойдет, что происходит с каждым, кто осмеливается предать семью Куран, совершенно не было. Она больше никогда не покинет его усталую, одинокую душу.