***2017 год. Ночь после свадьбы***
Если бы Юу был жив, этого ни за что не случилось бы. Сатико смотрит на себя в зеркало против собственной воли; здесь, куда не глянь, везде зеркала, даже на потолке. Зачем ему на потолке?.. Из отражения на неё угрюмо глядит молодая женщина в золотисто-карамельном шёлковом халате, абсолютно не льстящем её комплекции. Вместо того, чтобы выгодно оттенять загорелую кожу, ткань сливается с чертами Сатико, делая её невзрачной и ещё более печальной. Будь её воля, она надела бы белоснежное или, на худой конец, красное кимоно. Однако, похоже, больше в этой жизни Сатико ничего не решает. Служанка, до сих пор сидевшая смирно у едва приоткрытых сёдзи, встрепенулась: — Зенин-сама, — шепчет она. — Ваш муж! Сатико замирает, обхватив себя руками. Её муж. Законный наследник великого клана. Самый жуткий человек во всём этом страшном, погружённом в напряжённое молчание поместье.***за пять дней до свадьбы***
— А сколько ему лет? — Сатико смотрела на отца с интересом. — Наое-куну. — Достаточно, чтобы обращаться к нему Наоя-сан, — уклончиво отвечал он. Заказанный семьёй жениха автомобиль вёз их через богато обустроенный частный сектор, засаженный розовыми кустами, живописно изогнутыми дзельквами и китайскими деренами, усыпанными белоснежными соцветиями. Сатико с интересом смотрела в окно: в их части города зелени не было совсем. Только плотно-плотно, словно коробки на продовольственном складе, слипшиеся блоки многоквартирных домов, поделённых на крохотные апартаменты с низкими потолками и лилипутскими кухоньками. В такой квартирке даже вдвоём с отцом им было тесно, некуда было уместить вещи, вечно царил беспорядок. Сатико нравилась местность, в которой они оказались теперь, со статными особняками, высокими деревьями и широкими садовыми дорожками. Даже район, где они с семьёй жили до смерти брата, уступал такой роскоши во много раз. — Скорей бы с ним встретиться, — мечтательно вздохнула Сатико. Отец промолчал, и на мгновение ей показалось, что его глаза подёрнулись мутной слёзной дымкой. В доме клана Зенин Сатико встретили молодые женщины в униформе — очевидно, прислуга, — и зеленоволосая юная девушка в традиционном наряде. — Май Зенин, — представилась девушка, беззастенчиво разглядывая гостей. — Проходите. Хозяин не смог к вам выйти. Сатико вопросительно оглянулась на отца: как не смог? Мы же приехали знакомиться? Но он только кивнул Май и слегка подтолкнул дочь, вынуждая поклониться. — Простите за вторжение, — покорно произнёс отец. Радостное предвкушение, поначалу захватившее Сатико, постепенно рассеивалось, уступая место смущению и туманному недоброму предчувствию. Их с отцом проводили вдоль коридора в небольшую комнатку, где не оказалось ни главы семейства, ни жениха — снова прислуга и ограниченно гостеприимная Май. Сатико не понимала, что происходит. — Папа, — смущённо шепнула она. — А где Наоя-сан? Я думала… — Невежливо шептаться при посторонних, — тихо, но строго отрезал глава их крохотной семьи. Пока Май разливала чай, четыре девушки, сопровождавшие их до сих пор, покинули комнату и растворились, бесшумно прикрыв за собой створки. — Май-сан, — осторожно начала Сатико. — Простите, я немного не понимаю. Мы никого не застали, может, нам лучше вернуться в другой раз? — Другой раз? — Май выразительно взглянула из-под чёлки, вскинув брови: ты дура совсем? — Сомневаюсь, что ты отсюда уедешь. Не волнуйся, с Наоей ты скоро встретишься. Радуйся жизни, пока это не произошло. Сатико ошарашенно притихла. Май говорила с ней так спокойно и прохладно, что становилось не по себе. Будто для дома Зенин обычным делом было проглотить едва ступившую за порог гостью, не жуя. Дотерпев до конца акта демонстрации гостеприимства с большим трудом, Сатико вновь последовала за Маи вдоль коридора, но не тем же путём, которым они прошли от парадного входа. В какой-то момент она обернулась, ища глазами отца, но его не оказалось рядом — оглушённая атмосферой дома, пугающим приёмом и растущей тревогой, Сатико не заметила, как он пропал. В тишине вдруг раздался грохот неосторожно распахнутой двери. Сатико встрепенулась, всем телом обернувшись на звук, и в ту же секунду её едва не сшибло с ног: из открывшегося проёма чья-то недобрая рука с силой вытолкнула двух спешно поправляющих одежду девчонок. Одно из заплаканных красных лиц Сатико узнала: эта девушка была в числе служанок, встретивших её при входе в дом. Если бы Наоя-сан не увидел когда-то её фотографий, она была бы сегодня среди них. Встречала бы невесту молодого господина, нарядившись в накрахмаленную форму. Сатико подумалось, что, может, так было бы даже лучше. Затея выйти замуж за незнакомца стала вдруг из волнительной — страшной. — Умойтесь, клуши, — раздалось из-за сгорбленных спин суетящихся дрожащих девушек. — Сегодня мы ожидаем мою невесту! Сердце Сатико пропустило удар. Другой. Третий. Ей показалось, что оно вовсе перестало работать, что оно ей больше не пригодится. В дверном проёме, заслоняя тусклый свет, с трудом проникавший сквозь плотные рисовые шторы, стоял высокий мужчина в распахнутом неподпоясанном кимоно. Босой. Статный. Явно невероятно сильный. Тяжёлый шёлк его небрежно наброшенной одежды едва не падал с широких плеч, струился вдоль стройных боков, абсолютно ничего не скрывая. Гладкая сильная грудь, подтянутый живот с аккуратным впалым пупком, щедрая дорожка тёмно-зелёных, почти чёрных волос, тянущаяся вниз и теряющаяся в тёмных завитках на лобке. Завитки эти были покрыты чем-то… Мокрым. Сатико зажмурилась, отгоняя жуткие мысли. Она не смела поднять лица к человеку, который стоял перед ней. Чем он занимался с этими девушками? Он их обидел? Что здесь происходит? Почему в такое неподходящее время? Почему? — Ты, — пробормотала она, сама толком не зная, что хотела сказать. — Ты… — Серьёзно? — низкий насмешливый голос полоснул по ушам, жогнул, словно плеть. — «Ты»? Май, это просто пиздец. Научи прислугу обращаться к… — Это не прислуга, — безэмоционально возразила Маи. — Это и есть наша гостья. Ты всё проспал. Или… Чем бы ты ни занимался. Горячая рука без ласки поддела подбородок парализованной неловкостью Сатико, и она встретила взгляд неулыбающихся светлых глаз. — Хайбара? Как тебя? Хатико? — Сати… — Слушай, — мужчина склонил голову набок, глядя из-под рассыпанных по бледному лицу прядей. — Ко мне можешь обращаться Наоя-но данна-сама. С мужем, малышка, только так.***2017 год. Ночь после свадьбы (снова)***
— Сатико, — он улыбается. Её уже вымыли, надушили и переодели специально к часу «таинства», а нём всё ещё торжественный свадебный наряд. Хочется отступить, когда Наоя делает шаг ближе. Сатико сжимает кулаки: бежать ей некуда. Свадьба состоялась. Они разделили саке, они вместе молились, они сделали всё, как положено, и теперь они — муж и жена. Этот человек, проворонивший церемонию знакомства, потому что трахать прислугу было куда интересней — её муж. А она, шаманка-недоучка, не способная прокормить семью после гибели брата, трусиха и балда, выданная больным отцом замуж наспех, лишь бы взяли — жена. От него жарко даже на расстоянии вытянутой руки. Они знакомы пять дней, из которых четыре провели в разных частях дома, но Сатико уже знает — он не добрый человек. — Иди ко мне, — Наоя разводит руки, будто для объятия. — Раздень меня. Она тянется к узлу на его оби. Руки дрожат, развязать трудно, и Сатико возится целую вечность. Наоя молчит. Она чувствует кожей, что он пялится на неё, и от этого становится не по себе. Тяжёлые традиционные одежды падают на пол с шелестом, характерным для дорогой плотной ткани. У Наои тонкая талия, узкие сильные бёдра, слегка загнутый кверху член. Сатико не по себе. Знает ли он, что она не девственница? Важно ли это для него? Что он будет делать? — Теперь я. Наоя опускается перед ней на колени. Бережно, так, что не верится, что он умеет быть таким аккуратным, избавляет Сатико от чулок и прозрачных, никакой пользе не служащих трусиков. Она замирает: что дальше? Сатико знает: её муж сильный боец, страшный на поле брани, страшный в гневе, и разозлить его так просто. Никто в доме не смеет открыто перечить ему. Наоя — властный, жадный, громкий, его много, он делает с девушками такое, от чего они плачут и трясутся. Он… Целует её колени. — Ты будешь моей женой, — тихо говорит он. — И тебе это понравится. Выше. — Я выбрал тебя. Я так тебя хотел. Руки Наои скользят по её икрам, сзади колен, по покрытой встающим дыбом от его прикосновений пушком коже бёдер — вверх. Щекотно и нежно, едва касаясь. Говорят, этими самыми пальцами он вырвал человеку кадык. Говорят, он бьёт девчонок по лицу наотмашь. Этими руками. Наоя ложится на пол, перевернувшись кверху лицом. — Сядь. Сатико оглядывается к кровати, но Наоя качает головой в ответ на её замешательство. Раскрывая рот в голодном оскале, он делает пригласительный жест к своему лицу, повторяя: — Сядь! Сатико чувствует, как внизу живота становится туго, почти больно. По внутренней стороне бедра течёт — она очень хочет послушаться. Робея и до конца не веря в происходящее, Сатико осторожно садится ему на грудь, неловко приподняв полы своего халатика, словно в реверансе. Глядеть на этого человека сверху вниз — так странно. — Вам не будет тяжело, Наоя-но данн… — Ха! Это, — прыскает он. — Сейчас не обязательно. Я твой господин, только когда мы оба в трусах. Договорились? Его руки ложатся на ягодицы Сатико, подталкивают: выше, выше, на лицо. Весь его рот горячий, словно лава, словно солнечные лучи в июльский полдень, и только стальной шарик на языке — контрастно холодный. Сатико стонет и от изумления, и от удовольствия. Кончиком языка Наоя принимается чертить осторожные широкие круги вокруг её клитора. Аккуратно и нежно, но уверенно. Сатико отгоняет мысль о том, что он наверняка делал это тысячу раз; его глаза смотрят с такой страстью. В них, переливаясь в приглушённом непрямом свете прикроватных ламп, плавится янтарь. Наоя снова подталкивает Сатико сзади: подвигайся. Она пробует, но тут же напряжённо замирает, когда ласкающий её язык натыкается на пульсирующую чувствительную точку. — Здесь, — почти беззвучно выдыхает она в ответ на вопросительное «Ммм?». — Ещё! Он убирает руки, выполняя просьбу. Сатико бросает взгляд в одно из множества установленных вокруг зеркал; в нём видно, как Наоя, огладив собственный живот, дотягивается до своего члена и делает несколько энергичных движения вдоль ствола. Зрелище настолько интимное, что по покрывшейся испариной спине Сатико пробегают мурашки. Мысли мгновенно наполняются живыми картинками-фантазиями, ярко иллюстрирующими, для чего наследнику клана Зенин нужны зеркала на потолке. И на спинке кровати. И вдоль большой угловой ванны, в которой было бы очень удобно… Движения его языка становятся всё быстрее, из кольцеобразных становясь порывисто вертикальными. С нажимом, с энтузиазмом, смачно чавкая и шумно дыша носом, прикрыв глаза, Наоя усердно доставляет удовольствие и себе, и своей молодой жене. Сатико — приятно. Тонкий шёлк номинального халатика липнет к коже, волосы падают ей на лицо, щекочут шею. В комнате жарко, Наоя такой горячий, такой красивый, такой неожиданно нежный, так беззащитно стонет и так умело работает своим пирсингованным языком, что у неё нет никаких сомнений: она финиширует, уже вот-вот. Становится трудно дышать. Сатико слегка наклонятся вперёд, оперевшись одной рукой о стоящую тут же кровать, а другой вцепившись в мягкие влажные волосы мужа — почему-то она уверена, что так можно. Сейчас, когда их здесь только двое — ей можно. — Я сейчас кончу, — выдыхает она. И в следующее мгновение её накрывает вязкой, сладкой, будто расплавленная карамель, волной обжигающе-яркого удовольствия, такого ослепительного, что приходится крепко закрыть глаза. Сатико даже не сразу понимает, что кричит, и с её губ срываются не то ругательства, не то молитвы. Оргазм длится и длится, пока в голове не начинает пульсировать, и на смену наслаждению не приходит слабость и приятная опустошённость. — Ох! — услышав под собой почти жалобный всхлип, спохватывается Сатико. Спешно скатившись с, кажется, едва не задохнувшегося Наои, она опускается возле него на пол, удобно пристроив голову на выставленной руке, и разглядывает его. Взъерошенный, вспотевший, с раскрасневшимися щеками, блестящими от её выделений, расслабленный и блаженно улыбающийся. Это — Наоя Зенин? Это его она до смерти боялась, его стеснялась, о нём думала всю неделю с ужасом, представляя самые страшные сценарии? — Ты, оказывается, совсем не страшный, — Сатико не успевает подумать, прежде чем признание скатывается с её губ. — О, я очень страшный, — не прекращая довольно и нагло улыбаться, возражает Наоя. — Просто у тебя особые привилегии. И не вздумай никому разболтать, иначе убедишься, что не просто так меня все боятся. Поняла меня, женщина? — Поняла, господин. — Молодец. А теперь, — Наоя перекатывается на бок и прижимается к Сатико всем телом, упирается каменно-твёрдым членом в её обнажённое бедро. Его по-волчьи голодные сияющие глаза — совсем близко. — Пора мне, наконец, поцеловать невесту.