Недостающий элемент

Длинный суматошный день наконец-то заканчивается, участок постепенно пустеет. Пётр Романович, уже в пальто, стоит у окна, разговаривая с Троекуровым, вертит в ладонях ручку трости чуть нервными, но ловкими движениями и, если приглядеться, можно заметить довольную усмешку, прячущуюся то на кончиках усов, то в уголках глаз. Впрочем, Николай ощущает сейчас Петра Романовича как самого себя, и может поклясться чем угодно, что тот чувствует то же самое. Азарт погони всё ещё не выветрился из них, успех щекочется дрожью на кончиках пальцев; оба стянуты невидимыми прочными нитями, теми самыми, что позволяют им быть лучшими в своем деле. Николай почти наслаждается всем этим, однако странным образом ему... мало. Не хватает какой-то детали, словно пуговицы на сюртуке. Сомнения в правильности выбранного пути – в прошлом, в себе Николай уверен, вот только всё же недостаёт ему чего-то. Все известные определения не подходят, и разных причин он перебрал уже десятки, да безуспешно. Никакой логики, никаких фактов, лишь неуловимые эмоции, не желающие складываться ни в какую систему... Кто ещё поможет в этом разобраться, как не Пётр Романович. И внимательный взгляд от окна – доказательство тому. В квартире Петра Романовича – холостяцкой, но опрятной – Николай не впервые, но он обходит жилище, заново вписывая себя в пространство: бездумно трогает корешки книг, чернильницу на столе, атласный бок небрежно брошенного на кресло халата, каминную полку. Здесь ему всегда хорошо, спокойно… Пётр Романович растирает слегка озябшие ладони: – Так в чём же дело? – Не знаю, – честно говорит Николай, и честность его звучит почему-то тихо. – Всё ведь хорошо, мы успешно распутываем сложные дела, и это прекрасно, верно? Но мне… Он замолкает, подбирая слова; не ожидал, что окажется непросто описать свое состояние близкому человеку, что внезапно возьмётся из ниоткуда странное смятение, и пульс начнёт частить заполошно. Пётр Романович кивает, выдерживает паузу и наконец приходит на помощь: – Вот только не хватает чего-то, – говорит он так уверенно, будто знает абсолютно точно. Смотрит – как в душу заглядывает. – Некоей завершённости. Для которой, возможно, и слов-то у вас пока нет. Всё так. А в глазах Петра Романовича разгорается пожар. Редко, очень редко, и только крайне наблюдательный человек может увидеть его таким, разве что когда он стреляет, поражая противника. Из глубины, из самой сути, огонь сей завораживает, опаляет, словно бы показывает другую сторону Петра Романовича, другую – да ничуть не менее интересную. Николай всегда дорожит этими мгновениями, этими взглядами; к тому же так приятно осознавать, что чаще всего они... Николай растерянно кусает губы; прямо сейчас он почти ухватил за хвост какую-то важную мысль, важную и одновременно такую… простую. – А вы подумайте хорошенько, - мягко предлагает Пётр Романович. И по нему видно – знает больше, если не всё; то ли по опытности своей, то ли нутром чует. Однако не спешит говорить, предпочитая, чтобы Николай сам собрал из разрозненных мозаичных деталей цельную картину. Перебирать эмоции – не то же самое, что перебирать факты или отматывать назад события. Но погрузиться в них оказывается неожиданно легко, может потому, что Николай почти физически ощущает сейчас ту замечательную связь, что каким-то образом сплела их обоих. Ну конечно, все подсказки – в сердце, там же, где трепетная нежность, от которой порой замирает дыхание. – Я ведь не один... чувствую? Что же – это? – спрашивает он, вздрагивая от волнения. И смотрит жадно, рискуя пропасть, сгореть... – Раздевайтесь, - неожиданно говорит Пётр Романович. Черты лица его и голос становятся жёстче, невозможно ослушаться его такого. Николай даже не удивляется, наверное потому что взвинчен и восхищён одновременно, а ещё очень хочет докопаться до истины; прикажи сейчас Пётр Романович со скалы прыгнуть – прыгнул бы. Меньше минуты – с того момента, как Николай начинает лихорадочно вынимать запонки и до того, как обнаруживает себя лбом в подушку в прохладной постели. Плеснувший было в лицо стыд тут же исчезает без следа – это же Пётр Романович, ему всё можно доверить, жизнь свою можно доверить, всего себя целиком… Он рядом, тёплый и крепкий, хочется повернуться, смотреть, да вот только властные руки пока не позволяют. Николай знает теорию, слышал краем уха в развесёлых нетрезвых компаниях, но никогда не стремился попробовать на практике с кем бы то ни было. И кабы вдруг взбрело ему в голову испытать такое, то только с одним человеком – с тем, с кем он в постели теперь. Он ведь этого и хотел, не так ли? Все мысли тонут в нетерпеливом жаре; быть покорным сейчас, открыться и телом и душой – невыразимо хорошо. Прикосновения ничуть не нежные, а именно такие, как нужно, он ведь не барышня, – постепенно приоткрывают ту крышку, под которой прячутся желанные ответы, и Николай не собирается препятствовать этому. Пётр Романович касается его там, где никто раньше не касался. Неизведанное доселе удовольствие заставляет всхлипывать сквозь зубы и прогибаться в спине. Каждое движение, каждая долгая и откровенная ласка чутких пальцев открывает правду. В какой-то момент ощущений становится слишком много и слишком мало одновременно, но Пётр Романович предупреждающе рычит: «Р-руку!..», и остаётся лишь подчиниться; Николай вцепляется в простынь, стискивает её в кулаке. Наслаждение хлещет как плетью, длинно, с оттяжкой, сквозь него Николай слышит свое имя. Так – коротко, по-особенному нежно – произносит его Пётр Романович в минуты наибольшего волнения, и сейчас оно звучит ещё лучше, вместе с сильной влажной дрожью. Едва отдышавшись, Николай поворачивается и видит то, что ожидает увидеть – как затухает, будто прячась внутрь, пламя в тёмных глазах. Одновременно не может не поддеть – ласково: – Нечестно, Пётр Романович... Не удержались? – В моем-то возрасте, – хрипловато отзывается Пётр Романович. – Стыд какой… Николаю смешно: – В каком ещё вашем возрасте? – шепчет он. – Да и вам ли о стыде говорить. Где такого набрались только, расскажете?.. Пётр Романович лишь прищуривается на него и фыркает. Все размышления отступают на задний план, укутываются в густые сумерки, как в плед; и разговоры, пожалуй, стоит отложить на завтра. Если, конечно, найдётся, что сказать… Николая постепенно начинает клонить в сон, он прикрывает глаза, однако всё-таки успевает поймать за руку собирающегося улизнуть Петра Романовича, который решил было устроиться на ночь на диване. – Нет! – Николай чувствует, что сейчас имеет право на небольшой каприз. Пётр Романович долго смотрит на него, потом кивает: – Хорошо. Как скажете. Сейчас вернусь... Николай засыпает под плеск воды из кувшина, под тихие шаги, под щёлканье ходиков на стене. Просыпается он рано утром, и голод сразу же даёт о себе знать, ведь об ужине они накануне так и не вспомнили. С улицы как раз доносятся зазывные крики разносчика; тихонько поднявшись и наскоро накинув на плечи пальто, Николай спускается купить несколько горячих пирожков. Один съедает на ходу, другой – стоя у окна спальни, запивая холодным молоком. То, что произошло вчера, вполне может предстать теперь в неприятных красках, ибо, как известно, утро вечера мудренее. Николай осторожно прислушивается к себе и с облегчением осознаёт, что мысли покойны, что он доволен и … уравновешен. Пётр Романович все-таки умница, нашел тот самый недостающий элемент. Удивительно только, что элемент этот оказался вовсе не духовным, как мнилось изначально, – с душой-то как раз всё в порядке, и их привязанность никуда не делась, – а совсем, можно сказать, приземлённым, физическим. Телесным. Это открытие забавляет Николая, и он, не сдержавшись, громко хмыкает в кружку. Чего ведь только не бывает на свете!.. – Какого чёрта, Николай Валерьяныч? – слышит он. – Восьмой час всего... – Доброе утро. В участок пора, Пётр Романович. – С ума вы сошли, – ворчит Пётр Романович, поворачиваясь на другой бок. – Троекуров велел до полудня не появляться… – Ах, да, – вспоминает Николай. – Верно. Прекрасная привилегия для успешно окончивших дело! Он подходит, опускается на корточки, кладет локти на постель и смотрит. Его охватывает та самая щемящая нежность, однако сила её не пугает, и никогда не пугала. Он чувствует, знает теперь – вот так всё и должно быть. И, наверное, неважно, как именно это называется. А Пётр Романович приоткрывает один глаз и шевелит усами, словно кот. – Чем это от вас пахнет, пирогами?..