Я никогда не верил в это. Нечто странное, необъяснимое. То, от чего на кончиков пальцев скапливаются электрические разряды, покалывая чувствительные подушечки. То, что так не свойственно таким, как я. То, что заставляет мою благодать уподобляться человеческой душе.
Любовь.
Для меня она была подобно шутке. Временами было забавно наблюдать, восседая на одном из тронов Небес, как во имя этого светлого чувства совершаются подвиги, развязываются войны, как на дуэлях происходят убийства. Даже чума, казалось, не уносила столько жизней. Люди ослеплялись ею.
Бог "наградил" их этой возможностью. Так почему же я, будучи архангелом, будучи Сэмюэлем, имя которого среди многих смертных означает "услышанный Богом", будучи тем, кого уважали все Небеса, способен испытывать столь мирское чувство?
Давно, ещё в те времена, когда я спускался на землю и расправлял свои крылья, позволяя ветру касаться длинных перьев, я ещё мог что-то испытывать. Восторг, удивление, хоть что-нибудь. Когда же отец запретил нам со старшими братьями общаться с людьми, моё сердце, которое я тогда ещё имел, медленно и тягуче стало покрываться коркой льда. Слово Отца должно быть для нас непоколебимой истинной, но я этого не чувствую. Я всегда был другим.
И только в нём я нашёл поддержку. Рядом с ним всегда было так непозволительно спокойно, что порой я самому себе казался человеком.
Его звали Люк. На самом деле, не будь он смертным, ему бы подошло имя Люцифер, "светоносный". Его душа меня ослепляла. Она была невероятно красива.
Другие люди считали его странным, необузданным, как шторм, наглым бунтарëм, который всегда действовал как ему было угодно. Моя полная противоположность.
Одним из пережитков моего прошлого были тайные для большинства ангелов спуски на землю, поближе к мирской жизни. Я думал, что наблюдая за их жизнью, за всплесками чувств и эмоций, на которые моя благодать реагировала, впитывая их и желая поглотить всё без остатка, я смогу лучше понять человечество. Я искал способ их спасти. Всех, без разделения на хороших и плохих, на бедных и богатых. Абсолютно безвозмездно. Спасти от конца света, что Сатаниэль хотел нам приподнести из пучин своей адской бездны. Моего Люцифера я хотел спасти особенно сильно.
Видя Люка, моя благодать тянется, толкает меня к нему. Его душа так манит, так завораживает.
В нашу первую встречу я впервые ощутил это. Когда руку сводит в ожидании прикосновения, когда благодать разрывает тебя изнутри на малейшие детали, в надежде, что кто-нибудь сможет собрать тебя заново, возродить из пепла новой, улучшенной версией.
В таких заведениях как бары и пабы, было произнесено гораздо больше исповедей, раскаяний, чем в церкви. Люди любят раскрывать свою душу на распашку, когда зальют в себя огненную воду. Я заметил это ещё со времён Древнего Рима. Но он был не таким.
Горесть, обида и ужасающая боль терзали его душу. Благодать внимала им.
Я не знаю, что мной двигало, но я невероятнейшим образом хотел ему помочь. Присаживаясь за барную стойку, я не заметил, как моё крыло, находясь в абсолютно другой плоскости, накрыло его спину, защищая от всех, кто мог причинить ему ещё большую боль. Он обернулся. Его голубые, как океан, в котором плескались мелкие волны и бушевали будоражащие это спокойствие цунами, глаза были затуманены пеленой алкогольного опьянения. Я смотрел в ответ.
И видимо было что-то в моих холодных, бесчувственных, но при этом, как любили говорить люди, щенячьих глазах, что его взгляд в ту же секунду прояснился. Возможно, это были отблески моей ангельской сущности, которую я сдерживал в человеческом теле, данном мне ещё с самого начала времён.
Он первый протянул мне руку, представившись хамовато, нагло и высокомерно, словно делая мне величайшее одолжение. В тот момент я подумал, что никогда не позволил бы так с собой обращаться. Но ему, по неизвестной причине, хотелось простить всё. Ему хотелось помочь.
Всю дорогу, что я доводил его до дома, он травил пошлые анектоды в мою сторону. Правда, то, что они были с подтекстом, я понял гораздо позже. Я отвечал односложно и с присущей мне монотонностью. Ему это пришлось по вкусу. Пару раз мне приходилось предотвращать падение под проезжающую машину, несколько раз – в лужу мочи. Но я испытывал странное чувство радости. Кажется, впервые за несколько сотен лет.
Стоя у дверей его квартиры, мы перебросились парой фраз, прежде чем я собрался уходить. Сугубо из вежливости. Хоть я и старался сдерживать яркие вспышки благодати, мелкие частицы которых яро стремились достигнуть души Люка, моя ангельская сущность словно выходила из под контроля.
Такое было лишь единожды. В момент, когда я впервые увидел Отца, я хотел отдать ему всë, что имел. Такова была моя любовь. К сожалению, после, с каждым прожитым мной тысячелетием, я начинал слишком многое понимать, осознавать. Я стал могущественным архангелом. Такую мощь нужно держать в узде.
Муштра была в каждом его действии, каждом слове, что исходило из его уст. И мы все внимали им, становясь солдатами Небесного войска. Полное доверие – это отсутствие вопросов. Порывы задать я нещадно гасил. Как и малейшие огоньки бунтарства. Но после это всё вырвалось в пожар огромной силы, после которого отец и ушёл.
Я, по правде, не хочу об этом вспоминать. Шрамы ещё слишком свежи и болезненны.
Мы с Люком молчали. Долго. Но едва я сделал шаг в сторону лестничного прохода, меня схватили за запястье и с силой отдëрнули назад, словно в чужой голове нашёлся недостающий фрагмент пазла. Громкий хлопок закрывающейся двери оглушил на мгновение. Её холод коснулся моей спины.
Чужие глаза оказались в нескольких жалких сантиметрах, их радужка меня пленила. Казалось, я заметил маленькую полосу цвета морской пены за сильно расширенным зрачком.
Внешне я был спокоен, даже чересчур. От моего тела исходил холод, который можно было назвать могильным. Но такое по-человечески чувственное серце билось в груди, отдавая бешеный ритм пульса прямиком в уши. Его горячее дыхание обдало область за ухом, вызывая у меня лёгкое покалывание в пальцах от наступившего контраста температур. Он был ниже меня ростом где-то на полголовы, всё ещё с алкоголем в крови, и тем не менее у него удавалось держать меня почти что приклеенным к двери довольно крепко. Хотя, если бы я был менее человечным, Люк не смог бы сдвинуть меня с места.
Внезапно, мочка уха отдала приятной болью, заставляя кровь мигом стать на несколько градусов выше. На ней чувствовался след зубов. Горячие сухие губы прокладывали по челюсти линию невесомых прикосновений, плавно опускаясь к шее, где нервно подрагивал кадык.
Я почти не дышал. Зыкрыв глаза, наслаждался неспешными, но с сокрытой на глубине страстью поцелуями. Человеческие удовольствия открывают сердце порокам. Для меня такая ситуация была в новинку.
В тишине квартиры, где по-прежнему был выключен свет, голос Люка прозвучал достаточно громко. Но я не слышал. Понял только тогда, когда он потянул меня в глубь своей квартиры, в эту соблазнительную темноту.
К несчастью, именно в тот момент я опомнился, вынырнул из омута наслаждения. Я был вынужден его остановить.
Сотни лет наблюдая за людьми, я видел множество сценариев, уже мог предугадывать их действия, оценивать вероятность. Я думал, что знал человечество, я и знал его. Что же, нужно признать, Люк стал редким исключением.
Он явно меня услышал, но продолжал тянуть за руку, сильно и настойчиво. Типичные слова о том, что на утро это всё обернётся нам не в лучшую сторону, застряли в горле, когда Люк довёл меня до небольшой кухни. В тот момент мне стало понятно, что не все люди нуждаются в сексе как в кислороде, хоть раньше мнение моё было другим.
Наши разговоры за бутылкой пива затянулись до четырёх утра. Он извинился, и мы решили забыть про этот казус, посчитав, что так будет лучше для всех. Он осыпал меня вопросами, между тем рассказывая о себе, своей жизни. Я слушал, внимал каждому его слову, словно от них зависила моя жизнь. На самом деле, это и было так, но лишь частично. Не встреть я Люка, было бы бесполезно считать, что я когда-нибудь смог бы испытать любовь.
Мне необходимо было возвращаться на Небеса, пока братья не забили тревогу. Но так хотелось остаться там подольше. Слушать голос, что струился плавной рекой, лишь иногда прерываясь, словно течение билось о скалы, наслаждаться одним лишь его обществом, смотреть в его глаза, что так сильно напоминали мне о доме. Но жизнь бывает несправедлива.
Я ушёл, ещё долго чувствуя на себе его взгляд из приоткрытого окна. Почувствовав в кармане куртки смятый кусок бумаги и достав его, я увидел несколько слов, написанных острым почерком: "Встретимся ещё как-нибудь?" и номер телефона.
Люк стал причиной моего более частого присутствия на Земле.
Михаил пока молчал. Вот только надолго ли? Но я, наверное, зря переживаю. До него всегда долго доходит.
Гавриил тоже особо не интересовался. Правда, он однажды сказал мне о том, что не против моего занятия, главное – выполнять свои ежедневные обязанности. Их было не много, и в большинстве своëм они были в той или иной степени связаны с людьми, что в свою очередь было мне только на руку.
А Рафаил просто косо смотрел в мою сторону, словно он догадывался о чём-то помимо того, что я чаще чем обычно спускаюсь к людям.
Это напрягало, но я был счастлив.
Пока я встречался с Люком раз-два в неделю, незаметно (впрочем, как и всегда) прошёл год. Он знал о моей человеческой жизни почти всё, я о нём – даже больше. Хотя, наверное, будет несправедливо не сказать, что за весь тот год я так и не нашёл в себе силы признаться ему, кем я являюсь на самом деле. Мои странные для обычного человека исчезновения, факт того, что я ни разу не пригласил его к себе, должны были вызвать у него хотя бы малейшие сомнения и подозрения. Но нет. Всё оставалось неизменным.
Между нами, как я заметил, появилась особая духовная связь. Своеобразная форма зависимости. Только односторонняя.
Я нуждался в нём. Как человек нуждается в воздухе, как рыба – в воде, как наркоман – в очередной дозе. Постепенно, я становился похож на последнего. Это сказывалось на моём состоянии. Физически всё было в норме, а вот благодать сходила с ума.
Это слишком. Это безгранично. Это невероятно болезнено. Оно заполоняет меня до краёв, разрывает на куски, хочет вырваться на волю, взорвав пространство.
Я всегда знал, что я другой, ведь иначе как может великий архангел Сэмюэль пресмыкаться пред своими чувствами? От этого становилось только хуже. А считать, что я никогда не подвергнусь самокритике, было наивно и глупо.
Ничего так не хотелось мне тогда, как очутиться рядом с Люком. Я был волен сделать это, но такая позиция – это позиция искушённого запретным плодом человека. И всё же. Я уже давно являлся таковым.
Стоя у двери его квартиры, холод которой до сих пор помнит моё тело, я освежил в памяти нашу первую встречу. Руки пробила лёгкая дрожь, словно я вновь почувствовал его горячее дыхание на своей шее. Кулак ударил ровно три раза. И каждый раз был как выстрел.
Его улыбка осветила темноту квартиры и облегчила камень, что терзал моё сознание. Думать стало легче. Пройдя в гостинную, Люк достал по бутылке пива, одну из них протянув мне.
Я не хотел медлить. Лучше ведь сразу расстрел, чем медленная и мучительная смерть. Сам это помню по тяжёлым временам средневековья. И я рассказал. Неторопливо, с привычной монотонной интонацией. А внутри пылал огонь, который так и хотел вырваться к причине своего возгорания. Рассказал о том кто я, о чувствах, что он пробуждает во мне каждую нашу встречу. Я наговорил столько ванильной чепухи, что, наверняка, хватило бы на ещё один роман Ричардсона.
Он долго молчал, обдумывал. На его лице отразился весь спектр эмоций. Это было гораздо хуже. Но после, я помню, словно это было совсем недавно, Люк подошёл ко мне, не отрывая своего взгляда от моего лица.
Отец, я никогда в это не верил. Не верил в твою правду. Любовь – это ведь шутка, верно? Просто дополнительное условие к людскому размножению. Так ты говорил нам? Объясни же, Отец, почему в его глазах читалось такое же безграничное обожание, какое терзало меня весь этот год? В моей голове на повторе стоит лишь одна строчка из песни:
"Вы думали, люди не любят? Не угадали, люди любят, да ещё как!" Я знаю, такая любовь не предусматривалась Творением. И тем не менее она есть. И она неисчерпаемый источник моего счастья, которое я не сумел обрести рядом со своей семьёй.
Люк сел на мои бёдра, упираясь коленями по бокам от меня. Тело сковало напряжение, но руки всё равно нашли маршрут, постепенно двигаясь вверх к его талии, и застыли всего в паре сантиметров, остановленные более важным на тот момент действом. Он обхватил моë лицо своими на удивление мягкими ладонями, чтобы сцепиться взглядами и больше не отпускать. Большой палец коснулся нижней губы, оттягивая и заставляя меня приоткрыть рот, из которого вырвалось судорожное дыхание. Резко, как хищник, Люк приблизился к моим губам, выдохнув в них дерзкое и самолюбивое: "Я так и знал,", прежде чем втянуть в лучший за всю мою жизнь поцелуй.
Я не мог сдержаться. На пальцах проступили огоньки благодати, которой я касался Люка, наполняя его тело и душу. Он мелко задрожал. Я понимал, что это лишь начало, всего крошечная часть того, что так тянулось к нему всё это время, но я не мог остановиться. Тормоза слетели ещё на прошлом повороте.
Он кусался, оставлял на шее алые засосы, которые в тот же миг исчезали, льнул всем телом ко мне, и я отвечал с такой же жаждой прикосновения и человеческого тепла.
Что-то во мне менялось. С каждым поцелуем, с каждой секундой, проведённой рядом с ним. В груди словно собирался комок энергии. Я чувствовал это, некую материю, от которой исходил немыслемый жар. От чего-то в тот момент мне показалось, что я перестаю быть архангелом, что я становлюсь уж слишком человечным. Мне посчиталось нужным сообщить об этом Люку. На удивление, он засмеялся. Так искренне, что меня начали одолевать сомнения. Но после, он задал мне вопрос, который, наверное, был риторическим, но понял я это не сразу. Все ли ангелы такие невинные девственники?
Он начал смеяться ещё сильнее, уткнувшись лицом в мою шею после того, как я нахмурил брови, явно не уловив цель и суть вопроса.
С моих губ сорвался приглушённый стон, когда его тёплые ладони забрались под футболку, касаясь холодной от влияния благодати кожи. Чувствуя, как в бедро упирается твёрдое подтверждение чужого желания, я распахнул глаза. Жар, что бушевал в моём теле от ушей до пальцев ног, решил взять контроль над ситуацией, не согласовываясь со мной. Люк оказался прижатым спиной к дивану, словно отзеркаливая нашу первую встречу.
Каждый раз смотря на него, я буквально слышу, как сердце начинает биться чаще, чувствую, как замедляется время, оставляя себя только для нас двоих. Боже, его улыбка сводит меня с ума.
Он стягивал с меня одежду, словно самую ненавистную ему вещь, а также помогал мне избавить от этих тряпок его самого. Честно? Я не знал, что нужно делать. Для меня эта часть человеческих отношений таилась в непроглядной тьме. Но Люк помог мне. Приглушённый свет настольной лампы, разливающийся шёлковой паутиной по мебели, окутывал нас, оберегая от всего остального мира. Мы словно стали одним целым. Душа и благодать слились. То, чего мне так не хватало все эти бесконечно долгие тысячелетия под непробиваемой коркой льда. Вот
оно.
Отец, я говорю тебе это всё не для того, чтобы ты смог меня понять, а чтобы смог узреть, насколько же велико и совершенно твоё творение, которое ты так и не сумел для себя раскрыть. Ведь из-за этого ты и ушёл, да? Мои тщетные попытки раскрыть тебе глаза никогда бы не увенчались успехом. Отец, ты упрям. Для тебя люди – лишь развлечение, которое ты рано или поздно забросишь, уничтожишь. Наши мнения столкнулись, и я ни выиграл, ни проиграл. Остался с пустотой в груди, которую не способна была заполнить благодать. Но я обрёл больше, чем ты был способен мне дать, ведь, как никак, любовь – это столь же мирское чувство, сколь и чувство голода. Конечно, ты внедрил в нас, ангелов, братскую привязанность, но ведь это другое, да?...
Я больше не хотел жить на Небесах, среди братьев, которые не понимают, которые даже спустя многие годы остаются верными солдатами Отца и войска. Скорее, они стали моим местом работы, как выразился однажды Люк.
Михаил был, конечно, подобно снежной буре, холоден и зол, когда получил известие о том, что я остаюсь жить на земле. Но я уже умел ему противостоять, быть своеобразным щитом против града его стрел из пустых аргументов про достоинство, архангельскую честь и, разумеется, Отца нашего Господа Бога. Он сдался. Это было дольше, чем поставить на место Рафаила, который прятался за спиной старшего брата, дольше, чем услышать совет: "Только предохраняйтесь!" от Гавриила, но оно того стоило.
Мы с Люком живём вместе всё в той же маленькой квартире. Он не имеет претензий к моим долгим уходам ввиду того, что всё недостающее внимание я отдаю ему по возвращению. Ссоры бывают, но если бы их не было, вряд ли нас можно было бы назвать парой.
Если коротко, жить среди людей мне комфортно. Я сохраняю эту гормонию, как могу. И мне это пока удаётся.
Правда, я так и не сумел понять, что было той ночью. Был то секс или занятие любовью? Может, для людей эти понятия и имеют схожия значения, я всё же считаю, что в них есть небольшие различия.
Ангел мой, не думай так много. Морщины скоро появятся, наплевав на твоё высшее происхождение. Давай сойдемся на том, что мы занимались любовью, ладно? И да, кстати, не знал, что ты умеешь писать. В таком случае, где мои стихи на день Святого Валентина, а?
Как ты?... Он что, снова рылся в моих вещах?
Хорошо. Будут тебе стихи. Но если ты снова возьмёшь эти записи, можешь о них даже не мечтать.
Ладно-ладно, понял я. Буду ждать.
Вот же чëрт...
