Зима и Весна

      Зиму в Эльке раздражало все: ее смех, весёлый и задорный, часто слишком громкий, ее кучерявые, выгоревшие на солнце волосы, фиолетовая куртка в стиле 90-х и даже ее классические Вансы, чёрные, на тонкой подошве. Эля была весной. Кожа у неё была тёплая, чуть загорелая, а на носу две летние веснушки. Она курила Чапман в коричневой упаковке и слушала нефорские песни. Зиме Эля, конечно, не нравилась.       Они были двумя разными полюсами, как холодный декабрь и цветущий май, как водка и кола друг напротив друга в магазине продуктов. В любой ситуации Зима своим пресвятым долгом считал возразить Эльке. Не имело значения, обсуждали они новый бой Макгрегора или видео Кашина. Особенно горячие споры разрастались, когда разговор заходил о чем-то вроде истории Шурыгиной на «Пусть говорят»:        — Че ты вякнул там, я не поняла? А килограмм поебаться в газету не завернуть? Собаку заведи себе и воспитывай, а женщине не указывай, че делать, понял? — орала Колмакова на Вахита. Этого срача на хате у Адидасов могло не быть, если бы Вова вдруг не вспомнил ситуацию, которую наблюдал в магазине, когда незнакомая девчонка наезжала на своего пацана. Он рассказал это совершенно без цели, просто для разговора, но Эльвиру задела животрепещущая тема. Особенно после того, когда Вахит сказанул, мол, вы девки все такие, воспитывать вас надо. Он же прямо сейчас ей отвечал, аж подскочив из-за стола:        — А че ты общаешься так, я не пойму? Нормально разговаривай с мужчиной! Мамка тебя, блять, не воспитала нормально, а я эту хуйню слушаю!        — Меня нормально родители воспитали, маму мою не примешивай, я с тобой разговариваю! — вторит ему Эля, подскакивая вместе с ним и глядя в упор, хотя она и была ниже ростом.       В диалог вступает Вова:        — Та-ак, все, брейк, — тянет он слова в своей шуточной манере, — Вахитка, пойди, подыши воздухом, покури на балконе. Элечка, тихо, давай я тебе ещё бутылочку принесу.       Под сопровождение затихших голосов, Вахит нервно пробирается на балкон, Эля — на кухню вместо Володи.       Ещё Эля любила шутить свои совершенно дурацкие шутки и ставить «Пошлую Молли», когда право быть диджеем на вписке переходило к ней. Зиму они тоже раздражали, — и песни, и шутки, — поэтому следом за Бледным или Фладом играл Каспийский груз. Эльвире грустный пацанский реп не нравился.       Зима был совсем другим. Высокий и худощавый, кожа совсем бледная и голова бритая. От Вахита и правда веяло февральскими нежданными морозами, твёрдым, уже подтаявшим снегом и серым низким небом. Эля спросила однажды: «Слышь, а почему Зима?». Потому что Зималетдинов. Но для Эльвиры все было совсем по-другому. Она собиралась сдавать ЕГЭ по литературе, читала много книг и романов, и ее ассоциативный ряд не клеился с одной лишь привязкой к фамилии. За этим прозвищем она ощущала больше холода и снега, прозрачности льда и звона метели.       Колмаковы жили на шестом этаже, Суворовы — на пятом. Эдуард Ильдарович, отец Эльки, когда-то работал вместе с отцом Суворовых, и Вова с Маратом были хорошо с ней знакомы с детства. Марат был младше Эльки почти на 4 года, и когда старший Адидас ушёл в армейку, то с Мараткой Эльвира особо не общалась. Совсем не потому, что ей не нравилось с ним общаться. А потому, что разница в возрасте между ними ещё остро ощущалась, тем более, Колмакова, все-таки, была девушкой.       Но наступила весна 2017 года. Володя вернулся домой. На встречины на вокзале Эльвира не ходила, а вот в гости пришла. Там они и познакомились с Зимой.       Он соврал бы, если бы сказал, что Эля была некрасивой, и он совсем ничего в ней не находил как в девушке. Но она противоречила подавляющему большинству убеждений Вахита, и потому, стоило ей открыть рот, как ему стало понятно, что своенравности ей было не занимать.       Таких девочек было не много. По крайней мере, Зима знал не много таких. Как Эля, смотревших в глаза, а не отводивших смущенный взгляд. Таких уверенных и твёрдых, с несгибаемыми принципами и чётким мнением почти обо всех. Таких, кто мог найти в себе силы даже ударить, если того потребует ситуация. Эля не была девушкой из другого мира, но она была странной. Поэтически выражаясь, «не такой как все». По крайней мере, в мироощущениях Зимы.       А Элька цепляется ко всем словам и шуткам Вахита. Зубатит и угорает сама.       — …Погремушка, короче, говорит мне, надо тебя сфоткать на доску почёта. Я говорю, да ну нахуй, — рассказывает историю из колледжа Вахит. Пацаны гогочут, а Эля фыркает:        — Ну правильно, больно у тебя хайло протокольное, — пацаны ржут ещё больше, а Вахит сжимает губы.       Если бы так пошутил Турбо, он бы послал его нахуй, в шутку, разумеется. Но так позволяет себе шутить девчонка и он не может ответить ей слишком грубо, ну нормальный же подъеб вышел. Только вот хочется подъебнуть тоже. Но Зима молчит. Сдаться сейчас проще, чем ввязываться в очередные дебаты.       Иногда, когда особенно хорошее настроение, праздник по правде или просто в душе, Зима, Турбо и Адидас ходят в ближайший к району клуб. Разумеется, Эля со своими подружками туда тоже ходит. Они ярко красят губы, надевают чокеры на шею, колготки в сетку, клеят переводные татуировки и веселятся в самом центре танцпола.       Когда однажды Зима танцует с девчонкой, с которой только недавно познакомился в клубе, он замечает Эльвиру. Она одета в розовую клетчатую рубашку и короткую черную юбку. Рядом с ней ее подружка (Динара, вроде бы, она учится на курс младше Вахита в шараге), они пьют яркие коктейли из прозрачных бокалов и болтают. Элька не замечает вкрадчивого взгляда Зимы, но он-то ее видит. И ему вдруг становится как-то неловко, словно он делает что-то запрещенное и неправильное перед Колмаковой, и в моменте ему хочется оторвать руки от девичьей талии новой знакомой. А потом он вдруг осознает, что у девушки напротив — такие же кучерявые волосы, как у Эльвиры, и такой же вздернутый нос. Параллель, которая пристраивается в его сознании в следующую минуту его скорее пугает, чем удивляет, а внутри как-то холодеет. Новая знакомая видит в его лице смятение и спрашивает, приближаясь вплотную, чтобы достать до его уха: «Все нормально?». Вахит неловко отвечает: «Все путем», а потом отрывает вспотевшие от непроизвольного волнения ладони от чужой талии и говорит: «Я пойду, с пацанами покурю». Девушка кивает, разжимает руки у него на шее. По ее лицу видно, что она все поняла и недовольна ситуацией. Ну еще бы.       Зима и сам не очень рад. С одной стороны, ему досадно, и неловко перед девушкой, но еще большее смятение у него вызывает отношение к Эльвире.       Валеру он находит неподалеку в толпе. Зовет покурить. «Ты че дерганый такой?» — спрашивает Турбо, отходя вслед за Вахитом в сторону. «Да хуйня какая-то накрыла» — отмахивается Зима. Валера только мычит в ответ, явно давая понять, он не дурак, и в курсе, что Вахит недоговаривает. Если бы Зима сам знал, че тут говорить, он бы наверное, сказал. Выходя из клуба на улицу вслед за Турбо, Зима уже сжимает между губ сигарету.        — О, пацаны, здорово! — он слышит знакомый голос, и его коротит. Эльвира и Дина стоят напротив ступенек у входа в клуб, Эля курит свой коричневый Чапман, и в нос Зиме бьет этот кофейный запах.        — Здорова, здорова, — не совсем разборчиво говорит Турбо, не вынимая изо рта сигарету и бьет своим кулаком по протянутому ему кулаку Эльвиры. Зима, чисто из пацанской вежливости, говорит ей «привет».       Элька цокает и шутит, выдыхая сизый кофейный дым в воздух:        — Давно зависаете? Не сказали даже что пошли, сучата.       — У нас пацанская тусовка, — отвечает Турбо, кивая на стоящего чуть в стороне Зиму, — А вы че без курток выперлись? Довыебываетесь так.        — Валер, иди в жопу, а, — огрызается в шутку Эля, и обращает внимание на Вахита:        — А ты че не подходишь, воспитатель? Меня боишься?       Дина хихикает, закрывая рот рукой, но довольно громко, чтобы Вахит это услышал. Это бьет его пацанское самолюбие.       — Да хер тебе, молодая, — говорит он, подходя ближе, и затягивается, глядя Эльвире прямо в лицо. Она взгляда не отводит. Затягивается, держа сигарету точно так же, как Зима, указательным пальцем сверху, а средним снизу.       — Че, пришёл искать, кого «воспитывать»? — дерзко спрашивает она, припоминая старый разговор и кивая головой, слегка вздергивая нос, — Нашел телочку себе?       Она не видела, что он танцевал с другой девчонкой, но она просто угадывает, и это тоже раздражает Вахита, и внутри него вместо неловкости нарастает недовольство.        — А тебе че, ебет? Я с кем-попало не трахаюсь, — огрызается Зима, отводя глаза в сторону. Он старается выглядеть выше Элькиных шуток, но она только усмехается и Вахит понимает, что эту словесную перепалку он проиграл.        — Да я угораю, расслабься, че ты, — говорит Колмакова, и бросает окурок в мусорку рядом с собой, — Че нервный такой?       Наверное, если бы Зима знал, как описать чувства внутри себя, возможно, он бы так не психовал. Он бы пошутил такую же дурацкую шутку в ответ, но он ловит себя на ощущении каких-то неправильных, лицемерных действий со своей стороны, причем, если разобраться, на самом деле ничего такого он не делает, и поэтому он злится. Турбо рядом с ним делает вид, что ничего не понимает.       Весной 2018, в один из солнечных апрельских дней, Адидас, Зима и Турбо сидят на ящиках между гаражами возле теплотрассы, и разговаривают о жизни. Вова, который до сих пор не нашел ни работу, ни университет, начинает говорить о том, что они по жизни какой-то ерундой занимаются, года проматывают на вписки, сиги и пиво.        — А че делать-то, Вов? — спрашивает сбитый с толку откровенным разговором Турбо. Зима курит, поставив локти на колени и слушает молча, думая о своем. Володя с надеждой смотрит на поле старой, желтой травы и говорит:       — Бизнес откроем.       Так по весне они начинают мутить на районе шиномонтажку. Особенно страстно к этой идее относятся Марат и Пальто. Первый — потому что собственный бизнес это круто, второй — потому что сам предложил. И хотя Зима зубатил ему, чтобы не лез в разговор старших, Вове идея вполне себе понравилась. Старый гараж со всем содержимым был вытряхнут и оккупирован.       Большую вывеску на большой ровной доске рисовала Айгуль. Они с Мараткой сидели во дворе в деревяной беседке, и Айгуля выводила большие черные буквы на белой поверхности, выкрашенной из балончика. Рядом с ними из чьей-то колонки JBL играла музыка. Зима подходит к ним из-за спины, с важным видом, проверять ход работы, и явно мешая романтичной весенней атмосфере, но больше внимания обращает на белый пакет. Марат смеряет Вахита недовольным взглядом.        — Опа, перемячики, — весело выдает Зима, вынимая из пакета румяный пирожок, и откусывая здоровый кусок, — Только «ШинОмонтаж», через о пишется, — делает замечание работе он с набитым ртом.       Айгуль смеряет его недовольным взглядом вслед за Маратом и отвечает «Знаю я». Зима делает вид, что не понимает издевки в ее голосе, но от стола не отходит, а с аппетитом жует вынутый из пакета и марающий руки пирожок. Раздается трель домофона, и кто-то выходит из подъезда.       — А кто делал? Вкусные пиздец, — доедая перемяч, интересуется Зима.        — Я, а че? — слышит он женский голос и поднимает глаза. К столику, поперек детской площадки, проходит Эльвира, сжимая в руках лист наждачки, — Отравиться боишься?       — Да нет, так я, шучу, — отчего-то тушуется Зима. Эльвира беззлобно усмехается и говорит:       — По реже мечи, подавишься.       В конце апреля пацаны снова тусуются в клубе. Народу как-то много, не так как обычно. Марат берет с собой Айгуль. Зима здоровается со всеми подряд, потому что слишком много знакомых на квадратный метр, пьет водку, танцует с пацанами в самом центре, к нему клеятся какие-то девчонки, но ему слишком спокойно и хорошо, поэтому он танцует с ними тоже. А потом вдруг кто-то нечаянно толкает его в спину. Немного пьяному Зиме это кажется каким-то вызовом, и он резко оборачивается, готовит очередное витиеватое ругательство, но видит перед собой только Эльку Колмакову.        — О-па, — смеется она; чтобы расслышать, что она говорит, Зима слегка наклоняется, — Опять ты, воспитатель? Че, как настроение? Сори, что ударила.       Она с Айгулей, Динкой и еще какими-то незнакомыми девчонками танцуют в своем кругу. На Эльке черное облегающее платье, чекер и колготки в сетку, и волосы ее опять кучерявые и, честно сказать, она выглядит хорошо, даже, пожалуй, слишком хорошо.       Они с пацанами в конце-концов оказываются в разных концах танцплощадки. Марат и Айгуль уходят около одиннадцати, потому что Ахмеровой надо домой. Подружки Эли тоже куда-то расходятся, и они с Диной остаются вдвоем. Зима замечает, как они сидят на баре, а потом, спустя некоторое время, видит, что Элька сидит одна. Сквозь толпу к ней пробирается какой-то парниша, и они о чем-то говорят. Зима очень старается делать вид, что ему плевать, и он точно-точно не ревнует. Было бы кого и к кому. Но он больше не чувствует себя спокойно и все-таки решает подойти к бару. Ну, хотя бы въебет еще стопарь водяры.       Но вместо стопки случается кое-что другое.        — Ты не понял меня?! Руки убрал свои! Мудак, блять!       Это пацан с Разъезда. Он кладет Эле руку на талию, наклоняется слишком близко, но Эля не хочет, она не согласна, и она отталкивает его руки и тело в целом, но выходит не очень. Незнакомец ее больше, а она немного пьяная и ничего серьёзного сделать не может. Внутри Зимы разрастается какая-то злость и негодование. Он сам не знает, вызвано это тем, что ситуация происходит именно с Элей, или тем, что ситуация в принципе происходит на его глазах. И поэтому он закладывает руки в карманы, подходя к Эле со спины.        — Ты глухой, бля? Она же сказала отъебаться, — встревает Вахит. Эля вздрагивает и оборачивается. На лице разъездовского застывает какая-то удивленно-недовольная гримаса.        — А ты ей кто?        — А тебя ебет? — язвит Зима, — Я тебе щас, бля, руки сломаю, если не уберешь!        — Ну рискни, — насмехается парень, не чувствуя опасности.       Даже если бы Вахит был трезвым, он бы сделал точно так же. Эля вовремя отскакивает в сторону, громко взвизгнув, потому что в следующую секунду Зима бьет пацана в лицо, и они сцепляются. Начинаются крики и паника, откуда-то подлетают разъездовские и универсам, Адидас и Турбо. Зиму и пацана разнимают, оттаскивают в разные стороны, кто-то орет, что вызовет полицию. Вова орет в ответ, что ментов не надо, все решили. А Зима и пацан перекидываются ругательствами, плюются кровью из-за рассеченных губ и носов. Эля глядит на весь пиздец, спрятавшись за Адидасом, и у нее мелко дрожат руки.       Народ расходится обратно на танцпол. Зима, злой и недовольный, умывается в туалете и выходит курить. Возле клуба стоят все, и Эля в том числе. Нервно курит свой бесячий коричневый Чапман.        — Ну расскажите, че было-то? — спрашивает Турбо, как-то слишком взволнованно, бросая бычок в урну.       — Еблану одному табло разукрасил, вот и весь рассказ, — зло отвечает Зима, закуривая. Вова сплевывает на асфальт:        — За че ты его?        — А хули он руки распускает? Уважение к девушкам надо иметь. Если сказали тебе отъебаться, так че ты лезешь-то, блять? Вот и получил в ебальник, чмошник ебаный, — ругается Зима. Затягивается, держа сигарету как Эля — указательным и средним пальцем. А Эля в Вовиной ветровке, тоже курит, и Вахит замечает, как у нее дрожит сигарета между пальцев. Она смотрит куда-то в сторону, и переминается с ноги на ногу. На Зиму даже глаз не поднимает, боится посмотреть, наверное, на его разбитое из-за нее лицо. Зима, в отличии от Адидаса, красивые мотивационные слова говорить не умеет.        — Да расслабься, молодая. Путем все. Любой нормальный пацан бы так поступил, — пытается успокоить Вахит Колмакову. А она поднимает на него глаза, не заплаканные, скорее напуганные, и говорит:        — Спасибо.       Не саркастично и без издевки. Так звучит настоящее «спасибо». И хоть Зиме больно разбитую губу, но он все равно улыбается и кивает еле заметно. Вместе с этим простым словом приходит что-то другое, пока неясное и непонятное, но ощутимое. Что-то определенно меняется.       В начале мая Эля куда-то пропадает. Проходит неделя, подходит к концу вторая, а ее все нет и нет. Не появляется во дворе и не крутится возле шиномонтажки. Не приходит в гости к Адидасам. Вахит случайно узнает, что четырнадцатого мая Эльвире исполняется восемнадцать лет. Конечно, он не будет ей писать. Даже ко дню рождения, и тем более просто так не будет. Но почему-то все равно заходит на ее страницу. Там фотография, где Элька в оранжевой футболке между большими зелеными листьями монстеры, а еще фотография в розовой клетчатой рубашке и таком же розовом топе. На левой ключице у нее, оказывается, есть небольшая татуировка контурной красной бабочки с извилистыми крыльями. И волосы, точно такие же, как в жизни, выгоревшие, почти рыжие и волнистые, и лицо, изящное, хоть и нос слегка вздернутый. И губы, подкрашенные светлой помадой.       Зима, конечно, никому не скажет, но в один момент, когда в ленте инсты ему предложат профиль Эльвиры Колмаковой и он перейдет на него, он подумает, глядя на ее новую фотографию, что ему интересно, целуется ли эта девушка так же классно, как издевается и спорит с ним. Эта мысль залетает в голову сама и так неожиданно, что Вахит не успевает отделаться от нее вовремя, а потому следом ему в мысли лезут картинки, как он грубо прижмет ее к стене за все ее глупые шутки-издевки, а потом… а потом он идет в ванную, а вместе с ним образ Эльвиры, ее точеной талии и объемных бедер. Несмотря на полученную разрядку, ночью Зима будет спать плохо, в попытках признаться себе, что ему нравится Элька Колмакова. И, что более страшное, он, кажется, начинает в нее влюбляться.       На другой день в шиномонтажке Вахит все-таки спросит у Володи:        — Слышь, Вов, а че Эльку не видно? Че с ней? — Адидас надавливает ногой с силой на балонный ключ, и колесный болт, наконец, поддается.        — Да хз, к экзаменам наверное готовится, а че? Потерял? — Вова поднимает на Зиму хитрый взгляд. Вахит закатывает рукава и надевает хозяйственные перчатки, уже грязные и пыльные.        — Не-а, просто интересуюсь, — и принимается шкурить штампованный диск для чьего-то колеса от старой краски.       Вова подкатывает к нему снятое только что колесо и говорит, как бы невзначай:        — Просто так даже мухи не летают, — лукаво усмехается и уходит обратно, к машине. Зима только поджимает губы.       Он совершенно просто так интересуется! Именно поэтому, ближе к вечеру он звонит в домофон квартиры на шестом этаже суворовского подъезда. Трубку снимает женщина.        — Да, кто там? — спрашивает она. Зима говорит в самый динамик, упираясь ладонью в железную дверь.        — Здрасьте, а Эля дома?       Женщина на другом конце провода, отклонившись от трубки кричит куда-то в глубину квартиры: «Эль, к тебе!». Но получив какой-то неразборчивый ответ, говорит снова в трубку:        — Мы никого не ждем, до свиданья, — и уже собирается положить трубку. Вахит оторопело бросает взгляд в сторону, и не находит ничего лучше, кроме как сказать, достаточно быстро, чтобы женщина услышала:        — Скажите, что Зима пришел, — женщина кричит в комнату: «Какой-то Зима к тебе», а потом домофон громко трезвонит, и дверь открывается. На шестой этаж Вахит почти залетает.       Дверь ему открывают заранее. Когда он замечает в щель дверей красивый ремонт в прихожей, ему становится неловко от того, что он заявляется в гости в грязных спортивках и старом свитере в машинном масле и краске из баллончика. Но отступать уже поздно, и Зима аккуратно проходит в квартиру. В комнатах настежь открыты окна и пахнет свежевымытым полом. Где-то стирает машинка. Из комнаты по правую руку от входа выглядывает Элька — в растянутой фиолетовой футболке с какой-то надписью на английском и шортах. Волосы у нее связаны в пучок на макушке, а на носу вздернутом сидят очки в темной оправе. Зима находит ее образ смешным и милым.       — Хай, а тебе чего? — спрашивает она с порога. Зима слегка теряется, и останавливается на пороге. Тушуется. А зачем он вообще пришел? Че хотел-то собственно? И насколько его тут ждут и стоит ли заходить…        — Че замер-то, проходи, — развевает все его сомнения Элька. Оглядывает его с головы до ног, грязного и пыльного и вместо очередной своей шутки спрашивает:        — Ты умыться, может, хочешь?       Потом она провожает Зиму до ванной, и наблюдает за тем, как он смывает с лица и шеи пыль из шиномонтажки и как грязная пена стекает в слив вместе с чистой водой. Протягивает ему слегка застиранное махровое полотенце.       В комнате у Эльки стоит ее рабочий стол, заваленный учебниками и тетрадями, черный большой диван и белая полка с книгами. Напротив рабочего стола над комодом висит зеркало, а в противоположном углу комнаты стоит та самая монстера с большими зелеными листьями. Зима устало плюхается на диван, а Элька забирается на компьютерный стул с ногами.        — Че пришел-то? — спрашивает она, глядя из-под сползших на нос очков. Вахит потягивается, откидывая голову назад.        — Куда пропала, молодая? — спрашивает он, поворачивая голову на Элю. Она смеется тихо и немного устало и отвечает, обнимая одно колено:        — К экзаменам готовлюсь. В отличии от некоторых.        — Да похуй мне, на тройку-то я знаю, — снова зевает Вахит. На чужом мягком диване его и правда размазывает, и он ненадолго прикрывает глаза. В комнате свежо пахнет чистотой и от чего-то сиренью. Эля снова хихикает и отвечает шутливо: «Да-да». Вахит приоткрывает один глаз, чтобы ответить что-то вроде того, что она может ему не верить, но на тройки он сессию точно закроет.       Потом они молчат. Зима почти дремлет на диване. Эля смотрит куда-то в ноутбук, где приостановлено воспроизведение видео с подготовкой. Там милая девушка что-то писала на доске, а Колмакова писала это же самое в тетради и искала в раскрытом учебнике. Вахит говорит:        — С прошедшим тя, кстати.       Эля отрывается от компьютера. Смотрит на Зиму и смеется:        — Спасибо. О, торт же остался. Будешь?        — Не-а. Отравишь, — усмехается Зима. Элька вдруг пинает его ногу своей второй, спущенной со стула.        — Э, блин. Я когда травила-то кого?        — Ну сейчас значит начнешь.              Элька смеется, стягивая с носа свои очаровательные очки. Вахит краем глаза следит за тем, как она закрывает крышку ноутбука и учебник вместе с толстой тетрадью. Потом она спускается со стула.        — А я буду торт. Сама съем, — и бредет на кухню. Зима идет следом за ней.       Маму Эли звали Наталья Андреевна, она была невысокой женщиной с темными волосами и доброй улыбкой. С ней Зима знакомится, когда они с Элей пьют чай на кухне. Он сначала представляется Зимой, а потом неловко поправляет на «Вахит». Мама улыбается и снова уходит делать уборку на балконе. И хотя эта милая женщина не знает, что Вахит про неё когда-то говорил, Зиме становится как-то стрёмно, что когда-то он ругался с Колмаковой и говорил, мать её плохо воспитывала.       Эля пропала потому, что готовилась к ЕГЭ. Она как-то к слову рассказывает Зиме, что первый экзамен у нее в конце мая, а последний в середине июня, и до того у нее есть время подготовиться еще лучше, а еще что она ходит на элективные занятия в школу почти утро, но Вахит не видит ее, потому что проебывает пары по утрам.       Потом, когда Зима вернется домой, он подумает о том, что точно влюбился. Шутки уже не такие обидные у Эли, скорее он даже ждет, когда она опять что-нибудь эдакое сказанет, а он ответит и они обменяются парой подъебов. А еще он замечает, что ее глаза карие больше не колются льдинками. Или… ему показалось? Может, просто Зима знает ее взгляд?       Зиму еще больше вмазывает. Вмазывает не только с модельных фоток в сетях, но и с растянутой домашней футболки и даже очков на носу. Он замечает новые веснушки на Элькиных щеках и легкий румянец он весеннего солнца.       Проходит май и половина июня, а Элька все не появляется. Но, по крайней мере, они с Зимой добавляют друг друга в друзья в вк и иногда он даже спрашивает, как у Эли дела. И вот, когда родители Адидасов уходят в гости на именины, Вова и Марат собирают у себя дома вписку. Когда на пороге появляется Эля в розовой рубашке и розовом топе, у Зимы внутри разливаются приятные счастливые чувства. Также, наверное, чувствует себя дворовый пес, который долго не видел хозяина, цветок с пожелтевшими листьями в пыльном горшке, которого наконец поливают прохладной водой. Экзамены Элька сдает отлично, и потому радуется и отдыхает. Хихикает вместе с Айгуль и Диной, ставит свою дурацкую музыку и курит коричневый Чапман, и вся эта комбинация звуков, запахов и силуэтов заставляет Зиму пьянеть лучше, чем от Блейзера и водки.       И пока он откисает на диване у окна, Эля танцует под свои же треки вместе с девчонками. Они громко поют, хохочут под песни, которые Эля сама же и ставит, потом в их шумный круг втягиваются пацаны — Марат и часто хмурый Пальто. Зима на Эльку натурально залипает. На ее покачивающиеся волосы, и на ровный профиль красивого лица. И на ее пышные бедра под темной юбкой. Она снова слишком хороша. Под песни из последнего альбома Флада, Элька пробирается сквозь народ, и останавливается прямо напротив Вахита. Пьет колу из первого попавшегося стакана. Она замечает, что он не может оторвать от нее своего взгляда из-под ресниц. Хихикает лукаво. Продолжает петь строчки песни, а сама все глядит Вахиту в лицо и облизывает губы. Машинально Зима делает тоже самое. А потом вдруг понимает, что произошло. Словно просыпается, приподнимается на диване. Эля хихикает, и возвращается в толпу.       Ночью, в середине вписки, Зима устает от шума и громкой музыки. Он хочет покурить и отдышаться, и потому устало шагает на кухню, где выключен свет и открыто окно. Эля оборачивается, когда Зима входит в тёмную комнату.        — Че, заебался пацанский реп слушать? — шутит она, улыбается, глядя на Вахита через плечо.        — Курить хочу пиздец, — поясняет он в ответ и подходит к окну, рядом с Эльвирой останавливается. Вынимает из кармана спортивок смятую пачку. Пустую. Грустно вздыхает.        — О-оу… — понимающе тянет Эля, заглядывая Зиме в руки, в пустую пачку, — Сигу надо?       Вахит не уверен, послышалось ли ему, потому что музыка играет слишком громко, или потому что он немного пьян, или может это правда она сказала?.. Но так как он все-таки слегка пьян, он наобум говорит:       — Давай, — и Элька протягивает ему свою пачку с последней сигаретой, — Последнюю не берут, — возражает Зима было, но Эля поднимает на него глаза, смеющиеся как всегда и говорит:       — Да бери, у меня ещё есть.       — От души.       Сначала молчат. Вахит, с наслаждением затягиваясь Чампаном, таким непривычным, но таким знакомым, смотрит на Эльку. Спрашивает:        — А ты че тут? Обидел кто? — она мотает головой в ответ: «Залипла просто, воду пила». Вахит понимает, кивает. Сплевывает в пепельницу, которой служила старая, еще советская, кружка в горох, без ручки и с трещиной.       Они снова молчат. Потом Элька — болтушка и хохотушка — пытаясь заполнить паузу, шутит одну из своих старых, дурацких шуток:        — Че такой грустный? Хуй сосал не вкусный?       Вахит смотрит на нее, вскинув бровь иронично, и говорит, выдыхая в открытое окно.        — Бля, Эля, ты заебала выебываться.       Она задорно хихикает, поворачивается к Вахиту и упирается спиной позади себя о стену с синими обоями:        — Я не выебываюсь, общаюсь так.        — Я заметил, — фыркает беззлобно Зима, смотрит на Эльку искоса, прямо в ее пунцовое от жары и выпивки лицо, освященное голубым светом фонаря и ночи, — Тише будь тогда.       Элька смеётся. Но не по-настоящему, а только своими карими оттаявшими глазами. Ее губы в улыбке небольшой, хитрой. А руки за спиной, она опирается на свои ладони. Спрашивает игриво и так, словно нарывается, но планирует удрать:       — А то что?       Вахит затягивается сигаретой, сжимая ее как обычно, между большим и указательным пальцами, и смотрит прямо на Элю, в лицо, в глаза. Говорит вполне серьёзно:       — Выебу тебя.       — А?       То ли Эля правда удивляется, то ли делает вид. Зима не знает, что на него находит. Гормоны, алкоголь и никотин, по очереди и все вместе удаляют ему в голову, и он, туша недокуренную сигарету в пепельнице и делая всего лишь шаг к Колмаковой, прижимает её всем телом к стене. Шепчет на ухо жарко, со своей мягкой буквой «р»:       — Задрала ты уже.       Он, одуревший от этой запрещённой прежде близости, целует мочку ее уха, шею, спускается к плечу и, кажется, Эльвира плавится тоже. Вахит чувствует губами легкую вибрацию у нее на нежной шее от тихого смеха, прижимает ладонь к ее горячей щеке. Все, что он представлял себе в голове, даже ни на долю не лучше того, ощущения мягкой кожи в своих ладонях и на губах. Он целует ее шею и щеку, ничего больше, но вставляет лучше чем от любого алкоголя и сигарет. А Элька улыбается, подставляет свою разгоряченную шею, и Зима чувствует подкатывающее возбуждение от реальности происходящего момента.       Он вдруг в моменте осознает и понимает, что сейчас происходит и отстраняется. Эля смотрит на него лукаво, но совсем не удивленно. Понимает, что это незапланированная часть тех самых разговоров ночью на кухне. И не двигается. Вахит разворачивается, шагает в комнату, как-будто ничего не было сейчас. От переизбытка чувств Зима ощущает себя еще более пьяным или накуренным. Хорошо, что в темноте комнаты не видно его непривычно красных щёк.       Конечно, первое, что на утро вспоминает Вахит — это их с Элей… он даже не знает, как это можно назвать. Он не целовал ее губ, но целовал же ведь. С одной стороны, даже хорошо, что она поднимается ночевать к себе в квартиру. Ему было бы неловко встретиться с ней в коридоре и ничего не сказать.       Но к вечеру пацаны все равно стекаются на шиномонтажку. Летом у них мало клиентов, поэтому они там тусуются иногда просто так. Иногда что-то делают в своих машинах. В пятом часу загоняет свою зеленую «девятку» Рома Колик. Все стоят возле нее, делая вид, что очень заняты, пока Зима лезет под нее, ворча и охая. Он откручивает пробку слива масла, подставляя сразу же сунутую ему Турбо старую кастрюлю и слышит девичий голос перед собой:        — Здарова, пацаны! Зима, занят?       Эля легонько толкает его ногу своим Вансом. Разумеется, Зима занят. Но специально для нее он говорит: «Не-а», и выбирается из-под машины. Пыльный и в грязной футболке. Элька говорит:        — Можно на минуту тебя?        — Хоть на десять, молодая, — улыбается Вахит. Пацаны позади него как-то неестественно замолкают. Наблюдают, что будет. А Зима вытирает руки о мокрую тряпку с полки и идет следом за Элей к детской площадке. Там, за зеленым кустом в тени они прячутся от пацанов и от солнца. Эля закладывает руки за спину, глазами смотрит хитрыми, озорными. Спрашивает:        — Мне пояснить не хочешь ни за что?        — Это смотря о чем ты, — шутит Зима, делает вид будто ничего не понимает вовсе. Элька слегка хмурится.        — О вчера. Я тут обратила внимание, кажется, я тебе нравлюсь, но ты до сих пор делаешь вид, что нет.       Вахит усмехается. Но взгляда своего не отводит. Голову еще склоняет, чтобы Эле в лицо смотреть.        — Да ты че, молодая, когда такое было?       Но Элька хмурится еще больше. Руки на груди в замок складывает. И Зима ощущает, как она волнуется и тревожится, а шутка — это просто маска, чтобы он не решил вдруг, что ей может быть больно или обидно, и чтобы не думал ничего такого. Она говорит:        — Вахит, я серьезно сейчас, — и Зима сдается.        — Рофлю я. Не заметно что ли, что нравишься? — признается он, и добавляет неожиданно для себя, глядя сверху вниз на румяное Элькино лицо, — Просто пиздец как сильно.       И Эля кладет свою теплую ладонь ему на щеку, подтягивает его лицо к себе ближе, говорит на ухо шепотом, опаляя дыханием. Вахит позволяет себе положить свои ладони ей на талию, притянуть ближе, растворяясь в ощущении нежности. А Эля говорит:       — Если вдруг ты не заметил, ты мне тоже нравишься. Просто пиздец как, — и она целует его в щеку возле самого уха, практически так же, как он целовал ее вчера. Пробираясь сквозь это ласковое чувство, трепетное касание, Зима говорит:        — В восемь пойдешь гулять?       Элька хихикает: «Пойду», и в этот момент Вахит находит внутри себя какую-то оголтелую радость, почти эйфорию. Он улыбается, девичью талию сжимая, но Эля разрывает этот нежный момент. Говорит, что нужно бежать домой, она обещала помочь маме с домашними делами.       Когда Зима возвращается к пацанам, Вова, затягиваясь сигой, говорит с ухмылкой хитрой: «Я не понял, а ты че молчал-то что у вас там с Элькой что-то?».       — Да ниче у нас нет еще, — фыркает Зима. Пацаны тихо посмеиваются, Вова затягивает еще раз: «Да понятно, понятно». Потом обращается к Турбо:        — Два дня меня доебывал, где Эля, где Эля, я думаю, че нужно от девчонки, а у них вон че, любовь.        — Да ты не пизди уж про два дня, Троцкий ебаный, — ворчит Вахит и снова лезет под машину. Трубо тихо смеется:        — Я еще в январе заметил, что что-то у них есть. Он в клубешнике знаешь как палил на нее, и ниче не сказал, падла. А, еще знаешь, он тогда на этого из Разъезда полез, когда…        — Турбо, бля! — рявкает Зима, — Я тебя ебну сейчас!       Пацаны ржут, а Зима принимается вынимать масляный фильтр и внутренне радуется, что под машиной пацанам не видно, что на самом деле он слегка смущается. Ну, самую малость.       Вечером он, умытый и переодетый в чистое, хоть и неизменно спортивное, идет к подъезду, в котором живут Суворовы и Колмакова, только этажом выше. Чувственность и романтичность, это, конечно, не совсем про настоящих пацанов, но пацанская любовь — это свято. И он идет на встречу, сжимая в руке свежий букет ромашек, купленный в ларьке на соседней улице перед самым закрытием. Тетка хотела дверь у Зимы захлопнуть перед самым носом, но у него, вообще-то важная встреча, и ему все равно, что дамочка уже закрыла кассу. Откроет, специально для него. И для Эли, конечно. А когда Эля выходит из подъезда, в фиолетовом сарафане на лямках, из-за которых, конечно, отлично видно ее татуировку, Зима только и может тупо пошутить: «Девушка, а вашей маме зять не нужен?». А Элька смеется весело и задорно, и говорит в ответ: «О-о, баян». Зима фыркает: «Не баян, а классика» — и протягивает Эле букет, надеясь, что это ему не снится.       Так же, как не снятся поцелуи под крышей подъезда поздним вечером, слишком жаркие и страстные, чтобы быть настоящими. Элька может обнять его за шею только одно рукой, во второй крепко сжимает подаренный букет. А Зима сжимает в своих ее красивую тонкую талию, ему жарко, и даже только это лучше, намного лучше любых фантазий. Элькины цветочные духи голову кружат, губы сладкие и нежные на поцелуи отвечают, а рука все ближе прижимает, но ближе-то и некуда уже. Зима для Эльки высокий, и она стоит только потому что он ее за талию крепко держит. Их мажет обоих одинаково, и отрываться совершенно не хочется, но Вахит делает это только для того, чтобы спросить:        — Гонять будешь со мной, молодая?        — Эльвира Эдуардовна, — смеясь, поправляет Эля, шепчет на ухо, прижимая Зиму к себе, и он делает тоже самое в ответ, кладет подбородок ей на плечо. Тихо посмеивается.        — Хитрожопая какая, — Эля улыбается:        — Претензии к производителю, пожалуйста.       И Зима понимает, это то, что ему понравилось в этой девушке. Уверенность в себе и своем выборе, юмор, жизнерадостность. Она была совсем не такой, как Зима. Она была теплой и весенней, твердой и мягкий одновременно. Смелой и женственной. И определенно точно самой лучше девушкой в его жизни. И он кружит ее, а Элька смеется, прижимаясь где-то между шеей и плечом к Вахиту.       А потом говорит: «Буду». И вот теперь Зима точно самый счастливый пацан на всей планете.