Ошибка

      — Ты не понимаешь. Нам нужно остановить апокалипсис. От нас зависит судьба всего человечества.       Пятый пытался объяснить всю важность уже не первый день, но семья его не слушала. Его обхватывала дрожь, тело трясло от злости. Потому что никто не понимал его. Он решил довериться своим близким, но говорил всё это время в стену. Никто не слушал. Нет. Его никто не слышал. Они не воспринимали его как взрослого. Для них Пятый остался тем самым мальчиком. Который когда-то пустился в неизвестность, смотря своим широким и упрямым взглядом вперёд, где приключения. Он ощущал себя пустым местом, по которому топтался каждый. Каждый из близких воспринимал его за еретика, который кричит о несусветной чуши, как те свидетели из очередной секты.       Самая главная его ошибка — доверие. Он почему-то верил в то, что они его послушают и сплотятся, как те самые герои, которых воспитывал Реджинальд. Строгость отца могла вернуть те времена, но ушла вместе с ним в могилу. Сейчас гостиная превратилась в гусиный гул, где каждый отстаивает свою точку зрения. И если мнение не совпадало, то не стеснялись бросить пару колких фраз.       — Кто сказал? — Диего его передразнивал. Мужчина смотрел прямо в глаза мальчишки и крутил в руках нож. Так язвительно и нагло, что Пятый был готов взорваться. Из ушей вот-вот польётся лава и дым тонкими струйками развеет по помещению запах гари.       Второй пренебрежительно бросил точёное лезвие вверх. Оно легко разрезало воздух, прокручивая пируэты в невесомости, стремилось к верху, но тут же его путь прерывался невидимой силой. Кончик вошёл в стол с тупым звуком. Слои дуба трещали под давлением, как и спокойствие старика в теле подростка. Хранить очаг равнодушия становилось всё сложнее, пока внутри разгорался огонь. Каждый орган наполнялся теплом, огонь расходился по нутру, как горел тополиный пух от маленькой искры. Темнота и одиночество вновь поглощали рассудок, отбрасывая на тот самый недалёкий остров с названием «конец света», который должен был наступить со дня на день. И понимал это только он.       — Я сказал. — Пятый не подыгрывал. Наоборот. Он был очень серьёзен. С ребёнком нужно говорить об очевидных вещах, иначе он не поймёт тебя. Диего был сопляком 14-ти лет, в котором бушует переходный возраст. Речь пубертатной язвы и скудная логика. Его никто не понимает, он самый восхитительный. Как же тошно было Номеру Пять наблюдать за этим цирком. Тошнота подкралась незаметно. Обогнула каждого стоящего перед ним, а после залезла по ноге, цепляясь мелкими лапками за подростковый пушок. Он ощутил её только тогда, когда её колючий хвост плотно обвил шею, прямо под адамовым яблоком. Душно. Трудно дышать.       Обида скопилась в груди от одного незначительного жеста — усмешки. Это был первый ответ Диего.       — Пятый сказал и мы сразу же бросили всё и ринулись воевать с теми ублюдками в клоунских костюмах. Если ты не забыл, то их тренировали убивать людей проворнее нас. Они занимаются этим много лет. Посмотри на нас: Безмозглая обезьяна, торчок-самоубийца, несостоявшееся мать и обычная.       Каждый из присутствующих посмотрел на Диего. Клаус принял и понял всё давно. Как его не называй — он натянуто улыбнётся и продолжит делать по-своему. Ваня опустила глаза и стала тормошить рукава своего кардигана. Только взгляд Лютера и Эллисон передавал злобу, недовольство и даже боль. Пятый надеялся, что после грубых высказываний они перейдут на его сторону, но в этой семье никогда ничего не проходило так легко.       — И самовлюблённый болван, который строит из себя Дэдпула. — Эллисон отвернулась от брата и сложила руки под грудью. Он её задел за живое, как и всегда. Началась очередная ссора.       Пятый вспомнил. Как в детстве они дрались за последнее печенье, которое испекла им мама к полднику. Вспомнил как Бен и Клаус вылезали через окно в его комнате. Только у Пятого был доступ к лестничной клетке. Отец доверял только ему и знал, что мальчишку не интересует развлечения подобного характера. Как он ошибался тогда.       Побеги под покровом ночи. Их волновала только цель — сладкие пончики с сахарной пудрой сверху. Измазанные лица в шоколаде. Веселые истории Клауса. Танцы Лютера и Эллисон под лунным светом. Они кружились, пока Ваня играла им вальс на скрипке. Мелодия расходилась по заброшенному дому, где они собирались после отбоя. Клаус молча смотрел на город через разбитое окно. Пропускал дым сквозь стекло, пока Бен читал лекцию о вреде сигарет. А Номер Пять смотрел на них и думал только о путешествиях во времени.       Самая ужасная, ёбанная, ошибка. Он променял Рай на скитания по тьме.       Номер Пять помнил, как все сидели возле Бена, когда тот лихорадил. После этого заболели все. Был бы Бен жив, то ссоры никогда посетили их семью. Он всегда мог сплотить всех, но даже сейчас Диего ни слова не сказал про него. Никто не упоминал его в плохом свете. Номера Шесть вспоминали только тогда, когда искали виновного в его смерти. А виноваты были все. Особенно Пятый. С него пошла цепочка разрушения.       — Прекрати. Ты всегда провоцируешь всех. Только у тебя что-то вечно торчит в заднице. Неужели нельзя вести себя нормально? — Эллисон расправила ладони и недовольно поджала губы. Ей было мерзко говорить с Диего.       — Не надо меня воспитывать! Оставь свои нравоучения для дочери. — Жгучие, словно яд, слова проскочили сквозь зубы.       — Хватит! — Пятый прервал крики. Его осипший голос прошёл эхом по гостинице. Он сжимал стакан с виски и опускал свою голову всё больше на барную стойку. Как же его разрывало изнутри с каждым грязным словом. Которым так небрежно кидалась его семья друг в друга. Его душила обида за проделанный путь. Такой сложный и кровавый. — Почему вы не можете говорить нормально? В чём сложность сесть и обсудить всё по-взрослому. Ведёте себя как дети.       — Как дети? — Лютер сделал шаг в сторону Пятого. Мальчик поднял на него свой уставший взгляд. — Может напомнить, кто из нас тут ребёнок? Это ты бросил нас всех. Это ты спорил с отцом и был гордым, а потом явился как ни в чём небывало и начал раздавать нам указания. Мы жили без тебя и справлялись всё это время сами. — Он поднял руку и ткнул указательным пальцем в его сторону. Смотрел с таким презрением, как когда-то их отец.       — Справлялись сами? Бен умер. Так вы справлялись сами? — Он уже успел пожалеть о сказанном, ведь прекрасно понимал к чему может привести эта скользкая тема.       — А где был ты? — Лютер сжал губы, и его подбородок задёргался. Он сдерживал горечь, которая подступала с каждым моментом ближе. Она уже была в этой комнате. — Он умер, потому что тебя не было рядом! Это ты виноват в его смерти. Всё из-за твоей гордости. Если бы ты тогда не ушёл, то…       Хрусталь разбился о стену. Пятый кинул несчастный сосуд грубым броском, который наполнился всей болью за 58 лет его существования. Номер Пять был когда-то также брошен на растерзание апокалипсису. Маленький ребёнок, который хотел знаний. Который желал доказать свою силу, а в итоге загнал себя в ловушку. Он кричал, раздирая своё горло и хватался за волосы. Бросал бутылки с алкоголем в ту же стену. Порочил любимый ковер отца и топтал осколки, которые отлетали к его ногам. В тот самый миг он ощутил себя мальчишкой, который падает в магазине, бьётся в истерике, потому что жизнь кажется несправедливой. Почему он не может точно также получить желаемое?       Его накатило. На волю вырвались все чувства, которые он гасил в себе десятки лет. Виноват ли в этом подростковый организм или же сломанная жизнь — неизвестно. Но именно сейчас он ощутил прилив необъяснимой энергии. Его просто захлестнуло волнами и крик был сравним с сиреной, которая оповещает население о бедствии. Наполненным ужасом и осознанием всего происходящего, снова молодой мозг дал слабину и выпустил всю темноту наружу, убивая на своём пути частички сдержанности, пока птицы пели о забытом покое.       Дай ему возможность искупить грехи и даже во время проповеди он разрыдается на коленях, возжелает прощения у всего мира. Возможно, именно смерть Бена и те трупы по другую сторону апреля толкают его на безумные поступки. Может именно поэтому он так отчаянно борется, потому что не хочет повторить историю Шестого. Ему плевать на других. Он хочет спасти семью. Самое главное и важное для него. Единственная действительно значительная вещь в этом огромном мире для него.       — Хватит! — Его подростковый голос осип. А после и вовсе запищал. Пятый ощущал такую беспомощность, которая была знакома ему долгие годы в одиночестве. Слёзы текли без остановки. Хоть он и пытался утереть их рукавом формы «Академии Амбрелла». Он ненавидел своё существование так много лет. Винил во всех событиях. Быть может, если бы он не пропал тогда, то сейчас им не пришлось бы ссориться. Они могли вырасти в дружную семью. Как же он любил и ненавидел их бестолковость одновременно. — Все эти годы я жил с мыслями о том, как же вернуться к вам. Думаешь мне нравилось есть крыс? Нравилось толкать в себя помои и каждый день засыпать на холодной земле? Жить в неизвестности, зная, что вы лежите там? Вы все умерли. Я закапывал ваши тела. Мне было 13. Как можно быть такими… такими…       Он не мог подобрать слов. Провел руками по бару, скидывая всё, что лежало на нём: кофе Эллисон, алкоголь Клауса, вещи Лютера и сумка Вани. Все бумаги пропитались от лужи на полу. Пятый смотрел как ноты плывут от спирта и ощущал, как его контроль над телом растворяется точно также, как и эти аккуратные крючки на линиях, что оставила печать. Словно маленький мальчишка, он упал на пол и зарыдал у всех на глазах.       Стыд охватил его, заставляя уши краснеть от столь унизительного положения, но и остановиться ему было невозможно. Тело парализовало, а в горле скопились сопли. Переносица стала болеть от слёз, левую бровь свело, в руки впивались осколки, гортань щипало от криков. Он ощущал себя таким чужим и непонятым. Это было так обидно и при этом ожидаемо. За столько лет он мог вспомнить только хорошее про них. Мозг отказывался считывать нынешнее поведение самых родных людей.       Он помнил, что Клаус хранил сахар в кармане после того, как прочитал биографию Гоголя. Он сравнивал себя с ним и часто говорил, что боится быть похороненным заживо. Приходил к нему поплакать, когда ругался с Беном. Просил совета. Он был пугливым мальчишкой, который строил из себя крутого. Его шутки про чью-то мамку вовсе не сочетались с образом, но период переходного возраста отличная составляющая язвительного парня.       Лютер часто захаживал к Пятому, когда хотел впечатлить Эллисон чем-то умным. Невзначай проходился взглядом по комнате и иногда списывал математику, специально садясь рядом с ним. Силач с душой ангела. Любитель правил, порядка и плохая пародия на Реджинальда. Он не был лидером для других. Больше походил на добряка, который воодушевит и вернёт желание к победе. Отличный пример идеального сына, который всегда знает, что делать и как поддержать.       Диего был отличным соперником. Его невозможно было обойти в физической подготовке без уловок с телепортацией. Пятый признавал его способности и знал, что тот станет отличным полицейским. Его стрельба была ещё более изумительна, а способность только дополняла сорванца. Дайте ему способность бегать по потолку и это идеальный герой города, который поймает преступника за пару мгновений. Упрямство всегда было надёжным спутником этого парня и чаще действовало в плюс.       С Эллисон у них были другие отношения. Она любила что-то рассказывать про Лютера. Пока Пять занимался своими делами, девушка сидела рядом и пересказывала каждое слово, которое ей не понравилось и наоборот. Он ощущал себя подружкой-сплетницей. Всегда делал вид, что ему так глубоко плевать на их подростковые дела, но это было ложью. Он слышал каждое слово и давал совет каждый раз в конце беседы.       Ваня его лучшая подруга. Её игра на скрипке так успокаивала. Он сидел с отцом в гостиной по вечерам и наполнялся вдохновением. Он не любил классическую музыку, но ему нравилось исполнение Вани. Самое тихое создание. От неё пахло уютом и комфортом. С ней приятно говорить, делиться идеями, молчать. Она всегда подстраивалась под собеседника и никогда не держала обиду за грубость, вырвавшуюся из рта во время плохого настроения. Она идеальный человек, без особых чудес. Она похожа на Грэйс.       — Пятый. — Клаус положил брату руку на плечо. Он думал, что это может успокоить мальчишку, но нет. Он словно пробудился от сна. Этот жест ощущался кислотой, которую случайно ему плеснули прямо на спину. Он вскрикнул и откинул от себя Клауса, толкая его на грязный пол. Вспышка и вот он у окна обнимает свои плечи, надеясь не умереть прямо сейчас у всех на глазах.       — Нет! — Как протест к прикосновениям. Он не хотел пугать брата. Пятый желал покоя и мира. Хотел, чтобы его поняли. Чтобы все выжили.       Стало ещё труднее. Пятый схватился за горло и ощутил, как ему хреново. Он не может самостоятельно дышать, стал ещё глубже хватать кислород маленькими вдохами, но всё безуспешно. Он впал в ещё большую истерику и не мог двигаться, только упасть на пол и извиваться от яда, который пустил по вене каждый из присутствующих. Он ощущал себя змейкой, которая отравила сама себя и сейчас вот-вот кровь свернётся в жилах, а после тело перестанет так активно извиваться. Сердце стучит в ритм его попыток прийти в себя. Также быстро и без смысла.       Он смог пережить апокалипсис, смотрел в глаза смерти и сейчас так глупо думает о том, что боится умереть прямо сейчас и в таком состоянии. Прямо перед всеми. Он смотрит на других и ожидает увидеть отвращение, но там лишь страх. Только Ваня отвернулась и тихо плачет в ладони. Ее тело сползло по стене и не двигается. Может она и дрожит, но он не видит этого из-за озноба, который пронзил тело. Грудь болела. Он умирал? Пятый надеялся на это. Хотел прервать столь ужасное состояние, когда не можешь ни о чём думать, а только метаться из стороны в сторону, поскуливая, как побитая собака. Состояние, когда ты мечешься взглядом по потолку и не можешь собрать мысли, чтобы закончить счёт хотя бы до 10. Он сбивался с каждым судорожным вдохом.       Мама приходит на шум и стоит в дверях, смотря прямо на него. Даже в её взгляде он увидел сочувствие. Она медленно подходит к нему, лежащему на полу и садится. Бережные поглаживания по волосам не такие ошеломляющие.       — Всё будет хорошо. — Словно щенок, Пятый прижимается к Грэйс и пытается что-то сказать, но не может. Челюсть трясёт. Зубы щёлкают друг о друга, губы не могут сомкнуться. — Вдох. Выдох. — Он старается следовать указаниям, но выходит только сухой собачий кашель, который неприятно царапает горло. — Вдох. — Огромный глоток и его рот закрывает холодная ладонь. Он не может ни вдохнуть, ни выдохнуть и приходится использовать нос. Через несколько минут дыхание выравнивается.       Паническая атака уходит, отбрасывая отвратные мысли о смерти. Наступает желанный покой.