притяжение весны

      весной у миши настроение становилось гораздо неустойчивее, чем было зимой. “острые состояния”, которые он мог гасить двумя таблетками, теперь требовали четырёх, а то и пяти, и он то и дело бегал в аптеку, чтобы пополнить запасы тералиджена. ещё он пил по четыре энергетика в день и считал, что без них просто не выживет, даже до школы не дойдёт. правда, успеваемость у него всё равно была ужасная, он совершенно не делал домашнее задание, ни на чём не мог сосредоточиться и от обилия информации терял концентрацию окончательно. на уроках с ним всегда творилось что-то странное: он сначала подолгу смотрел в одну точку, а потом как будто просыпался, и руки у него начинали дрожать, а в глазах появлялось что-то типа страха. лёша пытался поговорить с ним об этом, но миша был непреклонен и закрыт, как сейф. его чувства были непонятны и далеки от чувств самого несса настолько, что даже вербализация не помогла бы. просто миша был другим.       в его голове метались образы, и он боялся рот раскрыть, чтобы не сказать чего-нибудь такого, что восстановило бы против него одноклассников. ему нравилась роль того самого парня с задней парты, по которому, вроде как, кто-то сохнет, но сам он этим не интересуется и не желает даже одним ухом слышать о каких-либо чувствах. это было безопасно — ничего не чувствовать. безопасно и правильно. миша знал, что чувствовать больно и страшно, а быть для всех загадкой приятно и ненапряжно, и предпочитал загадкой и оставаться, не открываясь даже лёше, который усердно считал его своим другом. вообще, миша никогда не замечал, чтобы между парнями в их классе были какие-то близкие дружеские отношения. никаких откровений, никаких объятий, никакой душевности, которая была между девочками, когда они могли подолгу обсуждать отношения одной из компании и раздавать советы, которыми та, конечно, не воспользуется, но хотя бы выслушает. парни же казались ему случайным набором игроков в сетевой игре типа танков. ничем, кроме пары общих тем, не связанные, и в целом далёкие от взаимопонимания люди.       зима прошла. в первый день весны он чувствовал, что тоска по несвершившемуся, которая царапала ему душу с последней встречи с ваней, ещё не прошла, но как будто притупилась. он был уверен, что забудет его к середине марта. оказалось, чувства, которые он считал завершённым этапом своей молодости, никуда не делись, и, когда он даже мельком видел ваню в коридорах школы, когда слышал вечерами, как он бьёт по мячу на поле, когда даже представлял его, пусть всего на секунду, он чувствовал, как кровь приливает к щекам, как руки и ноги немеют, в груди грохочет, а в животе плавится.       он осознавал, что в ване ему нравился образ, нравилась выдумка, нравилась любовь к футболу, такая крепкая, какой у самого миши никогда не было. но ему нравилось и что-то ещё, такое, которое можно было только почувствовать, но не понять. его притягивали голос, движения, взгляд этого парнишки, притягивало даже то, что он был младше, но общался с мишей на равных. да его бы, наверное, притягивало даже всё отталкивающее, что есть в ване, если бы такое вообще было.       ему хотелось разозлиться на ваню, ведь это было первое чувство, которое он испытал, пока они ещё не были знакомы, там, за воротами футбольного поля. мише казалось, ненависть хотя бы сколько-нибудь определит его дальнейшие действия, избавит его от кучи мыслей, которые были ему совсем не нужны, которые только мешали мыслить здраво. теперь все “острые состояния” начинались с воображаемого голоса вани, который говорил ему: “привет. поиграть пришёл?” — и внутреннего же ответа миши: “нет, покурить”. после он хватал себя за шею и пытался придушить, только вот инстинкт самосохранения ещё недостаточно его покинул, и ни одна попытка самоутилизации не увенчалась успехом. иногда тётя замечала на нём следы повреждений, но миша всегда умел находить отговорки, чтобы остаться как бы не при делах. это касалось не только домашних обязанностей, но и таких сложных тем, как самоповреждения.       однажды он делал это с собой, пока смотрел в окно на футбольное поле. он не различал на нём конкретных игроков, но знал, что ванечка — там. слышал, как друзья кричат ему, и как он отвечает, громко, отчётливо. миша предпочитал не кричать. миша предпочитал вообще поменьше говорить, потому что так было легче, так он привык жить.       а раньше он был всеобщим любимчиком, был лучшим, был ярким, был светом команды, лидером, за которым двигались люди. ему доверяли, на него положились, им восхищались. до ухода из команды по футболу он был лучшим. а теперь стал пустым местом. исчезни он — и ничего не изменится. исчезни он — и пустота просто станет чуть менее живой. пустота готова была поглотить его в любой момент, и он уже даже не боялся её, даже желал её как заслуженного отдыха.       миша иногда посмеивался над самим собой, называя себя дединсайдом. если отойти от шуточной коннотации, он и правда был мёртв внутри, и ожил в последнее время только благодаря гадскому ванечке, который, наверное, уже и думать о нём забыл.       у вани были друзья — миша видел их вместе в школе и на футбольном поле, когда проходил мимо. когда снег сошёл, они стали всей толпой наведываться на стадион, и курить там в одиночестве, сидя на трибунах, больше не получалось. а мише уже и не хотелось: слишком много воспоминаний, ещё и возможность случайных встреч с ваней. ему это всё вообще не улыбалось. и так слишком сильно ненавидел себя, чтобы видеть кого-то, кого он ненавидеть просто не мог. хотя сначала хотел прибить его, когда впервые увидел на стадионе вечером. с того дня прошло от силы три недели, а миша всё краснел, когда вспоминал, как тогда разозлился и как почти сразу же был унижен сарказмом вани, тогда ещё незнакомого парня, к тому же, на два года его младше.       он так и не подрочил, у него просто не получилось сделать это, потому что возбуждение как рукой снимало от мысли о том, что они могли бы дружить, а миша всё испортил. оставалась только тянущая тоска в груди, никакой эрекции.       о, он никогда даже мельком не думал о том, что у них с ваней могли бы получиться отношения. конечно, не могли бы. он же точно, стопроцентно, гетеро, а в такие авантюры миша больше не ввязывался, и признаваться этому ванечке в чём бы то ни было он не собирался. да признаваться вообще было не в чем. он не был влюблён. точно не был. к ване у него был чисто эротический интерес, как к мужчинам из порно и красивым актёрам. правда, фильмы о геях миша специально не смотрел, так как был уверен, что там всё не так, как в жизни. а книг он вообще не читал, хотя считал, что надо бы заняться этим и разгрести книжные стопки, заполнявшие его комнату в доме тёти.       а курил он теперь, высунувшись из окна или выйдя на балкон. тётя не возражала — она вообще мало интересовалась его жизнью.       одним мартовским днём он вышел на улицу, не осознавая в полной мере, куда и зачем направляется. просто сидеть дома не мог, а наматывать круги по комнате оказалось недостаточно действенно, чтобы заглушить разрушительные мысли. он вставил в уши блютуз-наушники, пару минут помучался с подключением к телефону, включил, наконец, музыку и зашагал вперёд. просто вперёд. он знал, что, если идти так дальше, то по правую сторону окажется автобусная остановка, а по левую — табачка, и ему, наверное, нужно зайти туда, но уже на обратном пути. ему ни с кем не хотелось разговаривать ближайшую пару часов. ему было ценно личное время, которое у него было в течение таких одиночных прогулок. время на мысли, на принятие решений, на эмоциональную разгрузку. ценность прогулок возрастала, когда назревал некий внутренний конфликт, который никак не мог решиться в стенах квартиры.       он проходил мимо футбольного поля, специально смотря в противоположную сторону, чтобы случайно не столкнуться взглядами с кем-нибудь, кто мог сейчас там оказаться. с кем-то очень конкретным. миша и сам не понимал, почему он так зациклился на ване, но зациклился он знатно, так, что ни дня не мог провести без мысли о нём, и не мимолётной мысли-воспоминании, а очень основательного размышления о своих с ваней взаимоотношениях.       он смотрел то в сторону, то себе под ноги, поэтому очень удивился, когда налетел на кого-то и чуть не упал назад, когда уже было поздно отходить в сторону.       — блять! — зашипел он, потирая ушибленную скулу. — простите… я не видел… и именно в этот момент он перевёл глаза на того, с кем столкнулся, и замер, не в силах произнести ещё хоть что-то. конечно, это был ванечка, прелестный в свете золотого весеннего солнышка, довольный, раскрасневшийся на свежем воздухе, в лёгкой ветровочке и футбольных кроссовках, готовый к игре хоть прямо сейчас.       — привет, — поздоровался миша. сердце грохотало в ушах вместе с музыкой. ваня кинул на него быстрый взгляд и, отвернувшись, пошёл к полю.       “нихуя себе”, — подумал миша, глядя ему вслед. — “будет делать вид, что не знает меня? пиздюк, огрызок мелкий”.       — ну-ка стой! — крикнул он. в голове он проклинал себя за то, что буквально бегает за ваней, но поделать ничего не мог. не оставлять же всё так! отпустить мальчишку безнаказанным было бы слишком щедро со стороны миши. пусть хотя бы извинится, раз такой борзый.       — ну чего? — спросил ваня, когда они поравнялись, и закатил глаза. глаза, блять, закатил!       — ты чё со мной не поздоровался? — спросил миша, но перед лицом вани он как-то сразу потерялся, поэтому, хотя первая часть фразы звучала угрожающе, последняя звучала уже как нытьё, и мише стало стыдно собственного голоса и вообще того, что он это всё спрашивал.       — ты же сам сказал, чтобы я не…       — знаю я, что сказал, — перебил его миша и испытал некоторое ощущение дежавю. — но поздороваться можно было.       — ну, здравствуй, — ваня смотрел на него этим дурацким ироническим взглядом. взглядом очень красивых глаз. но ироническим.       — привет.       они помолчали, наверное, почти минуту, и ваня спросил, приподняв одну бровь, при этом став каким-то образом ещё привлекательнее:       — ну, пока?       — пойду посмотрю, как вы играете, — произнёс вдруг миша, и только когда договорил, понял, что именно сказал.       — иди. только не рядом со мной, а то подумают, что я тебя знаю, — съязвил ваня, а миша подумал, что вполне заслужил этого, но всё равно немного оскорбился, потому что совсем не привык к такому общению.       они вошли на поле друг за другом, и там ваню уже ждали друзья: какой-то мальчик с крашеными коралловыми волосами, весёлый растрёпыш и светленький с уставшим лицом. их было всего четверо, и миша мельком подумал о том, на каких позициях они будут играть. очевидно, никаких вратарей быть не могло. скорее всего, двое из них — нападающие, а другие двое — защитники. думая о ване, миша не мог представить его ни на какой иной позиции, кроме нападающего. может, оттого, что парень общался с ним так дерзко и открыто, а может, потому, что сам миша выполнял роль нападающего, когда ещё играл в футбол. ему как будто хотелось найти хоть какие-то точки соприкосновения, почувствовать себя ближе к ване.       — это миша, — представил его ваня, кивая друзьям. — я его типа не знаю.       миша вспыхнул и почувствовал, что теряет блядский контроль.       — да хватит! — рыкнул он, а щёки пылали просто ужасно от стыда перед этими незнакомыми мальчишками.       — о, так мне теперь можно не притворяться, что я впервые тебя вижу? — съязвил ваня.       он был просто невыносим! и почему-то мише это даже нравилось.       — просто перестань страдать хернёй, — попросил миша, хотя хернёй страдали они оба, и он был тем, кто эту странную игру начал.       ваня снял ветровку, оставшись в водолазке, и протянул ему руку.       — мир?       — мир, — миша пожал ему руку, и только в самый момент соприкосновения понял, что касается его, держит его руку в своей, чувствует тепло его кожи, влагу его пота, пульсацию его крови. ваня был так близко, что миша мог рассмотреть маленькие реснички на его нижнем веке, поблёскивание зрачков, маленький шрамик над левой бровью. он видел и слегка покрасневшие щёки, такие гладкие, что хотелось провести большим пальцем, подушечков ощутив мягкий изгиб. потом приподнять за подбородок и…       — возьмёшь мою куртку с собой на трибуны? — спросил ваня, уже протягивая ему куртку.       — ага. без б.       он отпустил руку вани, развернулся и пошёл к трибунам, ощущая абсолютно ясно, что ваня смотрит ему в спину.       на трибунах он закурил, прикрыв сигарету ладонью от ветра, и затянулся так глубоко, что закашлялся. он не понимал, что чувствовал к ване. вернее, понимал, но не хотел признавать это, потому что чувства всегда были связаны с болью, а боли миша уж точно не желал. как бы сильно он себя ни ненавидел, он в то же время ревностно оберегал свою душу от потрясений, которые могли бы ей повредить. ваня был как раз одним из потрясений. миша уверял себя в том, что не думает о нём, что не привязан к нему, однако теперь он сидел на стадионе и смотрел за тем, как тело, жизнь которого он недавно ощутил так ярко в своей ладони, перемещается с одного края поля к другому, бьёт, ведёт… или это уже мишу ведёт от всего этого дерьма.       он около получаса смотрел за игрой, которая шла со счётом два-ноль в пользу команды светленького и вани. коралловый тоже был сильным игроком, а у взъерошенного паренька был отличный дриблинг. миша всё думал о том, что им всем лет по пятнадцать, и вспоминал себя в их возрасте. это ведь было не так давно, а ему почему-то казалось, что прошла целая вечность. он уже не чувствовал себя уверенным и дерзким настолько, как раньше, он уже не был тем собой. теперь он чаще смущался, чаще недоумевал, чаще сомневался. может, в этом и есть суть взросления? даже если взросление подразумевает всего лишь два года, разделяющих его и этого ваню, к которому почему-то так сильно тянулось его сердце.       к концу игры миша уже не смотрел за ней, а сидел в телефоне. настолько увлечённо просматривал ленту в твиттере, что не заметил, как все разошлись, и остался только ваня, который сел рядом с ним на трибуны, не слишком близко, но и не далеко, так, как было правильно подсаживаться к человеку, которого почти не знаешь.       — ты не собираешься домой? — спросил ваня, и миша поднял голову, только теперь осознавая, что игра закончилась.       — я залип, — оправдательно произнёс он и поднялся с сиденья.       — заметно, — улыбнулся ваня.       миша шуточно нахмурился. почему-то настроение у него было такое, что злиться теперь совершенно не хотелось. может, у него биполярочка?       — язва мелкая, — он показал ване язык.       ему хотелось вести себя так, будто того разговора про “ты меня не знаешь” не было. будто они продолжали общаться эти три с небольшим недели, и стали близкими друзьями, которые могут позволить себе общаться несколько грубовато. хотя, вспоминая их немногие встречи, миша понимал, что с самого начала их общение было таким, какое обычно присуще старым друзьям. или парочкам. но об этом ему думать совсем не хотелось.       — ты домой? — спросил его ваня у ворот. они были своеобразным перекрёстком их путей.       — да, — кивнул миша.       — я с тобой, — заявил паренёк, и миша с ног до головы покрылся мурашками. весна делала с ним что-то ужасное, он становился слишком уж чувствительным даже к словам. а уж от действий у него просто башню сносило.       — ко мне домой? — спросил миша, приподнимая бровь.       — до подъезда с тобой пройдусь.       миша кивнул, но только через несколько шагов в направлении дома решил уточнить:       — а ты тоже в той стороне живёшь?       — напротив, — ответил ваня.       — в двадцать седьмом?       — ага.       миша засунул руки в карманы, хотя на улице было достаточно тепло, чтобы не прятать их от ветра. ветер был даже приятным, освежающим таким, с запахом весны и обновления, хотя миша перманентно чувствовал себя уже отжившим своё предметом мебели, и странное ощущение приближающегося счастья было для него непривычным и отчасти пугающим. его пугающесть усиливалась тем, что ваня был рядом, и мишино сознание неизбежно связывало это самое счастье с ванечкой, к которому счастье, вроде как, никакого отношения не имело. миша уже сам себя не понимал из-за количества чувств и эмоций, которые полнились в его душе самим присутствием вани в радиусе пары метров.       у подъезда они остановились, и миша не стал набирать код на домофоне, как будто ожидая чего-то. чего — он не знал, но чувствовал, что это что-то приближается и скоро обретёт словесную реализацию. что и случилось, когда ваня вдруг произнёс, потупясь, как в день их знакомства:       — хочешь завтра погонять в футбол с нами?       мишино сердце забилось в ритме топота ног, ведущих мяч к воротам.       — вас же всего четверо.       — вообще пятеро, — возразил ваня.       миша глубоко вдохнул и кивнул, кусая губы. он был почему-то рад настолько, что боялся закричать, если бы открыл рот.       он думал, что забыл о футболе и абсолютно от приятных воспоминаний не зависим. у него новая жизнь, и пусть она не настолько же насыщена яркими красками, как жизнь миши-футболиста, миши-победителя, эта жизнь ему тоже нравилась, даже учитывая то, как часто он от таковой мечтал освободиться. и он думал, что забыл о футболе и о тех днях, но когда ваня предложил ему сыграть, внутри всё перевернулось, и ему захотелось вскрикнуть, ответить “да, конечно, да” и обнять паренька, который даже не подозревал о том, какой аврал творился в голове у миши. но и мысль об объятиях доводила его до ступора, и он никак не мог зайти в подъезд, хотя дверь уже открылась и мимо них прошла соседка, глядя на ваню как на пришлого разрушителя спокойствия.       — до завтра тогда, — произнёс ваня, а миша так и стоял, впившись зубами в губы настолько, что почувствовал на языке кровь. губы у него всегда были потрескавшиеся и явно не выдержали такого напора. — приходи к пяти вечера.       — окей, — выдавил миша, и, как только дверь за ним захлопнулась, рванул по лестнице вверх сломя голову. ему хотелось прыгать, визжать, как девчонка, а в глазах стояли прохладные слёзы радости.       он как будто переродился. новая жизнь была так приятна, так привлекательна, что ему даже не хотелось возвращаться в свою комнату, где всё было таким мёртвым, пустым и грустным. ёбаное весеннее обострение! миша несколько минут топтался перед дверью квартиры и не мог заставить себя зайти внутрь. ему казалось, что там всё вновь станет таким же серо-зелёным, болотистым, как было до вани. он почти готов был признаться себе в том, что испытывает к ване что-то противоположное отвращению и ненависти, и это было приятно, приторно-сладко, как кофе с кучей сиропов, это накрывало, как опьянение, и кружило голову. его тянуло к ване и одновременно отталкивало, он боялся этого пятнадцатилетнего дурачка и боялся самого себя, своего сознания, которое уже потихоньку, вместе с эйфорией, подсовывало ему самые ужасные сценарии развития событий.       в одном из сценариев ваня узнавал, что он гей, и рассказывал всей школе, и мишу не только исключали, но и избивали в подворотне, а в полиции ему говорили, что он заслужил этого.       в другом ваня звал его на свидание, а когда миша приходил, его ждала орава мужиков, которые разбивали ему лицо и пинали до полусмерти.       в последнем, и самом страшном, сценарии, ваня тоже был геем и тоже был заинтересовани в мише, и всё это шло к отношениям, которые непременно закончатся через пару недель взаимной ненавистью и болью, которая не пройдёт и лет через пять, а останется слишком громким воспоминанием на всю жизнь.       миша ненавидел отношения, но хотел их, и никак не мог прийти к единому мнению: нахуй отношения или всё-таки хочется быть хотя бы недолго счастливым. он не верил в то, что длительное счастье существует. всё всегда заканчивается, обязательно заканчивается, и любовь — первое недолговечное, что приходило ему на ум. жизнь всегда поворачивалась к нему спиной, и он не хотел стараться, чтобы получить хоть несколько недель наслаждения ею.       однако на следующий день он пришёл на поле. пересилил себя, хотя хотел остаться дома в последний момент. он всегда боялся изменений, поэтому решения принимал резко и безвозвратно, чтобы не было соблазна всё отменить и остаться в той же точке, откуда начинал. сейчас он начинал со злости, с желания убить, и, натягивая спортивные штаны, он хотел ненавидеть ваню, но ему мешали красные щёки и колотящееся сердце. он как будто собирался на первое в своей жизни свидание с парнем.       свидание с парнем и четырьмя его друзьями на футбольном поле. что ж, неплохо для начала.       он выскочил из дома, чуть не подпрыгивая по мере приближения к стадиону. ему хотелось встретиться с ваней наедине, чтобы поговорить о чём-нибудь, и это обязательно было бы что-то важное, такое, что принято обсуждать пьяными за столом на кухне под утро, когда предрассветный холодок достигает пика, а вы кутаетесь в пледы и заедаете диалог чипсами с паприкой. он уже намечтал себе победу в матче, восхищение вани, и почему-то даже не сомневался в том, что они окажутся в одной команде. весна ударяла его по голове плеском луж под быстрыми ногами, и его самооценка взлетала до небес.       однако на поле уже были все пятеро, и миша, наскоро поздоровавшись со всеми за руку, занял свою позицию — нападающего на правом фланге. а ваня оказался в команде противников. нарушенные ожидания мише даже понравились: вернули его в реальность, где никаких особых отношений между ним и ваней не было и не предвиделось, а за два года без футбола его навыки настолько просели, что он пропустил два паса кораллового паренька и позволил светленькому забить.       за всю игру он не заметил ни одного взгляда вани на себе, который был бы не связан с положением дел на поле. очевидно, этот мальчишка был заинтересован в нём не больше, чем в остальных игроках. и, хотя иных сигналов никогда не поступало, миша был слегка разочарован, потому что он планировал прямо-таки покорить нового друга своей игрой и вообще своей неотразимостью, в которой он снова стал уверен. он не чувствовал себя так с девятого класса.       после игры они разошлись, как ни в чём не бывало, и миша остался наедине со своей кукушкой, которая прямо-таки летела от несвершившегося восхищения вани его игрой.       и всё же они договорились встретиться через два дня, и миша послушно приполз на поле, хотя, конечно, был уже в гораздо меньшем восторге от перспективы играть в футбол с ваней. правда, иногда, в течение двух недель их периодических встреч, игроки менялись местами, и он попадал в одну с ваней команду. восторга его игрой это по-прежнему не вызывало, да и играл он порой хуже, чем любой из друзей вани.       а потом случилось то, что выбило его из колеи разочарований в себе окончательно. после одной из игр они шли рука об руку, так, что почти соприкасались запястьями, и остановились, как всегда, у дома миши, где должны были сказать друг другу “пока” и разойтись. и когда он уже набирал код домофона, ваня вдруг, прокашлявшись, как перед важным заявлением, спросил у него:       — пойдёшь ко мне на день рождения?       и миша почувствовал, как все его ожидания вдруг оправдались этой маленькой фразой.       он взглянул на ваню вполоборота, как будто был слишком увлечён набором циферок на домофоне.       — ты меня приглашаешь? — произнёс миша с полуулыбкой, которую не смог скрыть.       — да, — твёрдо ответил ваня, и миша подумал о том, что на его месте смутился бы и ответил “нет, и вообще, иди нахуй”. а ваня не послал его. ваня приглашал его на свой день рождения, и выглядел при этом так органично, будто между ними установилось что-то вроде дружбы. или установилось взаправду? — это будет первого апреля.       — ну, раз уж ты настаиваешь, я приду, — ответил миша, и уголки его губ поползли вверх от плохо скрываемой радости.       — не настаиваю, — буркнул ваня, и мише захотелось рассмеяться от того, каким милым паренёк был в этот момент.       — я приду, — сказал он, и рука как-то сама собой потянулась к голове ванечки и взъерошила его тёмные волосы. — ну, пока.       — пока, — произнёс ваня, и на мгновение — на маленькое-маленькое мгновение — мише показалось, что у парня покраснели щёки.       но всего на мгновение. может, это свет так падал.       к дню рождения ванечки он готовился основательно: подарок выбирал по десятку видосов “сто идей для подарка”, открытку долго не решался подписывать, потому что не знал, что сказать, а тридцать первого марта никак не мог выбрать, в чём ему пойти. они с ваней не обсуждали даже, как пройдёт празднование, и миша метался между удобным и красивым, и чувствовал себя при этом так, будто ваня может дать ему от ворот поворот, если он неправильно оденется. к тому же, на дне рождения обычно присутствуют много людей, и перед ними миша тоже не хотел позориться, поэтому решил всё-таки идти в толстовке с надписью “art” и картиной ван гога с подсолнухами, а не в пиджаке и голубой рубашке.       за пару часов он перепроверил сообщения, чтобы убедиться, что ваня ничего не отменил и всё по-прежнему в силе. за пару минут до выхода он причесался, но то, как легли в итоге волосы, ему на понравилось, и он пошёл в ванную и мокрыми руками взъерошил их, чем остался доволен, и с ощущением некоторой небрежности вышел из дома.       они договорились встретиться у подъезда вани, и миша, осознавая, что идти ему от силы три минуты, вышел пораньше, и стоял под окнами у вани уже в четыре-тридцать, то есть ровно за полчаса до намеченного времени.       он сидел в телефоне, когда дверь пропиликала, и вышел ваня. в синей толстовке с картинкой из какого-то аниме, в джинсах, которые премило топорщились на коленях, и в кедах, которые он носил в школу.       — привет.       — с днём рождения, — произнёс миша, приобнимая парня, как обычно делал, когда поздравлял друзей по футбольной команде. и отдал ему подарок: павербанк и сертификат в книжный магазин. — ну, сколько тебе теперь?       — шестнадцать, — ответил ваня, и щёки его покраснели, теперь точно.       — официально можешь ебаться, молодец, — хохотнул миша.       — отвянь, — ваня легонько толкнул его в бок.       когда они прошли пару шагов, миша задумался ещё кое о чём. он единственный ждал ваню у подъезда, следовательно, остальные, кто должен был прийти на его день рождения, ждали где-то в другом месте, и сейчас они вдвоём направлялись именно туда. спрашивать об этом у вани он, естественно, не планировал, и решил просто следовать за ним, куда бы этот теперь шестнадцатилетний мальчишка его не завёл. иван сусанин, так сказать.       однако в холле кинотеатра не было никого из друзей вани, и миша стал сомневаться в том, были ли они когда-либо, или он придумал их.       — что хочешь посмотреть? — спросил парень, а миша хотел смотреть только на него, потому что голова шла кругом от перспективы остаться наедине.       — ты выбирай. я не шарю.       — тогда “мастера и маргариту” глянем, — решил ваня. — билеты я оплачиваю. день рождения же мой.       миша уже понял, что никаких друзей вани здесь не будет, и почувствовал себя одновременно и увереннее, и испуганнее.       — может, тогда я заплачу, в качестве подарка?       ваня вновь покраснел, и мише показалось, что они оба пьяны. от близости друг к другу и от вообще всего, что происходило.       — ну, плати, если так хочется.       и миша заплатил. эти четыреста рублей не могли значительно повлиять на его финансы, и он порадовался тому, что заплатил за них обоих, как будто это доказывало его серьёзность и состоятельность. а перед ваней ему хотелось выглядеть серьёзным и состоятельным. он не сомневался, что видимость богатства сделает его в глазах вани более заметным мужчиной, чем он был до этого.       они сели в кинотеатре на последний ряд, и у миши в голове сразу появилась стереотипная мысль о том, что на последний ряд садятся, чтобы целоваться. экран был так далеко, что его прямоугольник виднелся обрамлённый темнотой зала. где-то справа тихо тарахтел проектор, и в зале пахло кинотеатром, так по-родному, как будто миша всю жизнь провёл в его стенах. фильм шёл совершенно отдельно от него, он больше смотрел на ваню, чем на экран. ему всё казалось, что, отведи он взгляд, и ванечка просто исчезнет, и останется он один, наедине с “мастером и маргаритой”, которых он вовсе не хотел смотреть и согласился потому только, что ваня предложил, а всё, что предлагал ваня, миша принимал без вопросов.       он смотрел на ваню то вполоборота, то просто и открыто повернувшись к нему, когда они обсуждали нюансы фильма, и миша вспоминал весь арсенал просмотренного, чтобы сравнивать персонажей и режиссёрские решения, но на ум приходили лишь слова о том, что он рад, очень рад, что здесь нет никого из друзей вани, что он рад их физической близости друг к другу, такой, что можно было даже прикоснуться, и это, наверное, даже не было бы чем-то лишним, не показалось бы слишком откровенным.       после фильма они вышли на улицу слегка заспанными и как будто не от мира сего, ноги были ватными, а руки не слушались, когда миша полез в карман за телефоном. он чувствовал себя пьяным и радостным, каким не был давно-давно, и это было приятно, приятно до одури.       — понравилось? — спросил ваня, и миша не мог ответить ему, потому что в груди странно грохотало, а руки немели от чувств. ему казалось даже, что они и правда поцеловались там, в зале на последнем ряду, и теперь идут домой, чтобы продолжить.       — нормально, — ответил миша, потому что ему больше понравилось само нахождение в кинотеатре с ваней, а не фильм, который он совсем не запомнил.       они возвращались к дому, и миша уже готов был повернуть к своему подъезду, когда ваня произнёс:       — мама торт приготовила, — и больше ничего, как будто дальнейшие действия сами собой разумелись.       а миша поверить не мог, что никакие друзья и правда не появятся, что это не розыгрыш, не шутка, которая закончится его позором. конечно, то, что они вместе сходили в кино, не значило, что между ними что-то есть, но это однозначно указывало на то, что они, как минимум, не чужие люди, а это уже давало мише какую-никакую надежду. надежду, которую он планировал возненавидеть, как только окажется наедине с собой, но сейчас, пока был рядом с ваней, теплил её в груди и лелеял, как котёнка. в подъезде, ожидая лифта, он гадал, на каком этаже живёт ваня, и не угадал, потому что оказалось, что всего на шестом, когда миша думал, что на двенадцатом.       они сняли ботинки, и миша поздоровался с мамой вани, которая оказалась очень милой женщиной сорока с небольшим лет, такой воздушной и красивой, прямо как её сын, что миша сразу испытал к ней глубинную нежность. они и ощущались совершенно одинаково — как весенний ветерок, который треплет волосы, забираясь в каждую клеточку тела каким-то ярким вдохновением. она понравилась мише просто потому, что была похожа на ваню, и он подумал вдруг о том, насколько же сильно он привязался к этому парню.       за столом она оставила их вдвоём, наедине с большим тортом, от которого, чтобы не обидеть хозяйку, нужно было съесть хотя бы по кусочку. ваня своими бледными руками крепко держал нож, а миша наблюдал, сейчас как никогда ясно осознавая, что они связаны уже достаточно крепко, чтобы откровенничать. с самого выхода из кинотеатра ему казалось, что он пьян присутствием вани , пьян его запахом, пьян его голосом. все чувства миши были направлены на то, чтобы воспринимать человека рядом, и человеком этим был именно ваня. кухня, немного тесная, приятно-тёплая, открывала ему новые грани чувствования. он чувствовал себя влюблённым и при этом не ненавидел себя. он чувствовал себя открытой книгой, и открыта она была на странице, где герой осознаёт, что он не один, да и не был одним никогда, осознаёт, что всегда был кто-то ещё, всегда было что-то большее, большое настолько, что герой и сам не представлял, как мог упустить это.       этим “большим” были чувства, которые связывали его с ваней. невысказанные, скрытые в глубине его сердца, они всё-таки были. и были сильны. негативно-позитивные побуждения, которые гложили его, однозначно были этими чувствами мотивированы.       торт был с ромовой пропиткой, с персиками и бананами в качестве прослойки, с заварным кремом сверху полит шоколадом. вкусный, даже вкуснее тех, что мише заказывали на день рождения, даже вкуснее тех, что делала тётя, когда работала кондитером. ему не хотелось думать о том, что вкусность торта он тоже оценивал в том, насколько ему нравился человек, его приготовивший, но это было так. ему нравилась ванина мама, а потому и её торт был прекрасен.       горячий чай, неразбавленный, опалял внутренности, и миша пил его осторожно, чтобы не обжечься. так же он впитывал и собственные чувства к ване — порционно, осторожно. он пробовал ужиться с той мыслью, что ваня ему, как минимум, небезразличен, а как максимум, очень нравится. от весны миша просто с ума сходил, и чувства лились через край, так, что он не успевал их удерживать, и некоторые из них просто становились частью его жизни, такой же неотъемлемой, как сон или школа. они говорили о футболе, говорили о девушках, с которыми у вани было совсем мало опыта, говорили о книгах, с которыми опыта не былт уже у миши, и договорились увидеться на следующий день. они как будто оба избегали упоминания о том, что друзей вани на праздновании его дня рождения не было, и миша не стал спрашивать, почему всё сложилось так, а не иначе.       когда он вновь оказался один в своей комнате, уставленной стопками книг, ему показалось, что здесь как-то пусто, как будто не хватало чего-то или кого-то.       и он прекрасно понимал, кого именно.