Она

Она была прекрасна как весенний рассвет в своей хрупкости и нежности. Аккуратно бинтуя кисть его шиноби, она мягко и вымученно улыбалась, и Ханзо казалось, что вся боль его будет стерта, стоит ей только улыбнуться ещё раз. Белый цветок на её волосах медленно превращался в серо-желтый из-за дождя и пыли. Ханзо подумал, что, наверное, ей не место здесь, среди грубых мужланов, не знающих ни любви, ни нежности. Сам-то он женился только из-за необходимости в сильных наследниках и связях. Единственный сын оправдал его ожидания, но так же, как и отец, брезговал женским вниманием отличным от редкой и грубой половой связи. Быть в постели с кем-то — уже роскошь. Не для них. Худая девчушка не вызывала желания, её хотелось оберегать и защищать, и от этого Ханзо раздраженно кривил лицо, не отрывая взгляда от неё. И хорошо, что видел её сверху. Красивые и необычные волосы не могли не привлечь внимания, как и нежные прикосновения к раненым. Молочно-белые кисти, аккуратные движения, сосредоточенный взгляд, и, черт, как же была она прекрасна. Ханзо разом почувствовал обиду и восхищение. Обиду — потому что ни разу в долго для шиноби жизни он не чувствовал такой нежности. Восхищение — от возможности её почувствовать. Послышался окрик и два рыжих мальчугана подбежали к ней, одновременно, словно связанные каким-то дзюцу, обняли её. И она была рада их присутствию, кажется улыбалась и обнимала в ответ. Он ведь видел их, ещё когда на на юге страны кучка разбойников напала на деревеньку. Видел искры отваги и яростного желания защитить на серьёзном девичьем лице. «Я Яхико… “ Влюблённый, полный нежности и восхищения взгляд, обращенный на рыжего сопляка, ничего в жизни не достигшего. Внутри что-то кольнуло, и Ханзо, еле сдержав порыв мучительно согнуться пополам, ушёл. *** Его мучила бессонница. Который день он не спал, отдавая себя на растерзание собственным мыслям, будто стая бродячих псов, озлобленных от голода и холода. Он представлял себе ее заботливые и нежные руки, прикасающиеся к старому шраму на лице, ее заботу и поддержку, по которым он изголодался, словно бальзамин по влаге. А затем вспоминает его. Рыжего сопляка, возомнившего себя спасителем страны. «Молоко на губах еще обсохло», — раздраженно думает Ханзо, сверля взглядом потолок и ощущая, как играют желваки. Гребаный рыжий мальчуган. Времени на бессонницу меж тем не было: война подходила к своей логической развязке, только вот Аме было от этого не легче. Кругом голодуха и разруха, да еще и Коноха претендует на залежи руды на востоке страны. Не выдержав, он вскочил с кровати, быстро кутаясь в ночной халат, и пошел успокоить расшалившиеся нервишки. Даром, что еще пьет крепкую дрянь из рюмок. Раньше у него и вовсе не было таких пристрастий: пятьдесят грамм на общем застолье или на совете в рамках приличий, а больше не позволяла совесть. Прохладный ветер забирался под полы ёги, и от этого отчаянно хотелось вновь заползти в теплый футон, свернувшись улиткой, и Ханзо рыкнул, преждем чем сделать небольшой глоток. Не понять откуда взявшаяся слабость злила: ему нельзя быть слабым. Кому угодно, но только не ему. Тем печальнее, что именно сейчас пятерка делила захваченное и награбленное. Хотелось просто расслабиться, и Ханзо, ощущая болезненный порыв отчаяния, схватился за бутылку. *** Ханзо-сама, — чинно обратился к нему Данзо из Конохи, — я предлагаю вам обойтись без лишнего кровопролития. Коноха может оставить Стране Дождя руду, я лично поспособствую этому. Кроме того, мы готовы оказать гуманитарную помощь вам. Но у Конохи есть условие. Какое? Данзо не вызывал доверия. Ханзо знал, что тот, хоть и являлся учеником Второго и главой АНБУ, но был ли он уполномочен вести переговоры от имени Хирузена? А вот это уже было Ханзо неведомо, однако внутреннее чутье, которому он за многочисленные битвы привык доверять, настойчиво говорила — нет. Вы должны будете отозвать шиноби на пути к войскам Облака. И еще, — Данзо прищурился, будто старый, матерый волк, высматривающий добычу, — я бы хотел попросить о личной услуге. Личной? — Ханзо еле заметно усмехнулся, смотря в прозрачную жидкость, заботливо налитую слугой Данзо. Хотелось освежиться, промочить горло, но Ханзо терпеливо изредка кидал взгляд на алкоголь, не смея прикасаться к нему. Рядом на столе стояли бутыли с каким-то редким и дорогим пойлом. Вроде как, его изготавливал клан Нара, но Ханзо таким мало интересовался. Данзо, однако, пришел во всеоружии. Ублюдок. Вестимо и до его покоев добралась разведка Конохи Не желая устраивать конфликт на переговорах, он, ища успокоения, представил себе ее. Конан — так звали девчушку. Те, кому посчастливилось оказаться рядом с ней называли ее посланницей Ками. Доброй и милосердной, способной унять любую боль и беспокойство. Ее образ словно наваждение появился напротив него, будто это она сейчас разговаривала с ним, а не говнюк из Конохи. Я хочу чтобы Вы поддержали мою кандидатуру на пост хокаге. Ханзо легонько мотнул головой, приходя в себя, нахмурился почти сразу, поняв смысл нахождения здесь Шимуры. Не похоже было, что он шутит. И каким образом планируется дискредитировать Третьего? — хмуро произнес Ханзо, пристально глядя на одноглазого ублюдка. Или планируется вооруженное восстание? Это крайние меры, — отмахнулся Данзо, — дискредитация, Ханзо-сама, моя забота. Дальнейшие действия я предлагаю координировать по обстановке. Я отказываюсь, — Ханзо отодвинул рюмку, злобно смотря на слугу, хотевшего придвинуть ее. Данзо усмехнулся. Я не останусь в долгу. И могу дать ценную информацию о том, что готовят против тебя. О чем ты говоришь? — Ханзо встал из-за стола, ощущая нарастающую тревогу и опасность. Охрана насторожилась. Прямо у тебя под носом, Ханзо. Акацуки. *** Ханзо было жаль. В своей жизни он много к кому испытывал жалость, но тут же ее глушил, понимая, что она тут ни чему. Сейчас поступить так, как обычно не получалось. Конан лежала в заранее заготовленной камере с кроватью, теплым одеялом и мягкими подушками. На подносе рядом с кроватью лежала свежая еда и чистая вода с его стола — роскошь по нынешним временам. Нетронутая еда и вода с его стола. Она смотрела волком через чуть прикрытые глаза — снотворное еще не выветрилось, и Ханзо набирал очередную дозу в шприц. Что тебе нужно? , — прохрипела она. Ханзо ничего не ответил. Насколько мог осторожно перехватил ослабевшую руку, нащупывая вены. В ее глазах читалось нечто знакомое. Он сжал запястье крепче, чувствуя, как она пытается вырваться. Ханзо вспомнил, что когда-то он ценил отвагу. Сейчас ее попытки он мог назвать только жалкими и неразумными, но списывал все на транквилизатор. Уйди, — шипела она, — уйди от меня. Он явственно ощутил на себе ее взгляд. Прожигающий, злобный, полный ненависти. Не страшно: он, Ханзо сделает все, чтобы ненависть и злоба превратились в что-то неведомое ему, что обычно называют любовью. Мысль об этом заставила его поднять посмотреть ей в глаза, зеленые в свете факелов. Там по-прежнему искрилось нечто знакомое. Он пригляделся: опущенные уголки поджатых губ, брови домиком, скрюченное тело. Это был страх. В ее глазах плескался страх. Он порой отдавал пленных куноичи для развлечений своим людям, иногда и сам участвовал в поблядушках. Видимо, она боялась этого. Маленькая еще, глупенькая, не поняла еще, что конкретно ей это не грозит. Ничего с тобой не будет, — четко и громко, в надежде на понимание, — не дергайся. Но девчонка дергалась, не позволяя прощупать вены. Без балахона, с нее аккуратно сняли его, она казалась ужасно хрупкой. Ханзо не выдержал, отпустил ее запястье, сдержавшись во время, не отбросив его грубо, разочарованно фыркнул, запирая за собой замок тюремной камеры. Он когда-то ценил отвагу, был равнодушен к ненависти, но страх…страх был не приемлем. *** В следующую их встречу она была послушней: он приказал двум чунинам обколоть её всем, чем только можно. А сам смотрел на то, как страх постепенно превращается в слабую ярость и горделиво молчавшую ненависть. И где-то внутри себя облегченно выдахал. Она спала в разворошенной постели, куда ее заботливо положили, и на тонких руках виднелись крупные синяки. Ханзо думал, что ей не привыкать. К сложностям в целом. «Страх, — думал он, — это всегда первая реакция. Подготовка к защите, к броску лоб в лоб или неожиданному удару». Шимура Данзо показал ему, что Акацуки сделали с теми, кто пытался воспротивиться проникновению солдат Ивагакуре. Показал и трупы шиноби Ивы, устраненных АНБУ Конохи. При них были документы с весьма прозаичным приказом, который датировался прошлыми двумя неделями: сформировать отряд из недовольных властью Ханзо, свергнуть его самого, захватить земли Аме и использовать их как плацдарм для нападения на другие страны. Но ничего формировать не нужно было — группировка недовольных была, разве что эти оказались чуть осторожнее, не выказывали недовольства напрямую. Он усмехнулся, делая большой глоток. Вот оно значит как: он думал, что война скоро закончится, а она только набирала обороты. Чертов алкоголь. Ханзо громко вдохнул, поднял взгляд на девчушку, отчаянную и глупую. Тот рыжий называл себя лидером. Пацан с красными волосами, закрывающими лицо, ничего не возражал, стоял вкопанным истуканом. А Конан не отрывала глаз от Яхико — и Ханзо было противно даже в мыслях произносить его имя. Значит, он у них главный. Во всем. Он хотел было снова отпить из бутылки, но с раздражением обнаружил, что та уже пуста. Но сил на полноценную злость не было, и он, смотря на спящую Конан, медленно успокаивался, изредка ощущая, как по телу проходят теплые волны. Конан, — задумчиво проговорил он тихо, пробуя имя на вкус. Рассветало, и Ханзо с облегчением понимал, что скоро это всё закончится. А он ведь и не заметил, что тебя нет… *** Как обычно лило как из ведра, и мокрые волосы девчонки липли к руке, отчего держать ее было неудобно. Она изредка всхлипывала, потом — смотрела на него с ненавистью и страхом в серо-зеленых глазах. Ему было все равно — скоро это закончится. Он приведет ее в дом, полный достатка и пусть неловкой, но любви. От мыслей об этом все существо Ханзо расслаблялась в неге. Инвазию Ивы он предотвратит вместе с Шимурой, Акацуки будут ликвидированы, и его власти ничего более не будет угрожать. Можно будет позже закрыть границы и свои башни от посторонних и ненужных. Девченка дернулась, и он отвлекся от своих мыслей о счастливом «завтра». На этот раз она грозно хмурилась, на лице ее застыла маска неприкрытого презрения. Вдалеке показались две рыжие макушки. Презрение, ненависть, страх — все это сегодня. А завтра будет иначе.