Нить

      Широкий каблук остроносых мужских туфель чеканил по помосту. Раз. Два. Три. Шаги могли отдаваться эхом, не будь рядом занавеса из плотной ткани и мягкого реквизита, поглощающих лишние звуки. Тяжёлый плащ с кроваво-красным подбоем остался за кулисами: для размышлений и встречи этого гостя он не был нужен. Четыре. Пять. Шесть.              Человек в маске прохаживался по пустой сцене в главном шатре цирка, сложив руки за спиной, привычно сжимая указательным и средним пальцами хлястик жилета. Семь. Восемь. Время, знакомое, игравшее на стороне того, что уже который век не находил забвения, в этот раз шло медленнее стреноженной кобылы.              — Ты поздно, — вместо приветствия сказал Человек в маске, остановивший движение за секунду до того, как Вильям раздвинул красно-белые полотнища на входе.              — Даже не поставил своих на подходах? — парировал вошедший. — Я думал, меня встретят и проводят.              — Предложить чай? — Человек намеренно растягивал слова, чтобы не вложить в них пренебрежения. Вильям полезен, а оказывать лишнее внимание инструментам — удел тех, кто не в ладах с разумом.              Через четверть минуты они уже стояли лицом друг к другу. Каждый в своей маске, но, если Человек выставлял белое творение из папье-маше напоказ, шокируя публику, то Вильям облачился в странную одежду 1970-х и нацепил образ «Джона» — простого обучающегося школы, умалчивая факт, что до последних ста лет вообще не умел ни читать, ни писать. Отродье, мало чем превосходившее сестру. Даже упомянутые навыки он освоил не самостоятельно, а под чужим руководством.              — Откажусь, — Вильям скривился.              — Прекрасные манеры. — Человек указал ладонью на край сцены, не удосужившись сойти вниз. Оставшись на возвышении перед тем, кого ненавидел и с кем был вынужден делить бессмертие, нитью тянувшееся между ними. Вильям снял с плеча светлую сумку; несколько цветов чёрного морозника, очевидно, были раздавлены по дороге, а потому один из её углов уже окрасился тёмным соком. — Благодарю тебя.              Ответом стал сдержанный кивок. Вильям развернулся на пятках и вышел тем же путём, каким вошёл. Не прощаясь.              Человек в маске степенно спустился, оправив перчатки, удивительно хорошо сидевшие на рубцах старых ожогов. Отбросил полотнище ткани, покрывавшее застёжку, которая разошлась в одно движение. Горьковатый запах проник в ноздри, заставив дышать глубже. К аромату морозника примешивался ещё один, и Человек запустил внутрь сумки руку, извлекая оттуда толстый стебель крапивы. Улыбка невольно скользнула по губам.              — Хозяин! Хозяин! — окрик Мордогрыза прорывался через пелену забытья. Новое десятилетие встречало туманной дымкой, обыкновенно стоявшей там, где труппа ждала пробуждения перед возвращением в обновлённый Сентфор. Человек открыл глаза, сбрасывая оцепенение, и сел, подтянув одну ногу ближе к туловищу. Не глядя простёр руку и опёрся на предложенную ладонь, поднимаясь в полный рост. Взгляд не поймал перед собой набившего оскомину знакомого лица. — Великая честь, хозяин, — Мордогрыз, который помог ему встать, потянулся кривым ртом к чёрной перчатке. Человек выдернул руку из узловатых артритных пальцев.              — Где Вильям? — властный голос поглотил остальных чудиков, суетливо подбирающихся с земли. Большинство замерло в том положении, в котором он его настиг.              — Его нет, — Жоззи приковыляла ближе, кланяясь.              — Его нет… — задумчиво произнёс Человек в маске. Действительно. Незримая нить, что он чувствовал последние столетия, тянувшаяся между ним, Эйрой и Вильямом, не звенела там, где когда-то была душа. Проклятие осталось с ним один на один. — Действительно…              Миссис Нэльсон оказалась неприятной, но непримечательной дамой, удостоить которую маской было бы крайним проявлением неразборчивости. Её дочь Кэнди же несмотря на юность вполне могла стать достойным экземпляром. Не сейчас, позже. Человеку было не ново оставлять будущих артистов цирка «дозревать» до нужного возраста, когда порок расцветал в них, подобно бутону. Трусость. Собственничество. Женщину такие добродетели могли довести до ненависти к тем, кто был ей дорог, но не отвечал взаимностью, и к себе за невозможность это изменить. Она бы выросла если не шикарным кустом греха, то его шипастым цветком. Чувствовались в ней и ласковые огоньки детской привязанности к родителям и друзьям. Что же, первый она перерастёт. А второй внезапно вызвал в бездушной пустоте знакомый звон. Интересно, какие ещё сюрпризы принесёт 1986 год.              Человек в маске оставил на чудиков последние приготовления к первому выступлению очередной декады. Тепло одетые прихожане его храма уродства уже толпились у входа, ожидая, когда шатёр распахнётся им навстречу. И Человек, как добрый пастор, явит им чудеса неприглядности их собственного нутра.              Шоу началось. Там, где некогда тянулась нить, закололо так, если бы он ещё мог испытывать сильную боль дольше нескольких мгновений. Стоя за кулисами, Человек выискивал среди зрителей достойных. Алкоголик. Живодёр. Маленькая девочка в теле взрослой женщины. Стоило наткнуться взглядом на неё, как звон внутри усилился. Она? Нет, не совсем, но близко. Продолжая ощупывать взором чужие души, он остановился на Кэнди. Рядом с ней сидела её ровесница. В ней ещё не было жажды крови и расплаты, но Человек интуитивно пришёл к выводу, по чьей вине не стало Эйры и Вильяма. Запахло горелой плотью как в миг, когда Аннет извивалась на костре. Нить, отличавшаяся от прежней, натянулась. Он вернулся к той женщине, которую приметил как близкую к этой убийце проклятых. Одно представление заканчивалось, чтобы могло начаться другое.              Сара. Иронично называть чертовку именем жены библейского пророка.              — Сара, — Человек смаковал её имя с тем же удовольствием, с каким мог прокатить по языку глоток вина. Немного отчаяния. Каплю ненависти. Галлон туши, чтобы очернить эту молодую душу. В момент, когда она узнала в Атлатонин свою мать. В миг, когда она выстрелила в Жоззи. В секунду, когда она поняла, что пути назад нет.              — Нет… — шептала она, опуская голову, чтобы скрыть льющиеся слёзы. Он протянул ей руку.              — Смелее, любовь моя.              Её ладонь была холодной и дрожала. Человек сжал пальцы Сары, галантно сопровождая в новую жизнь. Отчаяние. Терпкое и сладкое одновременно. Смущение и стыд за то, как она кормила внутреннего демона в его объятиях десять лет назад. На ней прекрасно будут смотреться те платья.              Человек в маске укрыл её своим плащом, согревая. Впереди долгий сон. Впереди… вечность. Он потянулся губами к её виску, пахнущему костром. Не тем, что лишил жизни Аннет, но тем, что показал всю черноту души. Нить обратилась струной, плетя мелодию. Человек не удержался, и, сняв маску, запечатлел на нежной шее трепетный поцелуй. Сара не вздрогнула, хотя путы Морфея ещё не успели охватить её целиком. Рука в перчатке стиснула чужой локоть, вызвав судорожный вздох. Человек, как будто извиняясь, поднял к лицу её ладонь, ласкал ранки, оставленные для судьбоносного определения.              — Я тебе отомщу.              — Буду ждать, дорогая.              Человек привык будить её прикосновениями губ, когда она, как Белоснежка в хрустальном гробу, ещё почивала в сумраке леса, когда лежала на кровати с уверенным спокойствием на лице, не тронутом морщинами несмотря на годы. Полюбил обнимать со спины, когда ей была отведена роль судьи и палача, приговаривавшего и казнившего прогнивших жителей Сентфора. Он был прав, Кэнди выросла и взрастила в себе страхи и ревностное отношение к любимым. Однако её кара раз за разом избегала.              — Тридцать лет… — произнесла Сара, стягивая с плеча кружево, обнажаясь до едва ли скрывающего что-либо нижнего платья. — Ей пятьдесят шесть, милый. Уже поздно.              — Она приходит раз за разом, довела до самоубийства мужа и живёт с тремя собаками.              — Пожалей собак, — Сара обворожительно улыбнулась, — Ты забыл сказать, что и приходит Кэнди лишь потому, что я здесь.              — Чему все несказанно рады, — Человек в маске принял помощь. Женские пальчики невыразимо ловко расправились с узлом шейного платка, предварительно сняв украшенную серебром булавку. Было приятно сохранять на себе одежду в моменты, когда Сара стояла перед ним практически обнажённой. Это будоражило.              Она лукаво посмотрела на него, приподняв голову, чтобы встретиться с дымчато-серыми глазами. Не глядя перешла к пуговицам жилета. Раз. Два. Три. Струна задрожала, когда Сара взялась расстёгивать рубашку. Четыре. Пять. Шесть. Человек склонился над ней, впиваясь в её губы своими. Ноты лились одна за одной. Семь. Восемь. Женские руки переместились к лицу, оглаживая незримые ожоги, с болью оттягивая на затылке густые светлые волосы оппонента по поцелую. Человек прижал Сару к себе, отнимая от пола, и она на границе с ненавистью впилась ногтями в его плечи, чтобы удержать равновесие. Немного страсти. Капля похоти. Галлон упоения, с которым он рассматривал кожу в прорехе порванного порывом шёлка, вычерчивал языком узоры по груди и ключицам. Она продолжала царапать его руки, шею, спину, пока Человек не прекратил экзекуцию, пригвоздив её запястья к кровати, а затем не перевернул на живот, задирая подол. Сара зашипела, выгибаясь в пояснице и поднимаясь на локтях. Треск ткани. Непрекращающаяся мелодия там, где когда-то была душа.