***
Первые симптомы этого странного чувства Микки подмечает на семейном обеде Галлагеров. В какой-то момент это превратилось в традицию. Сначала они просто собирались пару раз в месяц, а затем это переросло в семейный обед - периодически - ужин, где каждый приносил с собой свою еду. Семейство Галлагеров уже давно собралось и активно что-то переговаривало за столом. Сам стол ломился от различной еды - от пиццы до картофельного салата. Шум за столом все не замолкал, и Микки начинал немного раздражаться от этого, пытаясь сосредоточиться хотя бы на одном разговоре. Он одновременно любил и ненавидел своеобразное воссоединение семьи Галлагеров. В этот момент, как только они все оказывались в одном помещении, обязательно наступал какой-то шум, переговоры, ссоры. Такое бурное взаимодействие между членами семьи всегда вводило Милковича в тупик. Это было ему в новинку - вся семья собиралась вместе и нормально общалась. В памяти все еще оставались воспоминания «семейного вечера» Милковичей, и он проходил хорошо, если только ни в кого не летела пуля, нож или ебанный Терри не разбивал никому бошку. Наконец, начиная улавливать суть того, что говорит Дебби, Микки продолжил жевать свою принесенную пиццу, потому что «нахуя нам париться насчет хавчика, чувак». Йен сидел рядом с ним и ел салат, который, вроде бы, приготовила Тэмми, дослушивая рассказ Карла о своем последнем деле по захвату какого-то торчка. — Детка, подай пожалуйста курицу, — просит Йен, не смотря на Микки и продолжая с упоением слушать историю своего брата. Микки закатывает глаза от обращения, надеясь, что на щеках не появился румянец, и думает возмутиться, но успокаивает внутреннюю бурю и тянется к куриным крылышкам, принесенным Карлом, передавая их рыжему. Йен на секунду отворачивается от Карла, который с еще большим упоением начинает рассказывать, приближаясь к кульминации, и резко замолкает. В этот момент по телу разносится волна тока, которая приятно скатывается в комок тепла внизу живота. И Микки бы задался вопросом, почему, но сейчас его больше волновало другое. За столом за секунду нависает тишина, и саутсайдовский гопник сразу пугается. Что же может заставить семейку Галлагеров заткнуться? Если только воскрешение Фрэнка. Микки осматривает всех за столом говорящим взглядом: «Что, блять, случилось?». — Детка… — Что? — раздраженно отвечает Микки — Ты можешь отпустить? — просит Йен. Микки непонимающе вздергивает бровь и смотрит на пиалу с крылышками в своих и Йененых руках. Их кончики пальцев совсем мимолетно касаются друг друга, и он подавляет в себе резкое желание большего. Он пару секунд пялится на руки Йена и все-таки, нехотя, разжимает пальцы. Это приводит к тому, что миска падает в руки рыжего. И через бесконечную, для Милковича, секунду весь стол снова взрывается старым гомоном. А Микки, все оставшееся время до окончания этого гребаного семейного ужина, сжимает и разжимает свои пальцы, которые кажутся ему пиздецки холодными, и полностью игнорирует брошенное от кого-то «женатики» и взгляд Липа, периодически падающий на него.***
Вторым сигналом стал их вечер кино с Йеном. В тот день они оба вымотались после работы и день, казалось, длился бесконечно долго. Одним взглядом они договорились на то, что сегодня на ужин у них будет пицца и пара бургеров. Они без сил свалились на диван, который им любезно, практически за даром, отдала соседка пожилого возраста, так удачно купившая себе новый, когда искала место для старого. Микки краем глаза оглядел своего супруга. Больше всего он волновался, что такое количество работы может вызвать у Йена новый приступ. Микки до сих пор в деталях помнит тот момент, когда Йен, впервые подойдя к нему и дернув за край чёрного худи, надтреснутым голосом сообщил, что ему надо к психиатру. Микки сразу же позвонил на работу мужа и сообщил, что его не будет неопределенный промежуток времени. Чтобы они смогли это время продержаться, Милковичу пришлось взять дополнительную работу, что ему безумно не нравилось, потому что приходилось оставлять Йена одного. Но они оба смогли пройти это вместе, и Микки готов был пройти это еще миллион раз, если только в конце Йен улыбнется ему также любяще и нежно, как в тот момент, когда он наконец пришел в себя. Тогда Микки накрыла огромная волна чувств, что он готов перевернуть весь мир с ног на голову, выполнить всю ненавистную ему работу и убить кого угодно ради ещё одной такой улыбки. Это осознание покрыло все его тело холодным потом, и он сглотнул вязкую слюну с пониманием того, что не может представить себе свою дальнейшую жизнь без шизика Йена Галлагера. Он не мог представить, как умудрялся жить в прошлом без него, и если Йен когда нибудь вдруг одумается и поймет кто рядом с ним и решит уйти, то он будет обязан оплатить похороны Милковича. Сейчас, смотря на веснушчатого, Мик успокаивает себя тем, что подобная нагрузка, по идее, не должна вызвать у Йена новый эпизод. Но его размышления прерывает рука, нежно поглаживающая его бедро, и тихое «Детка, все хорошо, я в порядке». Почему-то в этот момент Микки кажется, что он задыхается от беспомощности. Он сжал руку в кулак так сильно, что на ладони наверняка остались отметины от ногтей. Ладонь Йена, вероятно, была облита керосином и подожжена перед тем, как он коснулся ею Микки - другого объяснения, почему место, где лежит его ладонь, полыхает огнем, а всё тело окутывает блаженная теплота, Микки найти не может. Он старательно игнорирует все чувства и смиренно кивает своему мужу. — Давай посмотрим что-нибудь, пока ждем еду, — предлагает Йен, убирая руку, и Микки сдерживает разочарованный вздох. — Давай, только не какую-то тупую мелодраму, — отвечает Милкович и пропускает мимо ушей смешок в ответ. Йен перечисляет ему фильмы, которые можно глянуть, но Микки его полностью игнорирует. В момент на него накатывает еще большая усталость, чем раньше, и не пойми откуда взявшаяся тоска. Ему безумно сильно хочется прижаться как можно ближе к своему солнцу, чтобы оно спалило все эти чувства дотла и не оставило ничего, кроме спокойствия и умиротворения. За тоской сразу же наступает и тревога. Он кусает свою нижнюю губу в надежде, что легкая боль слегка отрезвит его, и все придет в норму. Но это не помогает. Микки впутывает руку в волосы и только сейчас чувствует, как сильно у него дрожат пальцы. А потом все резко проходит. Вся тревога, тоска и усталость исчезают так же быстро, как появлялись. В голове проходит гул и наступает желанная тишина. Микки снова может спокойно дышать, по телу разносятся маленькие заряды тока, приятный комок теплоты поселяется внизу живота. Микки моргает пару раз и видит перед собой встревоженный взгляд зеленых глаз, в то время как большие пальцы нежно перебирают черные волосы. Конечно же, как Йен может не заметить такие резкие изменение в супруге, которых сам Микки безумно испугался. Он еще обязательно подумает, что могло вызвать такую реакцию, но сейчас он полностью сосредотачивает все свое внимание на голосе своего возлюбленного: — Детка, все хорошо? Вопрос остается висеть в воздухе. Он смотрит и задыхается от количества нежности, заботы и волнения, которые плещутся в любимых зеленых глазах. Всего один миг - и он оказывается так близко, что между их губами остаются жалкие пару миллиметров, которые кто-то из них удачно преодолевает, и губы наконец встречаются. От сладости этого поцелуя у Микки сводит скулы, пальцы на ногах поджимаются, волоски на руках встают дыбом, а по телу разносится жар. В этот момент его настигло осознание, чего ему не хватало весь день. Сидеть в их общей квартире и целоваться до одурения и помутнения рассудка. Йен продолжает одной рукой перебирать пряди черных волос, вторую он перемещает на лицо Милковича и мягкими касаниями гладит заалевшие скулы. От этих касаний у Микки перед глазами взрываются миллионы ярких вспышек, тело охватывает приятная нега и он бесприкословно отдается во владения веснушчатого. До фильма они так и не доходят, но Микки изначально было абсолютно похуй на фильм, главное чтобы рядом было его рыжее чудо.***
Утро Йена началось с крепких мужских рук, обнимающих его, и прижимающегося к нему Микки. Он привык к тому, что сам является инициатором ночных объятий., и было непривычно просыпаться в объятиях Микки, еще и в таких крепких. Сам Милкович сопел ему в грудь, одну ногу перекинув через Йена, прижимая того ближе к себе. Рыжий несколько секунд с нежностью рассматривает возлюбленного, откладывая каждую черту спокойного лица Микка у себя в голове. По утрам им редко удавалось полежать вместе по разным причинам - из-за работы или еще всякой ерунды - а сегодня, когда никуда не надо, Йен может весь день провалятся со своим мужем в кровати, занимаясь жарким сексом. От этой мысли внизу живота разлилось тепло, и рука, покоящаяся на талии мужа, уже сама собой начала ползти вниз к домашним штанам и… Микки сбрасывает его руку. Йен леденеет. Микки только что отказался от утреннего секса? Его муж явно уже не спит и просто сопит ему в грудь, но все также крепко обнимает его: — Не хочу, — слышит Йен хриплый ото сна голос мужа и удивляется еще больше. В голове сразу проносятся миллионы причин почему: от типичного «нездоровится» до страшного «разлюбил». Хотя последнее, кажется, совсем перебор, но раньше такого не случалось, и обычно Микки всегда становился инициатором их утреннего секса, поэтому Йен старался перебрать все возможные варианты. Микки, кажется, подмечает, как быстро сменяются эмоции на лице мужа и спешит успокоить: — Че ты там блять уже напридумывал, я просто хочу полежать, — недовольно бурчит Мик, отодвигаясь от рыжего. — Все в порядке? — беспокойно спрашивает Йен. Микки молчит и смотрит на него сложным взглядом, словно выискивая причину своего поведения в глазах напротив. Йен безмолвно наблюдает, как на любимом лице сменяется куча эмоций, словно Мик ведет с самим собой сложный, внутренний диалог: — Я...не знаю, — по итогу устало выдыхает Милкович, — Я не понимаю, что происходит, я чувствую себя каким-то ебанутым подростком в самом расцвете пубертатного периода. Йен внимательно слушает, не перебивая немного несвязные откровения Милковича. Для него всегда было важно эмоциональное и моральное состояние своего мужа. Переезд в Вестсайд сопровождался сложным эпизодом для саутсайдовского гопника. Это было первое трудное испытание, которое встало на их дороге супружеской жизни. Йен всячески пытался уверить Микки, что он заслуживает этого, что он не лишний в этих чистых стенах, от которых не несет мочой, целых окнах, не выбиты по пьяне кем-то из семьи Милковичей, тихих ночах. С последним пришлось сильно повозиться и самому Йену, он также был с саутсайда, и первые ночи были трудные, приходилось засыпать под такую непривычную тишину и стрекот кузнечиков, отвыкать от звуков сирены, разбитого стекла, пьяного гула. Галлагер всячески старался заверить своего мужа в том, что он достоин жить в таких условиях, а не где-то в обшарпанном доме, с кучей пустых бутылок от пива, выбитыми окнами, сломанными кроватями и матрасами от которых несет мочой и рвотой. Это был период их отношений, в котором они учились говорить друг с другом, понимать, что рядом есть человек, который выслушает, будет рядом, поможет. Эти моменты неожиданного откровения, которые у них наконец появились, Йен ценил больше всего на свете. В такие мгновения, как бы эгоистично это не звучало, Йен чувствовал себя нужным, ценным, и от этого чувства внизу живота сводило больше, чем от любого возбуждения. От Микки такие моменты ощущались еще более острыми. Для Микки это было в новинку: рассказать кому-то, что его волнует, что кому-то не все равно на него, и что кто-то переживает о нем, а точнее, Йен: — Мне хочется, ну, обниматься там, блять, касаться, ну блять, ты понял, — невнятно и смущенно заканчивает Мик. — Делать всю эту плебейскую романтическую хуйню. Сам не выдерживая всего того, что он несет, Микки закатывает глаза. Йен беззвучно усмехается. Господи, у его мужа наступил тактильный голод и он так переживает из-за этого. Галлагер понимает, что это явно давно беспокоит его супруга, и он пытался справиться самостоятельно. Как бы они не учились говорить друг с другом, Микки все равно старается держаться до последнего, отказываясь признавать, что у него есть какие-либо глупые слабости, потребности, желания. Микки смотрит на смешинки в глазах Йена и сразу затихает. По щекам разливается стыдливый румянец. Как же глупо. — Нет, нет, Мик, все в порядке, — спешит успокоить возлюбленного рыжий, как только замечает, что его супруг стыдливо прячет лицо в груди рыжего. — Прости, я совсем не то имел в виду. Я думаю, у тебя просто тактильный голод. Наблюдая как его супруг вопросительно приподнимает бровь, Йен объясняет: — Это состояние, когда человек испытывает недостаток прикосновений. Это как голод - только ты хочешь не еду, а касаний. Это нормально. — Я нихуя не понимаю, мы с тобой чуть ли не каждый день трахаемся. — Детка, это разное. Секс и прикосновения. Объятия иногда могут быть намного интимнее секса. Микки смотрит долгим взглядом в грудь Йена, явно обдумывая в голове все, что только что узнал от супруга. Галлагер понимает, что для Микки это наверное какое-то новое, непонятное понятие, что даже если он и сталкивался с таким раньше, то просто игнорировал это чувство, подавляя его, заталкивая в самые недры своего тела. Они лежат так неясно сколько, Йен спокойно перебирает черные пряди волос, ожидая, пока его возлюбленный переварит всю информацию. — И что делать? — спустя некоторое время спрашивает Микки слегка хрипловатым от нервов голосом. — Удовлетворить голод, — весело отвечает Йен, и его рука опускается на шею Милковича, притягивая его еще ближе, целуя в лоб, нежно поглаживая выбритый затылок. — Мы можем пролежать так весь день, — напоминает своему любимому гопнику Йен. Микки явно не выглядит противником такой идеи, на лице непроизвольно появляется улыбка, и он прижимается еще ближе к супругу, утыкаясь носом куда-то в шею. Йен перемещает руки на талию и стискивает Милковича в своих руках. Они так близко друг к другу, что на мгновение ему кажется, будто бы они сейчас сольются и станут одним целым. Рыжий усмехается от такой мысли - что за бред, он и так уже не может представить себя без одного черноволосого саутсайдовского гопника рядом с невероятными голубыми глазами, именем Микки и фамилией Милкович.