***
Когда Минхо просыпается от назойливой летней духоты, Джисон сопит ему прямо в затылок, обнимая своими горячими руками поверх груди. С улицы из открытого окна доносится надоедливое пение птиц, Джисон слишком громко дышит под боком, накинутое на половину тела одеяло греет хлеще обогревателя. Минхо с самого утра начинает это всё бесить. Он выбирается из-под чужих рук, проскальзывая под ними, ползёт к краю кровати и перешагивает голые ступни Джисона. Поправляет задравшуюся футболку, шорты, отмечая, что это совсем нечестно — спать в одних трусах в такую духоту только Джисону, даже если это его комната и его дом. На кухне Минхо встречает госпожу Хан, которая треплет его по волосам и предлагает желанный стакан воды. — Доброе утро, — говорит она, останавливая какое-то видео на своём планшете, и Минхо улыбается ей, когда высушивает целый стакан. — Что-то ты поздновато, уже половина одиннадцатого. Чем вы всю ночь занимались? — Я подтягивал Джисона по японскому, — Минхо нагло врёт. Они всю ночь играли в приставку, из японского там были только субтитры в игре. — У него скоро тест, поэтому… — Умничка, — как-то подозрительно улыбается госпожа Хан, и Минхо чувствует себя максимально неудобно — обычно из них двоих взрослым врёт всегда Джисон, Минхо просто не приходится, тем более когда он слишком уважительно относится к его семье. — Что вам двоим сделать на завтрак? — Оу, я… хотел пойти домой, — Минхо поджимает губы, почёсывая затылок. — Нужно подготовить домашку на понедельник, чтобы завтра отдохнуть. Джисон говорил вам, что мы идём сегодня на день рождения к другу? — Угу. — Вот… — Минхо улыбается, — я хотел бы максимально освободить себе день, а сейчас уже… — Минхо отклоняется на стуле, чтобы взглянуть на часы, — почти одиннадцать. Поэтому прошу прощения, но вынужден отказаться от вашего завтрака. Я спрошу у Джисона, когда пойду собирать вещи, и скажу вам, ладно? Его всё равно нужно будить. — Золото, а не ребёнок, а, Минхо-я? — мама Джисона тянется через стол, чтобы потрепать его по щеке, и Минхо чувствует, как предательски горят кончики ушей. — Возьмёшь из холодильника половинку арбуза, когда пойдёшь домой. — Ой, что вы… Не нужно… — Сам съешь и родителей угостишь, мы ещё купим. Минхо неловко трёт затылок и сдаётся под этим настойчивым взглядом госпожи Хан, когда поднимается из-за стола. — Ладно… Спасибо вам. Пойду разбужу Джисона. Минхо думает, что никогда не сможет привыкнуть к этой безмерной доброте, с которой семья Джисона обращается с Минхо — его родители достаточно чёрствые в этом плане, наверное, именно поэтому что-либо совместное они делают дома у Джисона или дожидаются, пока родители Минхо уедут к бабушке на выходные. Но Минхо привык думать, что что-то совместное они делают у Джисона, только потому что у него для этого есть располагающая атмосфера. Минхо не хочет идти домой. Он с удовольствием остался бы на завтрак, провёл бы время с Джисоном ещё немного, прежде чем уходить, потому что дома атмосфера слишком… строгая, что ли. Там всё ощущается по-другому. Там слишком много обязательств и правил, слишком много давления, по привычке скрываемого за заботой, а здесь… забота такая, какая она есть сама по себе. Минхо любит своих родителей, любит родителей Джисона. Просто они слишком разные, чтобы их сравнивать, тем не менее сравнивать их Минхо ничего не мешает. Когда он заходит в комнату Джисона и прикрывает за собой дверь, то отмечает, что он ни разу не двинулся с места. Будить его не особо хочется, но неплохо хотя бы предупредить, что Минхо собирается уходить. Он подходит к кровати и невесомо кладёт ладонь на оголённое плечо. А затем начинает его трясти. — Джисон, твою мать, мы опоздали в школу, какого хера ты не завёл будильник?! А ну просыпайся быстро, пока я тебе за твои приколы пизды не вставил! Джисон подскакивает на кровати, подкидывая одеяло, и Минхо старается не смеяться изо всех сил, когда тот смотрит на него ещё не до конца разлепившимися глазами и невинно хлопает ресницами, убеждённый, что они правда опаздывают и он правда не завёл будильник. — Чего… — Джисон прочищает горло, потирая глаз, и Минхо отходит, чтобы собрать разбросанные по полу вещи и положить их в рюкзак. — Минхо, сегодня суббота… — Извини, не удержался. Чего хочешь на завтрак, дорогой? — Какого хера? — Джисон вымученно стонет и падает на подушки обратно. Минхо складывает в рюкзак фантики от мороженого и обещает себе не забыть выкинуть. — Куда ты собираешься? — Домой, надо сделать домашку. — Какая домашка в субботу, ну хён? — Джисон хватает его за коленку, когда Минхо проходит мимо кровати, и поднимает заспанные глаза, едва привыкшие к солнечному свету из окна. — Почему ты уходишь? — Мне надо сделать домашку на понедельник, я же сказал, — говорит Минхо и бросает рюкзак на пол, чтобы вцепиться пальцами в чужие, но Джисон только перехватывает под коленом сильнее, — а ещё помыться… Выбрать в чём идти, помочь маме. — Ты можешь помыться у меня, — Джисон выпячивает губы и щипает Минхо за ляжку пальцами, и тот вскакивает на месте. — Ёб твою мать, отпусти, дурак, какой помыться у тебя?! — Минхо отвешивает Джисону по плечу, и тот его отпускает. — Что ты будешь на завтрак? Что мне говорить твоей маме? — М-м… попроси разогреть супчик, если остался. Который со вчера. — Милый, — зачем-то комментирует Минхо, когда Джисон мягко поглаживает его по голени, слишком разнеженный после пробуждения, даже если такого. — Зайдёшь за мной в восемь? — Может быть, хотя бы в восемь-тридцать? — Ладно, в восемь-тридцать. Скинь, в чём пойдёшь. Я ушёл. — Окей, люблю тебя. — Гей. Когда Минхо захлопывает за собой дверь, Джисон смеётся так громко, что госпожа Хан позднее интересуется, что его так рассмешило. Минхо передаёт пожелания о завтраке, берёт проклятый арбуз, свесив рюкзак с предплечья, целует дома маму в щеку, кивает отцу, просит порезать арбуз, пока будет в душе, и затем сегодняшний день поглощает его целой кучей забот, с которой нужно разобраться, чтобы не разбираться завтра после похмелья. Родители Минхо знают, что он идёт на день рождения к другу, но сказать им о том, что там наверняка будет алкоголь, язык просто не поворачивается — это как сказать им, что Минхо любит мужчин, не пойдёт по стопам отца, бросит школу прямо завтра или, не дай бог, опорочит чем-нибудь их чистую фамилию. Минхо думает, что Джисон точно упомянул про алкоголь и, наверное, даже спросил, за чем можно заглянуть в магазин, чтобы его не развезло после. Минхо иногда в восторге с их отношений. С одной стороны, это так удобно — доверять родителю всё самое сокровенное и получать поддержку несмотря ни на что, с другой стороны, Минхо думает, некоторые разговоры просто не созданы для родителя и ребёнка. Наверное. Он помогает маме по дому, делает всё домашнее задание на понедельник, дополнительно проходит пару тем по биологии, выбирает, в чём пойдёт на вечеринку, предупреждает родителей, что сегодня снова останется у Джисона, так как не хочет беспокоить их поздним появлением — и, слава богу, родители в это верят. Даже если отец всё ещё не особо доволен тем, что Минхо так часто мешается дома у госпожи Хан. Пусть так. На вечеринку к Чанбину они приходят вместе с Джисоном. — Знаете что, — Минхо вскакивает с пола, едва не роняя стоящую рядом бутылку пива, — идите-ка нахуй. Я больше никогда в жизни не сяду играть с вами, придурками, в сраную Монополию. Это, блять, просто нечестно! Гасить меня всемером, просто потому что я играю лучше вас, долбоёбов! Он хватает бутылку за горлышко и плюхается на диван позади себя, поджав ноги. — Прольёшь пиво на диван, и я заставлю тебя его вылизывать, усёк? — Чанбин угрожающе тычет в него карточками. — Да иди ты, — пыхтит Минхо, отворачиваясь, и Джисон с улыбкой опрокидывает свою голову на его поджатые ступни. — Поможешь мне? — Тебе? — Минхо оскорблённо ахает. — Да ты меня первый загасил! — Ты прав, — Чан цокает, — мы признаём, что ты хуев стратег. Всё же ты выбыл. — Минхо-хён, — Чонин высовывается из-за плеча Чана и по-доброму улыбается, — ты в любые настолки хорошо играешь. Просто выносить из них тебя — это наша стратегия. — Спасибо. Минхо обиженно отворачивается от них, присасывается губами к бутылке и заканчивает её за один заход, и Джисон возле дивана шлёпает его по голени. — Принеси тогда пиво, хули сидишь. У меня закончилось. — А пососать не завернуть? — Нет, только пиво. Пожалуйста. И затем улыбается ему, только ему, убеждённый, что этот приём работает. Если бы не работал, Минхо, наверное, не принёс бы ему пива — он ловит себя на этой мысли у холодильника, когда нагибается к морозилке, и на всякий случай берёт несколько бутылок. Вообще-то Джисону очень сложно отказать, и это только если он просит, потому что обычно Минхо проявляет заботу к нему, когда он об этом не просит — просто не умеет. Купить ему обед в столовой, потому что Джисон потратил все карманные на игры и ему очень стыдно, или, например, выключить свет и отложить его телефон, когда они ночуют вместе и Джисон засыпает первым. Это всегда было данностью в их отношениях, чем-то, что у Минхо было не отнять. И почему-то он задумывается об этом, только когда Чан, единственный из всех, посылает ему какую-то непонятную улыбку, когда Минхо встаёт с дивана. Да, они всегда были близки. Возможно, ближе, чем кто-либо в этой компании, но с каких пор Чан вообще обращает на это внимание? Минхо ненавидит думать о чём-то, что позже обязует повесить на это какой-нибудь дурацкий ярлык. Когда они расходятся, после того, как провожают Чонина до дома, и Минхо облепляет Джисона так, будто они не сидели рядом весь вечер, Чан снова это делает. Дурака кусок. — Боже, меня тошнит, меня так сильно тошнит… — Никто не заставлял тебя налегать на запасы отца Чанбина. — Отказываться, когда предлагают, — это грех! Минхо смеётся. То ли потому что это пьяная, но абсолютно смешная чушь, то ли потому что в Минхо не меньше запасов, чем в Джисоне. — Сколько нам ещё идти? — спрашивает Джисон, когда они подходят к склону в сторону их домов, и Минхо хмурится. — Ещё минут… много. Десять? — И как всегда не видно нихуя, господи, когда здесь уже поставят фонари… Минхо снова смеётся. — На, — он достаёт телефон из кармана и включает фонарик, — не хочу тащить тебя до дома, если ты вдруг запутаешься в собственных ногах и полетишь отсюда. — Щас ты отсюда полетишь, — угрожает Джисон, но телефон с включённым фонариком берёт, освещая им дорогу. — Я себя нормально чувствую, я просто пережрал сырных крекеров до этого… — Это те, которые носками воняют? — Сам ты носками воняешь! — цокает Джисон и пихает Минхо плечом — тот немного не рассчитывает, сам путается в собственных ногах и приземляется на задницу прямо в кусты. Джисону так смешно, что он складывается пополам, как старая мамина раскладушка. — Кто ещё полетит! В нос ударяет запах каких-то цветов, что-то отдалённо напоминающее хризантемы, Минхо не особо помнит, но надеется, что на них у Джисона хотя бы нет аллергии. — Придурок… — усмехается Минхо, и в голову ударяет вся тяжесть сегодняшнего вечера: те несколько бутылок пива, абсолютно нездоровая еда, поделённая на четверых бутылка соджу. Вредный Джисон. — Помоги мне! — Я щас в штаны себе нассу! Минхо цокает, недовольный, и, как только собирается встать самостоятельно, Джисон подлетает к нему, пихая включённый фонарик прямо в лицо, и хватается за протянутые руки. Он не особо видит, куда вставать, но доверяет Джисону полностью, когда тот поднимает его из кустов и вжимает в себя, цепляясь пальцами за заправленную рубашку. — От тебя пахнет, — говорит Джисон, такой запредельно близкий и непонятный в этой чернильной темноте, и Минхо чувствует его дыхание на своих губах — не романтично, от Джисона тоже пахнет, и совсем не цветами. — От тебя тоже. — Иди ты. Минхо думает о том, что они двое наверняка выглядят странно. Если посмотреть на них издалека, то может показаться, что со спиртного они не слезают совсем, и слава богу, что никому не придётся на них смотреть; время на часах уже давно за полночь. Они заходят домой к Джисону привычно через окно — Джисон специально оставил его открытым, чтобы можно было не тащиться через коридор и не будить спящих родителей и брата. Минхо подсаживает его, неспособного подтянуть вес собственного тела, снимает с его ног кроссовки, потому что Джисон попросил, и забирается за ним. — Я первый в туалет. Джисон бросает скинутую с себя одежду прямо на пол, оставаясь в одних трусах, и Минхо со вздохом наклоняется, чтобы её подобрать. Встряхнуть, аккуратно сложить на стул, задвинуть его за стол, чтобы Джисон не напоролся на него, когда будет возвращаться обратно. Минхо делает так всегда. И это делать несложно, то ли потому что привычка, то ли потому что это даже приятно — заботиться о ком-то. Минхо раздевается тоже, немного прикрывает окно, залезает на кровать и как обычно двигается к стене, пишет маме сообщение, что всё нормально, и отправляет его без звука, когда приходит Джисон. — Ты хотя бы завтра… или стой… — Джисон шепчет, забираясь на кровать к Минхо, и тот поворачивается к нему, — уже сегодня, получается… Сегодня на завтрак останешься? — Если его сделаешь ты, то без проблем, — он улыбается, и Джисону приходится придвинуться вплотную к его носу, чтобы хотя бы немного разглядеть его прищуренные глаза. — Если не сдохну. — Серьёзно? Сделаешь? Мне стоит бояться? Ты же маме кухню засрёшь. — Нормально я готовлю. — Продолжай себя тешить. Джисон стукает кулаком по плечу, но Минхо даже не двигается с места. Смотрит ему сначала в один глаз, потом в другой, правда, не совсем уверен, что это точно глаза — в этой темноте лицо Джисона смазывается в одно чёрное пятно, но даже так Минхо прекрасно знает каждую его черту, и даже самую маленькую. Если бы ему пришлось воспроизводить Джисона по памяти, каждую неровность его кожи, маленькие синячки от прыщей, эту шоколадную родинку на щеке, огромные глаза или ямку под нижней губой, то он справился бы точно на сто процентов. Минхо не особо уверен, что эта мысль в его голове выглядит натурально, зато она абсолютно правдива. — Чан выпускается в этом учебном году, — зачем-то говорит Минхо спустя какое-то время, и Джисон открывает глаза. Они всё ещё лежат, повернувшись друг к другу, и это подгоняет в Минхо дикое желание поговорить. — Да, и? — А потом я. На следующий. — Ага. — Потом Чанбин, — снова перечисляет Минхо, и Джисон как-то устало вздыхает, — и ты через два года. Чану уже осенью сдавать сунын. — Ага. — Это пугает. — Что пугает? — Джисон уточняет, устраиваясь на подушке удобнее. — То, как быстро течёт время, — Минхо поджимает губы. — Я не хочу всего этого лишаться. Не хочу, чтобы это всё закончилось. — Это неизбежно, мы вырастаем. Это пугает, да, но это… вроде нормально. — Это страшно, — Минхо шепчет. — То, что мы разойдемся, — это страшно. Просто перестанем общаться, потому что у каждого появятся свои заботы. А мы, между прочим, обещали друг другу, что будем вместе несмотря ни на что. Теперь это звучит по-детски. Не думаю, что Чан не захочет вернуться домой или Чонин обратно в Пусан. Или что мы все поступим в один и тот же универ. — Никто же не расстаётся сейчас, чё ты завел эту грустинку? — Не знаю. — Хочешь, поступим с тобой в одно место? — Хочу. И Джисон вдруг замолкает, как и Минхо, потому что приходится срочно придумать, как им двоим отсрочить расставание, потому что Минхо не сможет без Джисона, и хочется надеяться, что Джисон тоже не сможет без Минхо. — Я думал, — Минхо прочищает горло, — может, после школы в армейку. — Серьёзно? — Минхо не видит, но точно знает, что Джисон сейчас удивлённо поднимает брови. — Да, где-то как раз на два года. Пока ты будешь заканчивать школу, я отслужу, вернусь, и мы будем вместе готовиться к поступлению. — План надёжный, как батина Киа. — Согласись. Джисон тихонечко смеётся. — Я понимаю, что наши дороги тоже могут когда-нибудь разойтись… — снова начинает Минхо, и Джисон замолкает, — но знаешь… Минхо поджимает губы, подбирая слова, но Джисон, кажется, понимает, что тот имеет в виду, как-то глубинно, просто по тому, как каждый раз они заканчивают друг за друга предложения или думают об одном и том же. Он угукает, легонько стукая Минхо по щеке, и затем мягко приглаживает волосы. — Я хочу тебя поцеловать. Можно? — Что? В животе как-то предательски тяжелеет, когда Джисон это говорит. Уверенный, что ему послышалось, Минхо так широко раскрывает глаза, что становится больно, и, когда Джисону приходится повторить это снова, Минхо не уверен, что слышит — биение собственного сердца заглушает каждое слово. — У нас такая романтичная обстановка. Хочу поцеловать тебя, можно? — Я не умею. — Я научу. Минхо сглатывает, Джисон ползёт пальцами к затылку и двигается носом к носу. — Ладно. — Ты делаешь мне одолжение? — Джисон возмущается. — Просто думаю, что это странно. Мы об этом пожалеем. — Ты зануда, — цокает Джисон и немного приподнимается, — но тебе повезло, что я принимаю тебя таким. И целует. Хотя Минхо не особо уверен, что точно можно назвать поцелуем — то, как Джисон сначала невесомо прикасается своими губами к его, или то, как он мягко зацепляет его верхнюю губу и медленно оттягивает её, и это ощущается таким сладким, что Минхо кружит голову. Это его первый поцелуй, не только с Джисоном, а в целом, и на вкус он становится как мятная зубная паста, когда Джисон захлёбывается ему в рот и раздвигает губы языком. Это нечестно. Джисон почистил зубы, пока был в туалете, а от Минхо до сих пор несёт перегаром — как Джисону вообще может быть настолько же приятно, насколько это приятно Минхо? — Стой, у меня заболели щёки, — Минхо облизывается и останавливает Джисона рукой по груди. — Ты слишком напрягаешься. Расслабься. — И от меня пахнет. — Мне всё равно. Это же по-прежнему ты. Джисон так легко произносит это, так легко возвращается к его влажным губам, что Минхо одновременно окатывает жаром и захлёстывает холодом. Он не знает, что точно чувствует, когда Джисон, приподнимаясь на локте, наваливается на него всем телом, когда давит ладонью на затылок, выгибая Минхо ближе, но особенно — когда он аккуратно сталкивает языки и замирает возле чужих открытых губ, задыхаясь от стольких чувств, с которыми Минхо дрожит под его руками. В животе тяжелеет сильнее, а в паху тянет настойчивее, и Минхо волнительно сглатывает. — Что чувствуешь? — вдруг интересуется Джисон, отодвинувшись от его лица, чтобы рассмотреть — как будто он что-то может там увидеть. — Это приятно. — Хочешь ещё? — Хочу. И Джисон целует его снова.***
Это повторяется. Конечно, это повторяется. Теперь Минхо, привыкший к тому, как это может быть приятно, целует его сам. Когда Джисон лежит на его коленях и играет в Нинтендо или когда они снова засыпают вместе, прижавшись друг к другу так тесно, что спирает дыхание. Минхо просто целует его сам, утягивая к себе на бедра, и Джисон без раздумий залезает на него сверху, чтобы обозначить абсолютное главенство. Поцелуи становятся такой же частью их отношений, как забота Минхо или приставучесть Джисона, и они не разговаривают об этом, потому что Джисон знает, что Минхо не умеет разговаривать о таком, а Минхо уверен, что это между ними абсолютно нормально. Они всегда были близки, и Минхо никогда бы не подумал, что стать ближе, чем они есть, вполне возможно. Потому что их объятия вдруг становятся крепче, дольше, взгляды нежнее, молчание тише, а желание исследовать эту близость, струящуюся в каждом прикосновении, — шире. Ничего между ними не меняется для людей вокруг. Они по-прежнему проводят вместе слишком много времени и по-прежнему слишком много разговаривают друг о друге; все, кажется, просто привыкли. Но между ними для них самих определенно что-то меняется — Минхо чувствует это просто по тому, как тело реагирует на Джисона. Ему становится всё тяжелее сдержать глупую улыбку, когда Джисон рассказывает ему о том, как они с Сынмином и Феликсом отрываются в кооперативе до поздней ночи, а потом засыпают на уроках. Становится всё тяжелее не смотреть на него, когда он в шутку спорит с Чанбином и пытается доказать, что он прав, хотя понял, что это не так, ещё десять минут назад. Всё тяжелее сдерживать поцелуи, не распускать руки, не прижиматься к нему со спины, когда они совсем одни, — всё сложнее не думать, что Минхо хочет большего. И, Минхо уверен, Джисон хочет этого тоже, потому что чуть позже он показывает ему, что такое фроттаж. Точно как с близостью, Минхо никогда бы не подумал, что может поменять собственные предпочтения меньше, чем за минуту. Просто по тому, как Джисон дрожит над ним, вжимаясь собственным пахом в чужой, просто по тому, как он беспомощно жмётся влажным виском к его подбородку и прикусывает пальцы. То, как возбуждающе это чувствуется, знание о том, что Джисон не умеет быть тихим, но как старается быть им, делают из Минхо слабого человека. Жадность к Джисону рвётся наружу в каждом прикосновении, Минхо отдалённо чувствует, что ему становится его меньше — и это наверняка что-то ненормальное, но он настолько одержим новыми ощущениями, что толкает все мысли прочь, стоит Джисону упасть ему на грудь. — Устал, — шепчет Джисон куда-то ему под челюсть, и Минхо приглаживает его влажную чёлку назад. — Хочу пить. — Подать тебе Спрайт со стола? — Он уже тёплый, — Джисон морщит лицо — Минхо чувствует это буквально собственной кожей. — Принеси воды из холодоса, пожалуйста. — Тебе придётся с меня слезть. — Слишком большая жертва… Джисон перекатывается на вторую половину кровати и раскидывает руки в стороны, и Минхо, накинув футболку, не уверен, правда, чью, уходит за бутылкой воды. Брат Джисона в дверях ванной комнаты провожает Минхо каким-то подозрительным взглядом — возможно, он что-то слышал. Возможно, чуть позже он их за это осудит. Но Минхо хочется думать, что он всё понимает. — Встретил твоего брата у туалета, — шепчет Минхо, когда присаживается на кровать рядом с Джисоном и открывает ему бутылку воды. — Опять походу в танчики рубился. — А если он что-то слышал? Джисон со вздохом поднимается на кровати и принимает бутылку воды. — И что с того? — Знаешь, я не наблюдал у твоего брата ни малейшего уважения к сексуальным меньшинствам. — Нихуя себе, ты щас так нас геями обозвал? — Джисон, блять. Джисон смеётся, когда прижимается губами к горлышку, и захлёбывается водой, что Минхо приходится закатить глаза несколько раз, чтобы наверняка. Он мажет ладонью по груди, вытирает её о футболку Минхо, а затем коротким движением притягивает его ближе за полы, чтобы вытереться. — Что ты хочешь, чтобы я сказал? — тихо спрашивает Джисон, согревая дыханием чужие губы, и обнимает Минхо за шею. — Что ты будешь отрицать всё, в чём он попытается тебя обвинить. — Что? Джисон смотрит ему сначала в один зрачок, затем в другой — света от горящего экрана ноутбука хватает, чтобы разглядеть его в темноте комнаты, и Минхо с грустью замечает, какое тот строит недоумевающее выражение лица. — Почему ты думаешь, что… он будет обвинять меня в чём-то? — Джисон звучит растерянно — Минхо хотел не этого. — Потому что то, что мы делаем, немного не принято в этом обществе, поэтому лучше… — А что мы делаем? — Джисон, пожалуйста. — Нет, мне очень интересно, как ты смотришь на это. Я не обижусь, говори. — Я не собираюсь говорить что-то обидное, я так не думаю, просто… — Минхо поджимает губы, подбирая слова, и его взгляд сам находит блестящие от воды ключицы. — Я не считаю, что мы делаем что-то неправильное, но так могут посчитать остальные. — Насрать. — Нет, Джисон, не насрать, неужели ты не помнишь, как мне приходилось успокаивать тебя каждый раз после школы, когда твои тупые одноклассники буллили тебя за то, что ты каблук, раз решил принести Йеджи цветы на её день рождения?! — Я был маленьким, конечно это по мне ударило… Джисон заметно расстраивается, и Минхо не сдерживается — тянется вперёд и целует его, мягко прижимаясь к его губам, притягивает ближе, вцепившись пальцами в бока. Иногда ему начинает казаться, что сдерживать себя в моменты, когда хочется этого сильнее всего, просто невозможно. — Мы… встречаемся? — вдруг спрашивает Джисон, когда отрывается от чужих губ, и заглядывает Минхо в глаза. — Не знаю? — Минхо признаётся, запредельно честный, и, кажется, это даже не расстраивает Джисона. — Нам обязательно нужно это как-то… словесно узаконивать? — Не знаю… У меня такое… в первый раз. — У меня тоже. Джисон тяжело вздыхает, отлипает от Минхо, чтобы закрутить крышку и поставить бутылку на пол, а затем снова смотрит на него — Минхо думает, смотрит так, будто ожидает какого-то решения. — Давай оставим всё как есть сейчас? Без посвящения в наши отношения посторонних, без ярлыков, без… без обязательств? — Да, ты действительно хуёво говоришь ртом обо всём, что касается отношений, — как-то грустно усмехается Джисон, но всё равно шлёпает его по ладони своей. — Лады. Мне это тоже подходит.***
У них остаётся всего несколько месяцев до отъезда Минхо. Ещё никогда Минхо так отчаянно не любил — мысль о расставании длиною в два года его пугает. Он не привык без Джисона, а Джисон не привык без него, даже если никогда в этом не признается. Минхо старается говорить об этом меньше, успокаивать Джисона тем будущим, которое будет у них в Сеуле всего через два года, Минхо определённо старается — делает поцелуи глубже и увереннее, обнимает крепче. И если можно было бы вжать Джисона в себя, раствориться в нём насовсем, Минхо сделал бы это. Он покупает им парные браслеты, чтобы мысль о скором возвращении грела Джисона дома, а Минхо — в армейских казармах. Когда Минхо уезжает, Джисон плачет отчаяннее всех.***
Дорога от аэропорта до дома займёт где-то минут пятьдесят, если не учитывать пробки на выезде из города и желание отца остановиться в ресторане, где делают лучший, по его мнению, поккымпаб. Потом ещё немного времени на принять душ и застелить чистое постельное бельё. И сон. Минхо думает: наконец-то не в общей казарме, наконец-то не на жёсткой кровати, наконец-то дома. Родители стоят у первого выхода на улицу, Минхо видит их, когда подходит к ленте, чтобы забрать свою сумку, и мама машет ему рукой. — Посмотрите-ка на него… — вдруг ахает она, когда Минхо встаёт напротив неё, — как ты возмужал… — Боже, пожалуйста… — цокает Минхо, и мама, по-привычному маленькая, впечатывается ему прямо в солнечное сплетение, обнимает руками так же сильно, как это делал Минхо в детстве. — Я даже не могу тебя обнять, когда ты стал таким большим?! Отец пожимает ему руку и кивает — Минхо, прищурившись, рассматривает его покрытое морщинами лицо, грубые линии скул и подбородка, впалые щёки и усталые глаза, и думает о том, что видел сегодня утром что-то похожее в собственном отражении. Он даже не обнимает его, по-привычному безучастный, и Минхо обещает себе, что подумает об этом потом, сейчас слишком сильно хочется упасть лицом в подушку и забыть всё это как страшный сон. Конечно, они останавливаются у ресторана в получасе езды от Гимпо, потому что слишком долго ждали прибытия рейса Минхо и слишком сильно проголодались. Минхо берёт себе пибимпаб и ковыряется в нём так, будто оставил аппетит где-то там же, где оставил два года своей жизни — вместе с ней же того Минхо, всё ещё полного каких-то стремлений. Нет, в целом, Минхо думает, они у него и сейчас есть: он ведь всё ещё хочет поступить в вуз, вкусить той университетской жизни, которой Чан украшал каждый их телефонный разговор; всё ещё хочет найти работу и уехать, уехать куда-то туда, где не будет этого… бесчувствия, что ли. Гимпо начал терять краски, ещё когда Чан уехал учиться, к счастью или нет, Минхо никогда этого не замечал — это было и не нужно, когда всё это время он смотрел только на Джисона. И сейчас ему необходимо было увидеть его снова. — Как Джисон? — спрашивает Минхо, укладывая голову на колени, и мама поворачивается к нему с простыней в руках. — О! — она улыбается. — Он знает, что ты вернулся, я говорила. Мы как-то встретились с ним и его мамой в центре, и они расспросили меня о том, когда ты… приезжаешь домой. Загляни к нему завтра. Перед отъездом к бабуле. Как тебе идея? — Супер, — Минхо слабо усмехается и встаёт с пола, чтобы помочь маме вдеть одеяло. — Как его… его родители в целом? Дохён? — Госпожа Хан хорошо, — мама кивает самой себе, — Дохён поступил на магистратуру в Корё, представляешь? Большой молодец, что продолжил обучение. Родители, наверное, так им гордятся. Минхо понимающе поджимает губы — да, он молодец. — Я так соскучилась по тебе, — говорит мама, когда ласково прижимается тёплой ладонью к щеке, и Минхо безвольно ластится к ней, как тот, кто никогда этой ласки не чувствовал, — и папа тоже. — Да, он, наверное, даже больше тебя, — устало смеётся Минхо, и мама недовольно хмурит брови. — Перестань. — Ладно-ладно! — он вскидывает руками. — Я пойду. Спокойной… — Знаешь, я пойду немного прогуляюсь. — Сейчас? — Да, — Минхо пожимает плечами и обращает внимание на это беспокойство в маминых глазах, когда она провожает его взглядом до шкафа, из которого Минхо достаёт старую зипку, — ты знаешь, что я не очень люблю перелёты. Нужно немного подышать, освободить мысли, я не знаю. Я просто не усну. Минхо накидывает на себя кофту, застёгивает её до груди, поправляет едва влажные волосы на макушке — мама всё ещё смотрит. Он буквально чувствует её тревогу, распространяющуюся вокруг как неприятный, надоедливый душок, и считает своей обязанностью убедить её, что с ним всё в порядке. — Возьму телефон, — он вздыхает и берёт телефон с зарядки, — всё нормально. — Только недолго, ладно? — Мам, я два года отслужил, а ты со мной как с пятилеткой сюсюкаешься. Когда Минхо выходит на улицу, захлопывая за собой дверь, ночная прохлада тоскующе целует его лицо, облепляет бодрящей свежестью — и Минхо напивается ей с жадностью. Спускается по лестнице к дороге, срывает с вишни пару листьев и тянет их к носу, вдыхая запах. Пахнет детством. В доме у семьи Хан Минхо насчитывает только один горящий свет, окна занавешены, но Минхо не сдаётся — подбирает засохшую ветку под вишней и стучит кончиком по стеклу. Он не уверен, сколько прошло времени, прежде чем Джисон распахивает занавески в стороны и замирает прямо так, с раскинутыми руками и вытянутым от удивления лицом. Минхо кивает ему на ручку, но Джисон выпускает всё из рук и исчезает в комнате. Он что, не рад его видеть? Минхо ему чем-то помешал? Минхо заносит руку с веткой ещё раз, но поворачивается на какой-то шум за деревом — Джисон бежит к нему, спотыкаясь из-за узких тапочек, которые наверняка в темноте принял за свои, снова раскидывает руки и влетает в него, сцепляя ноги на пояснице. Минхо вдыхает и его запах тоже, когда утыкается носом в висок, и Джисон пахнет чем-то таким родным, чем-то таким знакомым и приятным, что он никак не может насытиться им сполна. Вот они — все краски Гимпо в одном человеке; безграничная живость, которой Минхо так сильно не хватало и которая способна заставить его наконец вздохнуть полной грудью. Он обнимает его, стискивая ребра руками, жмётся щекой к виску так, будто между ними нет границ — их и правда там никогда не было, бесконечности между ними просто никогда не существовало. Джисон впивается в Минхо всем своим телом, потому что шутки про «раствориться друг в друге» никогда не были шутками. Когда Джисон приподнимается, чтобы заглянуть Минхо в лицо, и кладёт ладонь на чужую щёку, то смотрит так, что у Минхо предательски подкашиваются колени. — Ты ебанулся, — говорит вдруг Джисон и смеётся, — почти два часа ночи. Я думал… думал, что тебе понадобится немного времени… — Пока мы ехали до дома, мне хватило, — Минхо хмыкает, перемещая одну руку под чужую задницу. — Прости, тебе тяжело? Зря я, наверное… Я вообще-то поднабрал немного, недавно встал на весы, а там плюс четыре килограмма. Я думал, из-за стресса похудею, а я набрал, прикинь? У меня даже… животик появился… — Мне всё нравится. — Ты так говоришь, потому что не видел моё пузо. — Я тоже набрал. Где-то килограммов семь. — Мышечной массы, блин?! Это нечестно! Минхо поджимает губы в улыбке, ласково проводит рукой по спине, и Джисон расслабляет нахмуренные брови. — Поцелуй меня, — Минхо просит, — пожалуйста. Боже, это однозначно лучше, чем окончание службы. Лучше, чем тот пибимпаб, чем долгожданный душ, лучше, чем запах дома и ощущение того, что теперь ему не нужно никуда торопиться. Это лучше всего на свете, то, как Джисон коротко прижимается к его губам, согревая щёку ладонью, и теперь Минхо по-настоящему чувствует, что находится дома. — Зайдёшь? — нетерпеливо спрашивает Джисон, отодвинувшись от его лица, и заглядывает в глаза, смотрит сначала в один зрачок, потом в другой, и Минхо ласково приглаживает упавшую на глаза чёлку. — Не могу, — он вздыхает, — завтра поедем к бабуле. Потом ещё к тыще родственников. Папа хочет уехать пораньше, и я хотел бы поспать хотя бы немного, поэтому… — И чё пришел тогда? — Э-э… Увидеться? Джисон огорчённо вздыхает, и Минхо обжигается его горячим дыханием, когда припадает губами к чужим снова. Такое чувство, что они не целуются, нет, просто прижимаются друг к другу, будто за два года разлуки забыли, что между ними может быть что-то глубже, что-то интимнее простого поцелуя — даже если Минхо думает, что ничего интимнее этой тесной сокровенной близости между ними никогда не было. Ничего не вызывало у Минхо чувств столько же, сколько вызывает Джисон, когда целует его в ответ. А потом он сползает с него, схватившись руками за плечи, встаёт на ноги и отходит на полшага. Минхо поправляет Джисону футболку, вытянув руку, осматривает его с ног до головы, когда видит пятно от кетчупа на растянутых шортах и тапочки, явно не принадлежащие ему, и Минхо думает, как сильно скучал по всему Джисону целиком. Там, в армии, чтобы понять, что он всё ещё человек, этого сильно не хватало. Этих сверкающих красок. — Когда тебя ждать? — спрашивает Джисон с грустью, и Минхо где-то в глубине души начинает бороться с собственным желанием лечь прямо под его окном и никуда не уходить — только чтобы Джисон не делал это расстроенное лицо снова. — К понедельнику? — предполагает Минхо и машет Джисону рукой, чтобы тот двинулся за ним к дороге. — Я тебе напишу. Или позвоню. Или приходи ты, когда хочешь, двери всегда открыты для тебя, даже когда дома никого нет, ты это знаешь. — Звучит бессмысленно, — усмехается Джисон, и Минхо почему-то соглашается. — Ладно. Буду ждать твоего возвращения. Опять. — Не расстраивайся, — умоляет Минхо, когда они останавливаются, и мягко берёт его лицо в ладони, — у нас целый год впереди, куча времени, — говорит Минхо и целует в щёку, — а потом ещё, — целует в уголок губ, — и ещё… — Да, верно, — Джисон почему-то неловко усмехается, и Минхо коротко целует его в губы, чтобы убедить в своих словах. — Ночи, ДжиДжи. — Сладких снов, хён. Минхо машет ему рукой, когда разворачивается к дому, уже представляя, как завалится лицом в подушку и не проснётся до того самого момента, как отец не скажет ему, что пора выезжать. Чувствует собственной спиной какой-то нездоровый тяжёлый взгляд и оказывается прав, когда разворачивается снова — Джисон всё ещё стоит на месте. — Ты собираешься проводить меня взглядом до двери? — Нет. — Тогда что? — Я… Джисон вдруг замолкает, коснувшись пальцами поджатых губ, и опускает голову, видимо, подбирая слова, но Минхо кажется, что это выглядит так, будто он собирается рассказать ему о какой-то провинности — совсем как делал это в детстве, когда опрокидывал мамины горшки с цветами или приносил домой проходные баллы по промежуточным тестам. То, как тревожно он покусывает губы, прежде чем поднять голову, начинает беспокоить Минхо. — Я уезжаю учиться в Америку. — Что? Минхо путается. Он сказал, что у них впереди ещё куча времени, чтобы побыть вместе — всё это теперь не имеет смысла? Август наступает через неделю, и у них всего неделя? Неделя, чтобы восполнить два года? — Стой, в смысле? — Минхо подходит ближе. — Что это значит? Мы хотели поступать вместе. — Ну, тебя не было два года, и мы с мамой рассматривали много вариантов… — Джисон прочищает горло, нервничает, Минхо чувствует его тревогу буквально собственной кожей, когда стоит так близко, — и вариант с тем, чтобы дождаться тебя, тоже, просто… Я ничего не ожидал, но я получил стипендию в сорок процентов. Это очень… круто. Наверное. — Тогда я мог поступать сразу после школы, не дожидаясь тебя. Джисон, мы договаривались. — Нет, мы не договаривались, — Джисон злится. — Я просто предложил, мы никогда об этом не разговаривали. Даже о том, куда будем поступать. Мы ничего друг другу не обещали. Как я мог быть уверен в том, что ты вернешься и захочешь со мной вообще… общаться? Минхо оскорблённо ахает, когда Джисон давит на него своими оправданиями — он никогда бы не подумал, что недоверие к Минхо после всего, что он для него сделал, может так сильно беспокоить Джисона, что он даже решит усомниться во всех… необещаниях? Если это были не обещания, тогда что? Они были слишком молоды, чтобы об этом думать, почему Джисон не дождался его, чтобы решить всё за целый год отдыха после школы? Неужели ему не хватило бы целого года, чтобы решить, что они будут делать дальше? — О господи… — Минхо прикладывает ладонь к потяжелевшей голове и с недовольством отмечает, что у него предательски трясутся пальцы. — Ты не помнишь? — снова размякает Джисон, когда пытается заглянуть ему в глаза. — Мы не обговаривали это, мы просто… посмеялись и… когда ты решил уйти в армию, я поддержал тебя, потому что ты лучше знаешь, что тебе нужно делать, и я всегда буду поддерживать тебя, потому что… просто потому что. Почему тебе так сложно поддержать меня? — Потому что тогда мы расстанемся! Джисон недовольно поджимает губы, когда Минхо несдержанно выкрикивает это, достаточно громко, чтобы разбудить родителей Джисона, но всё ещё тихо, чтобы разбудить собственных. Он не хотел этого, просто не заметил, как эмоции захлестнули с головой, забились под грудью в тревожном напоминании о том, что Минхо всё ещё многое чувствует. Особенно, эту липкую уязвимость. — А мы разве встречались? По-моему мы… снова ничего друг другу не обещали. Это была твоя инициатива, — хмыкает Джисон, так безразлично и сухо, что Минхо на момент сомневается, что стоит перед причиной своего возвращения домой. — Почему ты вообще не дождался меня? Чтобы решить этот вопрос со мной? — Тебя не было два блядских года, — Джисон повторяет, и его голос тревожно содрогается, когда он пытается звучать тише, чем хочет быть на самом деле, — мы разговаривали от силы раза три. Я думал, что больше тебе не нужен. Я понимаю, что у тебя было не особо много времени, но… Блять, сам надумал. Но и ты со мной не говорил. Слишком много времени было, чтобы обо всём подумать, и я подумал, что… мне не нужно так. Я хочу с обязательствами и… что там было ещё? И ты, я думаю, тоже, судя по тому, как цепляешься за моё присутствие. Я не собираюсь обговаривать с тобой каждое своё действие, пока ты не мой бойфренд, жених или дальше по списку, у тебя просто нет на это прав, если честно. Минхо чувствует себя опустошённым. Голова забита, слишком много мыслей крутятся, слишком много чувств вокруг, которыми Джисон здесь насорил, слишком много всего, с чем придётся разобраться — и Минхо так сильно устал, что не хочет, чтобы это произошло прямо сейчас. Он смотрит Джисону в глаза, и тот смотрит в ответ, молчаливо. Да, возможно, сейчас он тоже хочет по-другому. Эти ощущения внутри, с которыми Минхо любуется Джисоном, уже давно вышли за рамки «оставить всё как есть», теперь это что-то большее, что наверняка случается в первый раз не у него одного. Как же бесит, что Джисон прав. — Ладно… — Минхо прочищает горло, отводя взгляд, — давай… поговорим об этом после моего турне по родственникам. Хочу немного это… обработать. — Ладно, — грустно отвечает Джисон, поджимая губы, — прости, что так всё резко выдал. Ты даже не отдохнул толком. Боже, я дурак… извини. — Всё нормально, — Минхо кивает ему с усталой улыбкой, трогающей его губы, и Джисон выглядит как тот, кто ему не верит, — сейчас тоже нормально. Будет время подумать. Спокойной ночи. Когда Минхо уходит домой, то всё ещё чувствует этот напряжённый взгляд собственной спиной, только в этот раз не оборачивается.***
Джисон приходит к нему через неделю сам. Родители уезжают к бабушке снова, будто не виделись с ней неделю назад, и Минхо остаётся один, в благословенном одиночестве, на целые выходные. — Привет, — говорит Джисон, когда Минхо открывает ему дверь, а затем поднимает какой-то пакет со скрипучими контейнерами внутри, — я принёс тортики. Это не попытка заслужить твою благосклонность, просто у нас в центре новая кофейня открылась, а ты там ни разу не был, и я решил, что лучше принесу-ка эту кофейню к тебе. Минхо усмехается и забирает пакет, Джисон заходит внутрь, скидывая с себя тапки. — А ещё мама сказала, что твои родители уехали на целые выходные, — Джисон чуть повышает голос, потому что Минхо уходит на кухню, чтобы поставить пакет на стол и нажать на кнопку электрического чайника. Следующее он говорит куда тише, когда встаёт у Минхо за спиной: — Хочу провести эти выходные с тобой. Можно? Когда Минхо разворачивается к нему, щекотно проскальзывая взглядом по лицу, и прижимается к нему всем своим телом, обнимая руками за спину, Джисон как-то облегчённо вздыхает на ухо — наверняка это значит что-то типа «можно». Он не знает, сколько они стоят так, хватаясь друг за друга руками, сколько раз Минхо нежно проводит ладонью по спине, сколько раз Джисон трётся щекой о его плечо, но отлипают друг от друга, точно когда шумит электрический чайник. — Когда ты уезжаешь? — с грустью спрашивает Минхо, прикусив щёку, и принимается заваривать Джисону кофе. — В середине августа. На этом их разговор заканчивается, они пробуют принесённые Джисоном пирожные в тишине, изредка посматривают друг на друга, будто чтобы убедиться, что никто ещё друг от друга не ушёл, а когда кофе Джисона заканчивается, Минхо вдруг понимает, зачем он пришёл. Он всё ещё не согласен с его решением, и он ненавидит эту ситуацию, он всё ещё болезненно к нему привязан, но Джисон прав — он не его собственность. Ему не нужно спрашивать Минхо или обговаривать что-то, пока они оба не скажут это вслух, пока слова не сойдутся в целое предложение, которое значило бы, что они встречаются и с этих пор могут принимать решения вместе, особенно те, от которых будет зависеть их совместное будущее. А пока всё, что есть сейчас, — что-то больше, чем дружба, но меньше, чем настоящие отношения. — Пожалуйста, не выгоняй меня, — вдруг говорит Джисон, когда тишина между ними становится оглушительно громкой. — Я не собираюсь тебя выгонять. Что за глупость?! — Я не знаю, просто… Я чувствую себя не в своей тарелке с тех пор, как ты уехал, а теперь… Не знаю. — Приехал я, но не совсем я? — Да нет, — Джисон вздыхает, — приехал как раз ты. Просто я был к этому не готов. Ни к тому, что ты уедешь, ни к тому, что ты вернёшься обратно, и это всё продолжится так. Я не знаю, что нам делать. Я не хочу расставаться насовсем, кто знает, вдруг мне там не понравится и я захочу вернуться обратно? Минхо смеётся, и Джисон улыбается вместе с ним, немного неловко и беспокойно, но всё же улыбается. — Я тоже не хочу обрывать наши отношения, — признаётся Минхо, краснея ушами так, будто это было что-то громче и весомее, чем «я хочу встречаться с тобой». — Какие у нас есть варианты? — Начать встречаться. — О боже… — И расстаться, когда я уеду. Чтобы ты мог найти себе кого-нибудь нормального. — Мне не нужен кто-то нормальный, мне нужен ты. Джисон смущённо прячет нос в стакане с кофе, даже если Минхо знает, что он всё давно допил, и Минхо вдруг выпрямляется, берёт из рук стакан и ставит его на стол, только чтобы взять его ладони в свои. — Нам в любом из вариантов будет больно, так? — спрашивает Минхо, и Джисон кивает. — Отношения на расстоянии не потянет никто из нас. Тем более с такой разницей во времени. Это, конечно, не самое главное, но единственное, что у нас есть в перспективе. — Ага. — И мы не сможем друг друга забыть, — продолжает Минхо, и Джисон снова кивает. — Если мы прекратим вообще всё, станет только хуже. — К чему ты ведёшь? — К тому, что… — Минхо набирает воздуха, ласково погладив Джисона по тыльной стороне ладони пальцами, — если нам всё равно суждено расстаться, давай сделаем это сейчас? — Не понял. — Прекратим вести себя так… — Как? — Ну… — Минхо кивает на их сцепленные руки, и Джисон с обидой вырывает из чужих пальцев собственные ладони. Джисон задумывается, прикусив губу, и Минхо с нежностью очерчивает взглядом его сложное лицо, почти борется с желанием прикоснуться к его мягкой щеке с шоколадной родинкой, но одёргивает себя. Он всё-таки предложил эту глупость — должен соответствовать. — А можно… мы в последний раз… поцелуемся? Минхо поднимает брови в удивлении. — Думаю, можно. Оказалось, что нельзя. За прощальным поцелуем следует второй, третий, ровно в тот момент, когда поцелуи перестают ощущаться прощальными, Минхо обнаруживает себя на собственной кровати, над Джисоном, крепко обнимающим его своими ногами. Эта кровать не была сделана для двоих, но, Минхо думает, с тех пор, как он нашёл в себе это настойчивое желание растворить в себе Джисона или раствориться в нём самому, их никогда не было двое, было только одно целое. Это снова у них в первый раз. Джисон принимает его с доверием, в котором Минхо уже успел усомниться и которое обнаруживает снова, когда Джисон только нетерпеливо тянется к нему за прощальным поцелуем. Это сложно, практически невыполнимо — напиться Джисоном сполна, надышаться им на долгие годы вперёд, запомнить губами каждый сантиметр его тела, чтобы потом, в душной темноте комнаты, вспоминать, каким восхитительным он был и с этими четырьмя килограммами, и с этими слезами, льющимися по щекам. Только когда Джисон меняет их местами, навалившись на него сверху, Минхо понимает, что насладиться им до конца просто невозможно. — Я люблю тебя… — Минхо даже слабо узнаёт свой голос, слишком жалобный, слишком отчаянный, стоит ему произнести это и обжечь дыханием чужие губы. — Произнесёшь это снова? И он повторяет их, словно одержимый, нашёптывает их как священную молитву, слишком обеспокоенный, что её могут услышать посторонние, нашёптывает так, будто это убедит Джисона остаться. Даже если Джисон уходит утром.