глупый вопрос

      В белых коридорах стойко пахнет медикаментами, люди бегают туда-сюда, где-то слышится плач. Всё это давит на нервы, но не больше, чем эфемерный страх за каждую душу, лежащую в палате пожизненно. — Доброе утро, Одасаку — врач распахивает дверь и в нос ему ударяет пряный запах карри — Младшие принесли? — подросток кивает в ответ. Скрестив ноги, он сидит на постели, прикованный капельницами и катетерами. — Тебе нельзя, помнишь? Ода помнит и только бросает взгляд на контейнер с едой. Неоднократно сбегающий и нарушающий правила, злобный и холодный, он давал гладить свои плечи и, присмотревшись, взгляд его больше не кололся неприязнью. Одасаку не стало этим утром Санитарки очень скоро убирают постель, заключение о смерти в течение пары дней ложится на стол. Рак поджелудочной железы. Время смерти 13:20. Врач подписывает бумаги и закрывает синюю папку. С глаз долой, из сердца вон. Когда-то лаборантом в таком месте он встретил свою любовь. Совсем не романтично, его ледяные руки двигались всё тяжелее с каждым днём и скоро не могли даже дрожать от холода. Глаза закрылись, прокатившись слезой по щеке, и его сердце перестало биться, перестало болеть. Хотя, сердце будущего врача тогда впервые заныло. И долго, долго болело. Болит каждый раз, когда он смотрит в глаза этих детей. В них очень быстро пропадает надежда. По коридорам ходят аниматоры. Они развлекают ребят, они дарят им шарики. Они курят по дороге домой, осознавая, что ребёнка увезли прямо при них. Врач закрывает краснеющие глаза ладонью, вырывается тяжёлый вздох. И опять. —Доброе утро, Тацухико — он улыбается, мальчишка – ну правда, ещё мальчишка же – не поднимает на него взгляд. глаза его беспричинно слезятся и он хмурится, давая мигрени разрастись, оплести каждый сантиметр черепной коробки. Врач знает что делать. Врач даёт лекарство, пишет симптомы в карту. — Отдыхай — дверь закрывается молча. На приоткрытом окне звенит колокольчик, переливами радуги блестящий по белым стенам. —Он меня пугает — шепчет тоненько мальчик, такой же тонкий, словно тростинка. —Не заглядывай в чужие палаты, Ацуши-кун. Идём — врач протягивает мальчику руку, от хватается за большую ладонь взрослого и идёт к своей палате. Не хочет отпускать, лепечет о том, о сем, и крепко сжимает чужие пальцы. —Мне пора, Ацуши, не скучай — ладонь ложится на белëсые волосы и треплет неровную чёлку. Тяжелее всего с сиротами, едва ли больница может добиться, чтобы дети доживали свои месяцы в оборудованной палате. Ацуши очень повезло и, кажется, он понимал, и брал от этой возможности всё – все яблоки у санитарки и все объятия, которые только может собрать, пробегая по коридору с процедур. Он радостно заглядывает в чужие палаты и машет руками, болтает без умолку, пока медсестры не утаскивают его в палату, хотя даже так продолжает болтать, выглядывая из-за косяка макушкой. Снова и снова, одно и тоже каждый день. —Доброе утро, Рюноскэ — в палате темно и врачу нужно несколько мгновений, чтобы разглядеть на белой простыне бледное лицо мальчика. —Мне нужен свет, чтобы провести осмотр — врач открывает жалюзи, включает свет дальних от постели ламп. — Когда я умру? — сиплый голос и громкий, надрывный кашель. Кожа сухая-сухая и почти такая же белая, как простыни. На подушке куча чёрных волос, что ломаются и выпадают, сдерживаемые последнее время только косынкой. — Я не знаю — врач останавливает свою руку на плече, до жути остром, неприятно-хрупком. Мальчик прикрывает глаза. — Глупый вопрос — врач шепчет. Витиеватые записи в карте откладываются на тумбочку, которая едва ли не покрывается пылью. Нечему там стоять. Пятая палата, Тацухико Шибусава, инсульт. Бумажки-бумажки-бумажки. Каждое имя становится бумажкой, убирается в ящик и забывается. Профдеформация, обходящая Верлена стороной который год, болезненный и долгий. —Доброе утро, Ацуши — он заходит в палату и мальчик бросается ему на ноги, обнимая слабыми детскими руками — Слышал новости? —Я еду домой! — он прыгает от счастья, сжимает халат, на брошенный на плечи врачу. — Совсем скоро приедут мама и папа, будешь с ними знакомиться? — доброжелательная улыбка в ответ на детский лепет. Искренняя. Он рад за этого ребёнка. —А этот черт из табакерки пойдёт гулять? — Ацуши большими глазами смотрит на врача, когда они проходят мимо тëмной-тëмной палаты. —Нельзя так говорить, Ацуши — совсем беззлобно, но мальчик молчит — Беги к Йосано-сан, вы погуляете — он похлопывает ладонью детское плечо, которое становилось всё крепче. Верлен отмечает это среди вороха мыслей и разворачивается. —Доброе утро, черт из табакерки — свет включается у дальнего ряда ламп, Рюноскэ сразу накидывает на голову одеяло. —От меня не спрячешься — Верлен приподнимает край одеяла и заглядывает туда наклоном головы. Они встречаются глазами – совершенно серьёзными – и Верлен не может сдержать улыбку. Нахохлившийся Рюноскэ хихикает, растягивая в улыбку сухие как у старика губы. —Зверька выгуливают? — Рюноскэ прикрывает руками грудь, не давая приложить стетоскоп, пока Верлен ему что-то говорит, грея металлическую головку в ладони. —Давай послушаю, быстрее закончим — Поль берёт Рюноскэ за запястье, совсем слабо, не сжимая тонкой кожи, но мальчик шикает, прижимает руку к себе. — У меня есть, что тебе рассказать — почти загадочно, издалека начинает Верлен — И говорить я буду долго.. — он смеётся между слов — Но только после осмотра. —Почему? — почти капризно клянчит Рюноскэ. — Врачебная тайна, а после осмотра я уже не врач — Поль улыбается мальчику, смотрит в его непонимающие глаза. —А кто вы..? —Угадай — он с интересом наблюдает за реакцией. —Папа..? — совсем тихо, словно прижав невидимые ушки к голове, с надеждой спрашивает Рюноскэ. Внутри что-то колет. —Нет, Рюноскэ, не папа. Давай я тебя послушаю, а то не успеем — Верлен тянется к рукам Рюноскэ, мальчик послушно убирает их и дышит правильно-правильно, почти не задыхаясь и явно собой гордясь. —Молодец какой, скоро домой поедешь — Поль помогает застегнуть толстые пуговицы пижамы. —Домой..? Я не хочу обратно — бубнит Рюноскэ и Поль хочет как-то его утешить. Но как? Сейчас совсем не время для лжи. В палату тихо заходит санитарка. Время обеда. —До встречи — Верлен машет Рюноскэ рукой, но тот не смотрит. Время осмотра заканчивается. Дни, дни, недели, месяца. Дети в палатах тлеют на глазах, но те, что улыбаются до конца не дают краскам покинуть белые стены. –В нашей профессии нельзя привязываться ни к кому из них – окурок летит в землю, втаптывается ботинком в грязь –Я не могу их оставить.. Я не могу – дрожащая рука роняет сигарету и, не туша, он уходит. От разговора и страха потерять решимость. –До свидания – медсестра провожает Верлена до поворота и холодный коридор скрывает его за тяжёлой дверью. Февральский холод пробирает до костей, хочется замереть, только бы тепло не растрачивалось, вопреки здравому смыслу, конечно. Поль приверженец здравого смысла, он продолжает идти. Напролом и весь мир к чертовой матери. Поэтому следующим утром на заднем сиденье сидит, выглядывая в окошко, черноволосая и живая, словно птичка, девочка. Тонкая и бледная, как куколка, щебечущая и поющая, шуршащая пакетом в руках. –Доброе утро, Рюноскэ – Верлен заходит в палату, щелкая выключателем. –Сегодня воскресенье – недоверчиво уточняет мальчик, тут же выйдя из дремоты. подъем в выходные куда позже, чем в будние дни. –Помнишь, какой сегодня день? – Верлен улыбается, но мальчик лишь хмурит редкие брови, обиженный и сонный. – Смотри, что у меня есть – уже осторожнее, тише. Верлен садится на постель и кладёт перед мальчиком бумаги – Прочитаешь? –Да. – ревностно отвечает Рюноскэ. он умеет читать и злится на всех, кто в нём сомневается. –Вот здесь – Верлен показывает на строчку печатных символов. –Привет, малыш – медсестра завозит в палату коляску, её грустная улыбка пугает Рюноскэ, но он читает, ищет нужные слова. – Всё готово – в руки Верлена отдаются последние документы. –С днём рождения! – кричит Гин и мажет слезы по щекам, бросаясь на коляску брата. Дверь закрывается с мерзким хлопком. Акутагава Рюноскэ. Дата выписки... Дата оформления документов об опеке над Гин и Рюноскэ Акутагава... 1 марта. Первый день весны.