Wenn du es willst

(1930) — ...Фройляйн Бах? Гюнтер, старый дворецкий, застыл в дверях, как громом пораженный. — Впусти же: дождь... — упрекнула его Флориана, придерживая легкий плащ. Двери особняка ван Лингенов захлопнулись за ней, преградив путь непогоде. Ковровая дорожка, отдающая вкусами мадам консул, покрылась пятнами влаги. В другое время Гюнтер бы нахмурился, но явление фройляйн Бах его уж слишком потрясло. — Что вы здесь делаете?.. — Я пришла к Отто. Лицо Гюнтера скривилось — грустно и болезненно. Он дважды оглядел бедняжку — та намокла, пока добиралась от ворот — и осторожно уточнил: — Он приглашал вас? Флориана скупо кивнула — нет, и отвела свой взгляд. — Мне нужно с ним увидеться. — Но вы же знаете... — Да, — она бледно подняла газету, которую хранила с рокового вечера. Точнее говоря, ее хранила горничная, пока хозяйка была в больнице. Взглянув на нее раз, Флориана неделями пыталась выбросить все из головы — но броский заголовок «Пожар в опере! Сын консула борется за жизнь!» взял над ней верх. — Что ж, я... — замялся Гюнтер, потирая свой висок. — Право же, без звонка... не знаю... — Пожалуйста, — произнесла она, негромко. Не найдя больше слов, Гюнтер помог ей снять мокрый плащ. Оставив вещи на комоде, она, словно во сне, шагнула к двери в гостиную. — Герр ван Линген в столовой, — поправил ее Гюнтер. — Утренний чай... — Благодарю. Сжав руки за спиной, седовласый дворецкий смотрел ей вслед, пока скромное платье не исчезло за расписным стеклом. Просторная гостиная и ее роскошь оставили Флориану равнодушной. Она ни разу не бывала у ван Лингенов — но помнила все редкие визиты в богатые дома. Сейчас же широта камина, блеск картин и пышность мебели казались ей пустыми, серыми, словно туман, заполнивший Берлин. Дверь в столовую была прикрыта. Флориана негромко постучала в нее, не осмелившись войти без спросу. — Никого нет дома! — ответил бодрый голос, растягивая гласные. Сердце Флорианы сжалось; собрав остатки смелости, она отвела дверь и шагнула внутрь. Длинный стол на двенадцать персон был пуст — за исключением места у изголовья. Его занимал господин в дорогом халате, запахнутом поверх домашнего костюма. Чашка чая в мягких, чуть полноватых пальцах поднялась над блюдцем. — Отто... Тишина, застывшая между двумя, сорвалась в грохот. Чашка рухнула на блюдце, разбившись надвое; ван Линген вскочил, едва не опрокинув стул, и вскрикнул: — Флори!.. Глаза бедняжки застлала пелена. Она уперлась в столешницу, не отрывая взгляд от человека, замершего перед ней. Лицо, расплывшееся, словно в окне при ливне, пересекала черная повязка. Оно казалось странным, будто скошенным на один бок; спустя мгновение она невольно поняла, что у него нет уха. — Что ты здесь делаешь?.. — выпалил Отто, отчаянно забросив руку за спину. — Что с тобой?.. Вопрос, глупейший ввиду тех событий, от которых пострадали оба, подкосил ван Лингена. Схватившись за спинку стула, он присел и прикрыл губы трясущейся ладонью. Черты породистого, но обделенного эстетикой лица немного прояснились; повязка покрывала глаз и обожженную правую скулу. — Ты же в порядке?.. — Я?.. В порядке?.. Бледные щеки ван Лингена вспыхнули пятнами багрового. Это выглядело пугающе — и нелепо; вконец смутившись, Флориана умоляюще взглянула на него. — Скажи, что ты здоров! — Я... — выдал он, чуть не задыхаясь. — Я-а... — Газеты писали, что ты при смерти! — Я н... наглотался дыма. Обжег легкие... Все хорошо... — Ах, бедный Отто... Подняв ладонь чуть выше, ван Линген попытался скрыть увечье. Нервная дрожь охватывала его волнами, разбиваясь о слабость и смущенность. — К... как ты сюда попала? — запнулся он. — Гюнтер впустил меня. Негромко застонав, ван Линген повернулся к ней левым боком. Грудь тяжело вздымалась в прорези халата; не будь он посредственным лгуном, и Флориана не поверила бы его недавним заверениям. — Я не могла оставить все так, — пояснила она. — Я знаю, ты... ты бросился в огонь, чтобы спасти меня... — Да. И не спас. — Мне жаль, что все так вышло. — Жаль... Скривившись, Отто скользнул ладонью по лицу. — Я рад, что тебе есть кого жалеть. Теперь... — Прости, что я так долго. Ты был болен, я не решалась позвонить. Потом — дела, новый контракт... Ганс подыскал нам помещение для репетиций... — Вот как... — Мне нужно было время. Я ждала, но в прессе не было ни строчки. Наконец я вызвала такси — и убедила Гюнтера. Знаю, ты этому не рад, но я хотела сказать тебе... — Ах, разве ты не с Ричи?.. — в сердцах бросил он. Невольно вздрогнув, Флориана свела пальцы. — Нет. Больше нет. Между ними зависла тишина — одна из тех, что предвещают надежду или катастрофу. Дыхание ван Лингена замедлилось; он почти замер, побледнев и скосив взгляд. — Но почему?.. — Он оказался... не тем, кем я его считала. Ван Линген вздернул голову, забыв о конспирации. От уха не осталось ничего — в другое время темное отверстие ее бы напугало, но не сейчас. — К... как это? — Не знаю, был ли виной пожар, но он ко мне переменился. Стал раздражителен и груб. Однажды он... — Он бил тебя?.. Единственный глаз Отто вспыхнул ужасом. — Да. Один раз. Мы возвращались с репетиции, но у машины заглох мотор. Был вечер, и я попросила его посадить меня на трамвай. Он вспылил — сказал, что все починит... но он же не механик... я возразила, он сорвался и... — Мерзавец! Кулак Отто влетел в стол — несколько тише, чем с чашкой. — Я этого так не оставлю! Чертов хам! Я... я отколочу его! — Ах, прекрати! Он же убьет тебя! Сникнув, ван Линген не решился продолжать. — Ганс увидал мою губу и пригрозил, что выставит меня, если я его не брошу. Конечно, в шутку... но я сама хотела с ним расстаться. Он обругал меня, сказал, что... что жалеет... что тогда ринулся... — Ну хватит! На редеющих висках ван Лингена проступил пот. — Тише... — взмолилась Флориана, видя, что ему нехорошо. — Тебе нельзя так волноваться... — Да как он смеет?.. Я... лежал в бреду... и то бы никогда... — Пожалуйста, уймись! Дернув щекой, ван Линген отвернулся. Нос с мягкой горбинкой опускался все ниже, пока совсем не сник. Он тяжело вздохнул и бросил: — Впрочем, какая теперь разница. Я выслушал тебя. Можешь идти. Сердце Флорианы сжалось — внезапно и мучительно. — Ты... зол на меня? — Нет. Я не хочу тебя задерживать... — он по привычке свел ладони, не успев опомниться. — Хм... как видишь, я... я потерял два пальца... к счастью, крайних... мне это не мешает, но... — Да что с тобой стряслось?.. — Ах, что?.. Как сложно догадаться! Вспыхнув, ван Линген окатил ее яростным взглядом. — Что ж, я скажу! Я бросился в твою гримерку! Тебя там не было! Вокруг — огненный ад! Я выбежал на лестницу... спустился к сцене... и тогда... сверху свалился кусок балки... Я вскинул голову на треск... и тут меня огрело по лицу... Голос ван Лингена дрожал, как и он сам. — Огонь попал мне в глаз... все словно разорвало болью... как от ножа — лезвие входит в глазницу, нерв... Я рухнул на пол... в горящий хлам, на свою руку... пальцы обуглились до сухожилий... я... видел их, когда меня спасали... кажется, меня вывернуло... больше я ничего не помню... Флориана медленно прикрыла лицо. — Словом, это было неприятно, — заключил ван Линген. — Очнулся я в больнице и был довольно плох. Матушка не могла на меня смотреть; отец старался, но и у него не выходило... Мне повезло, что это был правый глаз — он и так почти не видел... по крайней мере, больше не придется носить монокль... Нервно усмехнувшись, ван Линген приподнял повязку. — Выглядит не очень, — он коснулся на удивление плоского века, — но я уже привык. — Отто... Флориана едва сдерживала слезы. — Мне так жаль... ужасно жаль... Ван Линген прочистил горло и откинулся на спинку стула. — Что ж! — бодро заявил он, сплетя оставшиеся пальцы. — Жизнь продолжается, худшее позади. Мне тридцать; я стóю два с лишним миллиона; думаю, будущая супруга сможет смотреть мимо этой части... или, хм, погасит свет... Коснувшись рыжей брови, он чуть улыбнулся и заметил: — Конечно, я люблю тебя... но, думаю, это удастся вырезать, как... — Прекрати! — Но почему?.. Я же тебе не интересен. Ричи красавец, а я просто богат... Да и представь, как я смотрелся бы на твоих премьерах в ложе! — Отто!.. Сорвавшись с места, Флориана бросилась к нему и обхватила за шею. Ван Линген дернулся; остатки краски схлынули с лица, обнажив россыпь веснушек. — Я люблю тебя! — Флори!.. — Люблю, люблю!.. Забывшись, Флориана слилась с ним в поцелуе. Тонкий привкус табака смешался с наслаждением — свежим и смелым, как распустившийся бутон. Она целовала его в губы, шрамы на обожженной коже, не отпуская — и не давая сдаться перед самой победой. — Что ж, — заметил герр ван Линген. — Кажется, я больше не холостяк... (1947) Зал для торжеств наполнял яркий свет, отбрасывая блики на бокалы от шампанского. Благотворительный прием при министерстве иностранных дел был в самом разгаре; статные господа во фраках и дамы в модных платьях обменивались любезностями и улыбками. — Флори! — один из упомянутых господ взмахнул рукой. — Флори, я здесь! — Отти! Иду... Кивнув группе гостей, господин консул вкрутил монокль под седеющую бровь. Зал обрел четкость, перестав быть калейдоскопом хрусталя, манишек и смелых декольте. Довольно обернувшись, он вдруг подметил на себе тяжелый, мрачный взгляд голубых глаз. — Будь я проклят... Ричи Фабер! Человек напротив смотрел в него без толики симпатий. Суровое лицо — когда-то завидно красивое — рассекали линии морщин. Он опирался на трость, что выбивалось из общего ансамбля. — Сколько зим, сколько лет! — бросил ван Линген, сверкнув улыбкой из неровных, давно сточенных зубов. — Я думал, ты потерял ухо. — О, это протез! Я не люблю его — но не хочу смущать дам... И вот еще, — он задорно щелкнул пальцем по второму глазу. — Да, я заметил. Фабер уперся взглядом в тонкий шрам, огибающий скулу ван Лингена. — Ах, это... я был порядком обожжен, так что пришлось немного подлатать лицо. Не идеально, но приличнее, чем было... — Ты себе льстишь. — Да брось ты! Сам-то как? И что с ногой? — Оставил в Сталинграде. Фабер угрюмо стукнул по деревяшке тростью. — Да уж, война... Мы переждали ее в Стокгольме — по счастью, там было спокойно. Сейчас налаживаем связи с «советами»: есть недурственное поле для торговли сырьем... — Как патриотично, — процедил Фабер. — Ты настоящий немец. — Я не немец... — Еще скажи, ты русский. — Я — голландец... Флори, милая! Иди сюда и прихвати детей! Из-за чужих спин показалась Флориана. Бывшая звезда берлинской оперы, она и сейчас излучала тот шарм, который рождается лишь под овации тысяч поклонников. — Гувернантка взяла отпуск, вот и пришлось взять их с собой... — заметил ван Линген, кивнув на стройный, прилежно выстроившийся ряд. — Итак: Отто-Людвиг; Виллем-Ян; Фриц; Макс; Шарлотта, Маргарита и Софи... Лицо Фабера осталось непроницаемым. — Дети, поприветствуйте папиного друга... отлично, веселитесь дальше... Флори... На щеке Фабера дрогнул мускул. Флориана смотрела на него с тревогой, оттененной блеском колье. Склонившись к ней, Фабер взял ее ладонь и скупо коснулся губами. — Фрау ван Линген. — Рихард... Кивнув консульской чете, он медленно перехватил трость и растворился в зале. — Что ж, я еще легко отделался, — бросил ван Линген. — Держу пари, лишись бы я ноги, и ты бы никогда... — Отто! Взяв господина консула за фрак, Флориана чуть привлекла его к себе. — Я же говорила... Ik hou van jou. Щеки ван Лингена вспыхнули румянцем. — Ich liebe dich, — шепнул он, наклонившись к ее уху. — Нас ждут гости...