Увидеть снег и умереть

Пока улица ещё бледнеет в свете холодной луны, а ветер свистит в сторону одиноких деревьев, по снегу тащится безжизненное тело. Холодные сугробы, которые прежде были совершенно бесцветными, окрашиваются в красный и, наконец-то, приобретают собственный характер. Некто высокий устало выдыхает, но явно доволен своей работой. Он ещё ненадолго присядет на лавочку и полюбуется результатом своих трудов, ему некуда торопиться. А потом встанет и неторопливо похрустит домой. * Честно говоря, место выглядело до безумия прилично, даже через-чур. Всюду клумбы, где летом цветут разные растения; осторожные заборчики, ограждающие растоптанные за долгие года тропинки; среди деревьев и лавок утыканы небольшие урны. Обычно таким видом могут похвастаться разве что частные парки. Потому так неправильно среди всего этого благополучия смотрится труп. Тело мужчины, по виду лет тридцати пяти, лежало лицом вниз на рыхлом снегу, а вокруг него расплывалась медленно красная лужа. Оно одиноко покоилось в самом сердце парка всю ночь, а теперь вокруг него кружатся люди, рассматривая со всех сторон; фотографируя и готовясь спрятать в большой черный мешок. Даня один из таких, кто должен смотреть, но он всё равно не особо заинтересован, за свою недолгую карьеру Кашин уже десятки таких жмуриков повидал. Интерес конкретно этого экземпляра заключался в тонкой ветке, которая торчала из его проломленного черепа. Но дело не в самой ветке, а в том, что именно она значит. — Опять палка, — выдыхает Максим Евгеньевич - старший следователь по особо важным делам, который, с недавних пор, особенно часто выезжает на места преступлений — наш постарался. Под «нашим» он имел в виду Гончаровского маньяка - серийного убийцу, который своё прозвище получил из-за того, что каждое лишение жизни, совершенное им, происходило именно в этом Московском парке. Мужчина в синем костюме садится на корточки прямо рядом с головой трупа; он безропотно разглядывает отверстие и засохшую кровь вокруг него. У обычного человека от такого зрелища точно бы в секунду скрутило живот, но Максим Евгеньевич - профессионал своего дела, он и не такое видал. Несмотря на свой скептицизм, Даня им определённо восхищался. — Есть что-то новое? — Пусто, — во всех смыслах. Следователь поднимается из сидячего положения, заставляя испорченный красным снег хрустеть. Все эти тела, которые они осматривают последние несколько недель, абсолютно одинаковые. Мужики средних лет с синими лицами и вытекающим мозгом. От этих морд уже начинает рябить в глазах, и Кашин закатывает их. Мудак слишком хорошо шифруется. Работники следственного комитета уже начинают неторопливо упаковывать труп в плотный черный пакет, который выглядит скорее как мусорный, когда со стороны слышится увлеченная болтовня. В этом не было бы никаких проблем, всё-таки они в парке днём, если бы не лента, которая запрещает всем посторонним проход к месту поступления. — Опять они, — сквозь зубы выдыхает младший следователь. И не ошибается. Вскоре, совсем близко к ним, оказываются молодые люди с крупными камерами и диктофонами. Для Дани каждый из них выглядит как надоедливая муха, прилетевшая на трупный запах, которую срочно нужно прихлопнуть. — Максим Евгеньевич Сапрыкин, следователь по особо важным, — поясняет противным голосом прямо в динамик своего диктофона самый смелый, прежде чем задать вопрос — дайте нам комментарий по поводу очередного тела, это убийство? Мужчина даже не успевает открыть рот, чтобы ответить, когда Кашин рявкает: — Иди нахуй отсюда! Никаких комментариев, — он агрессивно сплёвывает на снег и переводит взгляд на остальных — и вы тоже валите! Журналисты мамкины. Выкрикивая это, Даня знает: каждое его слово станет причиной для очередной статьи в богом забытой жёлтой газетёнке. Но это лучше, чем выговор от начальства из-за неверно брошенного заявления по теме убийств. Кашину доходчиво объяснили - панику нельзя разводить, пока нет никаких улик, лучше и не заикаться, иначе народ начнёт требовать продвижения слишком медленного расследования. Этого допустить нельзя. Да и давать преступнику-психопату лишнего повода для беспокойства вовсе необязательно. Хотя Даня уже давно уверен: маньяк знает, что за его спиной хвост. — Жёстко ты с ними, — говорит старший следователь, шевеля усами. Ребята с камерами уходят туда, откуда пришли, и Кашин искренне надеется, что им досталось от сотрудников милиции, за обход ограждения. — А как иначе? Заебали, журналисты-хуисты, нормального разговора не понимают. Мужчина кладёт Дане на плечо свою огромную ладонь. — Поехали, нам ещё рапорт писать. * Алина предельно осторожно несёт две разноцветные кружки с горячим чаем; несколько раз она останавливается за секунду до того, как жидкость полетит на пол. — Освободи место для посадки, быстро! — восклицает девушка, и Илья смахивает блокноты и тетрадные листы вниз. Они валятся с характерным звуком, и Алина ставит на их место кружки. В их тесном кабинете, который они умудряются делить на троих, чудом уместился чайник и крохотный ящик для посуды, так что подобного рода трапезы не редкость, начальство не в восторге, но бороться с этим невозможно. На самом деле, в душной комнате, среди стопок записей разной важности и бумажной пыли, можно легко сойти с ума, если периодически не прерываться на банальную болтовню за чаем. Илья несколько раз двигает стул ближе к столу, не вставая с него, и двигает огромную жёлтую кружку к себе. Алина, тем временем, ставит на место рядом своё компьютерное кресло и с трудом усаживается сверху, оно слишком высокое для её роста, ещё и сломанное, так что регулировать высоту не выходит. — А где Алексей? Девушка с громким звуком делает глоток горячего чая и забавно морщится от его температуры. — Лёша пошёл сдавать статью про хлебозавод, ты бы знал, какую он там чушь написал! Мы на сотку поспорили, что Гена его пошлёт переписывать. Гена - главный редактор издания, и Коряков улыбается, когда представляет его недовольную морду, когда он прочитает «чушь», написанную Лёшей. Вообще, он хороший мужик, но иногда бывает неплохо над ним посмеяться. Не успевает Илья ответить, как дверь в кабинет распахивается, и на пороге появляется высокий силуэт Губанова. Лицо у него не выглядит отруганным. — Принял. Статью принял. Алина недовольно разводит руками в удивлении, а Илья взрывается громким смехом. Постояв немного на пороге, Лёша тоже наливает себе чай, в розовую кружку с нарисованным котом и надписью «любимой маме», которую однажды притащил Илья из собственной квартиры. Губанов не спешит двигать свой стул к чужому рабочему месту и присоединяется к чаепитию стоя. — Это ожидаемо было, он щас вообще ничего не вычитывает, — поясняет парень после одного глотка, ещё сильнее выводя из себя недальновидную Алину — всё начальство только про этого маньяка и думает, им не до хлебозаводов. — Так он существует всё-таки? Маньяк этот. Про тела в Гончаровском парке ходят слухи уже некоторое время; сначала в прессу позвонила случайная прохожая, которая ненароком застала место преступления и милицию там; а потом уже всякие журналисты, с большим количеством свободного времени, стали целенаправленно караулить в парке по будням, надеясь застать новый труп. Надо признать, что их тактика работала. Официально, власти ничего не заявляли, но этого и не нужно было: неподконтрольные правительству издания легко раздули из обычной, на первый взгляд, истории, отличный материал. Но существование так называемого «гончаровского потрошителя» на самом деле всё ещё было под вопросом. — По-любому существует, час назад опять писать начали, Семенюка вообще нахуй послали мусора, — на этих словах Губанов довольно улыбается — ну и правильно. — А Гена тоже наконец решил кусок славы урвать? — Илья упирается щекой в собственный кулак и бросает ленивый взгляд в сторону собеседника. — Вообще-то, — пожимает плечами Губанов — он хочет, чтобы ты взялся об этом материал собирать, ну и писать потом, для криминальной колонки. Глаза Ильи округляются, и он поворачивается в сторону Алины, которая выглядит так же удивлённо, как он сам. В кабинете ненадолго повисает тишина, пока Коряков пытается обдумать услышанное. — Почему я? Я же вообще не криминальный автор ни разу. — Ну, ему нравится твой слог, — предполагает вполголоса Алина, и Лёша согласно кивает. — Ладно. Что ещё? В этот раз Алина не спешит отвечать, ей вообще хочется узнать у Ильи - откуда они с Лёшей это должны знать? Но у Губанова находится ещё один вариант, и он спешит им поделиться, чтобы хотя бы немного успокоить возмутившегося коллегу: — Ты, Илюх, явно ответственнее будешь, чем кто-то ещё в редакции, — Алексей невозмутимо дёргает плечом и, продолжая говорить, идёт к своему рабочему месту; вытаскивает из собственной сумки пакет с шоколадными конфетами и кидает в сторону Алины; они для неё и куплены, сам Лёша не ест сладкое — самый очевидный вариант, если подумать. — Чего ты протестуешь, вообще? — девушка вытаскивает из фантика одну конфету и откусывает половину, шоколадные крошки слетают на пол — Это довольно престижно, как мне кажется. Ответа на поставленный вопрос не находится теперь уже у самого Ильи. Он с легкостью мог переспорить Алину и Лёшу по отдельности, но вместе они образовывали какой-то совсем непобедимый союз, и аргументы против них у Корякова очень быстро кончались. Он и себе-то кое-как мог объяснить это недовольство. Изначально, Илья шёл в журналистику, потому что эта работа казалась достаточно творческой, но не слишком зависящей от абстрактного вдохновения; ну и к тому же спокойной, без лишних переживаний - пишешь себе короткие рецензии на интересные события, а если таких нет, то можно иногда и схалтурить, люди всё равно схавают. Зато криминальная журналистика же, наоборот, требует слишком много внимания к деталям, перепроверки материала по десятку кругов и вообще, полной достоверности, иначе можно и схлопотать: от читателей или вовсе властей. Более того, Коряков никакого интереса к преступлениям никогда не испытывал, тем более к кровожадным убийцам. Он в подростковом возрасте смотрел некоторые выпуски «Криминальной России» вместе с бабушкой, и эпизоды про серийников вызывали в нём страх и отторжение, никакого интереса. Ну и он уже наслышан о том, как милиция реагирует на работников прессы, лезущих в это дело; у Ильи совсем не было желания с ними ссориться. — Ну, по крайней-мере, ты явно будешь писать лучше Семенюка, — подбадривает Губанов. — Ну, тут ты прав. — Да, сто процентов. * Даня, сидя за столом, перебирает серые папки; внутри каждой из них листы с нераскрытыми преступлениями, которые Кашин обязан просматривать регулярно; сейчас он пытается понять, не пропустил ли чего? — Всё висяки дрочишь? — интересуется улыбчиво Максим Евгеньевич и забирает свой пиджак, который уже долгое время висел на спинке стула. — Ага, — Даня наконец собирает все папки в одну стопку и поднимается, готовясь отнести их обратно в архив — домой хочу ужасно. Мужчина вежливо открывает дверь перед коллегой, руки которого теперь заняты кучей документов. — А вот с походом домой придётся подождать, тебя начальство в кабинет просит. Уже в коридоре, Кашин вымученно стонет; рабочий день давно кончился, а его всё гоняют в разные стороны отдела. Честно говоря, будучи следователем, Даня чувствует себя скорее младшим сержантом, которого в милиции вообще держат только ради того, чтобы он кофе начальникам таскал. Хочется уже какого-никакого карьерного роста и успехов, тем более, он давненько работает в отделе особо важных. Дело Гончаровского маньяка - одновременно ужасная напасть и самая большая удача, за всю профессиональную деятельность Кашина. Если он хотя-бы будет причастен к поимке этого урода, повышения ему не избежать; может даже Даня станет старшим следователем, прямо как Максим Евгеньевич. Нынешний старший следователь, кстати, своего подчиненного во всех начинаниях поддерживает, сам мужчина уже несколько лет планирует выйти на заслуженную пенсию, однако этот новообразовавшийся душегуб все его планы попутал; уйти в самый разгар его дела по собственному желанию - настоящая глупость. — А чего им надо от меня? — Такой информацией, к сожалению, не располагаю, — хмыкает Максим Евгеньевич и направляется в сторону гардероба — до завтра, Кашин. Даня ответно кивает в чужую спину и тащится в архив, внутренне готовясь к будущему разговору с начальством. В узкой подсобке он осторожно укладывает папки на свои места и несколько раз чихает от пыли, всё-таки убраться тут давно пора. По пути в нужный кабинет Кашин успевает заметить, что на улице уже совсем стемнело; с каждым днём ночь всё длиннее. Даня привык добираться домой по кромешной темноте, едва ли не наощупь; работать зимой вообще сложнее всего, хочется сидеть дома и совершенно ничего не делать, а не шастать по заснеженным паркам в поисках улик. Даня немного нервно хватается за металлическую ручку двери в кабинет генерала-майора милиции. Он осторожно стучит другой рукой по плоской поверхности, скорее из вежливости; в отделе всё-равно кроме них почти никого не осталось. Все уже едут домой, или уже там, суки. — Входите, — слышится из-за двери, и Даня неспешно её распахивает. — Здравствуйте, Игорь Викторович. — Садись, — мужчина экспрессивно машет рукой, приглашая следователя сесть на свободное кресло перед ним; Кашин слушается, ещё-бы. Они недолго сидят в тишине. Даня неуверенно стучит пальцами по столу, квадратные часы на стене тихонько тикают, а мозг, в таких обстоятельствах, придумывает всё более и более абсурдные варианты развития событий. Вплоть до увольнения. — В общем, — прерывает, как по щелчку, тишину генерал-майор — ты знаешь, как сейчас складывается ситуация в отделе и вообще, в городе.. Серийный убийца - это не шутки, сам понимаешь, не глупый вроде. Даня кротко кивает, пытаясь догадаться, куда ведёт начальство. — Максим Евгеньевич профессионал хороший, это несомненно, но он уже и сам высказывал желание уйти на пенсию.. Не будем же мы его насильно держать? Тем более в таком деле.. Видно, выдохся человек.. — сухие губы поджимает — я это к чему? Решили мы тебя назначить главным следователем по делу Гончаровского, а ежели справишься, повысим до старшего. Понял? Кашин голову наклоняет немного в бок; полученная информация не до конца воспринимается им. «Стать главным следователем в деле Гончаровского Маньяка? Я?». Это что-то на уровне фантастики или плохого бульварного детектива: молодой неопытный милиционер ищет кровожадного убийцу. Только грудастой секретарши, в качестве любовного интереса, не хватает. — Я не… — Это не предложение, Данила Владимирович. У следователя получается только кротко кивнуть в ответ. Он уже поднимается с кресла и направляется к выходу, когда мужчина его останавливает: — И да, Кашин, — хмурится — советую больше журналистов не посылать, тебе теперь с ними предстоит много работать. Ещё лучше. * Когда дверь за Ильёй захлопывается, он тяжело выдыхает, прижимается к ней же спиной и медленно спускается вниз. Холодный пол встречает его, на удивление, радушно, и Коряков только рад стать частью сквозняка, который тихонько тянется вдоль линолеума. Он сидит вот так, на пороге собственной квартиры, не больше пяти минут, но этого достаточно, чтобы голову отпустили все самые тяжёлые мысли. В свои двадцать два Илья всё ещё был ребёнком, и это даже не особо его напрягало; более-того, Коряков искренне считает, что каждый взрослый должен сохранить в себе детские черты. А может все взрослые и есть дети до конца жизни, просто умело притворяются иными? Во всяком случае, не каждый мужчина средних лет готов столкнуться лицом к лицу с настоящим маньяком, который убивает людей пачками. А у Ильи даже выбора нет. Любой дурак знает: журналисты и менты - лакомый кусочек для любого серийника, который обретает известность. Головы таковых можно, как оленьи, вешать на стены и любоваться ими в холодные вечера. Но головой на стене Коряков быть не хочет. Все эти мысли продолжают трезвонить в голове, но уже гораздо тише. Илья поднимается с пола, чуть не рухнув обратно; снимает с плеча любимую сумку-почтальонку и осторожно кладёт её под длинное зеркало, которое уже лет десять висит в коридоре. Кеды почти сами слезают с ног, и носки он суёт прямо в них. Идёт босыми ногами на кухню и пьёт холодное молоко прямо из коробки, после этого случайно захлопнув дверцу холодильника слишком сильно. Хочется прямо в рубашке с галстуком рухнуть на кровать и провалиться в здоровый сон, но тогда всю эту одежду придётся гладить утром, перед работой. Приходится встать и вешать всю одежду на металлические плечики. Коряков засыпает быстро. * Пока холодный снег плавно спускается на землю белёсыми хлопьями, а редкие собаки громко воют, как волки, на луну, тонкие струйки тёмной крови вытекают изо рта и головы мужчины. Холодные руки, которые прежде охотно грели разных людей, теперь понемногу покрываются синим цветом. Губы бледнеют, освещённые жёлтыми лучами высокого фонарного столба. Некто высокий, не без удовольствия, проталкивает в разбитый череп горлышко стеклянной бутылки, которая ещё даже не совсем пустая. Он не смеет задержаться и быстро покидает место происшествия, пока ему в спину лают опасного вида собаки.