***
Раздвоенный язык проходится по лезвию ножа с двух сторон, слизывая подзастывшие капли крови. Тупая часть ножа давит между половинок языка, холодный металл запотевает от жаркого дыхания. Вот видите, не все в нас холодное — хочется сказать, закричать и рассмеяться, но некому будет это услышать — последний, случайно забредший за Стену теплокровный мёртв. Его шерсть спутанными окровавленными клочьями валяется на земле. Сидеть рядом холодно и жёстко. Воздух больше не насыщает кислородом — он затхлый, густой, напитанный тяжелым запахом крови и сырости. Толстый змей втягивает носом воздух, скалит клыки и переползает через воняющий гнилью труп; его хвост шелестит по опавшим красным листьям, кости мелодично позвякивают под ним. Его отец, прикованный к подножию чардрева издает тяжёлый вздох, открывая глаза. Тонкие губы скривились в гримасе боли, дыхание прерывистое, частое и поверхностное. Некогда сочная древесина теперь иссушена и сока почти что нет — змей сцеживает последние капли, смешивая те с кровью, чтобы дать отцу напиться. Кровь обагряет его тонкие бледные холодные губы, когда он прихлёбывает из сыновьих ладоней, устало слизывая последние капли. Этого мало, всегда слишком мало, чтобы он смог выжить, и сейчас уже едва хватает, чтобы поддерживать ему жизнь. Оба знают, что его кончина близка. Колесо смерти делает оборот в его сторону, ускоряясь с каждым разом; нить натягивается все сильнее до звенящего напряжения. И однажды она лопнет. Рана на его боку опять загноилась, плохо зашитые края разъехались, и чёрная густая кровь медленно подтекает на землю, впитываясь в промёрзший грунт. Кровь манит змея, он думает о том, как будет вкусно попробовать её на языке. Глаза его светятся жёлтым в темноте пещеры, он возбужден и голоден. Змей ползёт ближе; шипит, обнажая клыки; просит, почти умоляет не отказывать его потребности. — Рамси, нет, — раздаётся слабый шепот, сидящего под чардревом Русе. Змей раздражённо шипит, дергается, будто желает уйти, но с места не двигается, продолжая гипнотизировать взглядом. Может это позволит ослабить его контроль, ибо состояние Русе нестабильно, на грани жизни и смерти, но он продолжает держаться так, будто ничего не происходит. Ещё один день. Такой, какой они не раз переживали. И этот тоже переживут. Но Рамси голоден и возбужден. И крайне сложно сдерживать себя, когда рядом есть все необходимое для удовлетворения его желаний. — Рамси, да, — шепчет другой голос в голове змея. И слишком много мыслей. И виски пульсируют, хвост ноет, а руки дрожат. Русе устало смотрит на него. Бледные, мутные от лихорадки глаза с красной сеткой лопнувших капилляров закрываются на мгновение. И ещё раз. И снова. Моргает. Думает.Разорвёт в клочья или подчинится? Разорвёт в клочья или подчинится, да нет, да нет, да нет, что ты сделаешь, сука, что ты сделаешь, Рамси? Как всегда? Как всегда.
Русе скалится от боли, когда Рамси царапается, засовывает внутрь раны два, разрывает шов, три пальца, и мясо покорно расслаивается. Пальцы почти нежно обводят опухший край раны, проникают внутрь, под слой кожи и мышц, к кишкам и почкам. Ещё больше темной крови течёт на землю. Рамси тяжело дышит, язык подёргивается в шипении, нагретое тело сигнализирует о сильном возбужении, а гемипенисы выпячиваются из клоаки, подтекающие терпкопахнущим мускусным секретом. Один из них пристраивается к краю раны и слитным движением скользит внутрь. По крови идет хорошо и гладко. Внутри отцовского тела тепло и мокро. Змей таранит бок Русе, хлюпая кровью, под его шипящие вымученные стоны. Должно быть он разрывает его сильнее, когда втискивается глубже, но Рамси слишком хорошо, чтобы его мозг мог работать в нормальном режиме. Сейчас ему нужно больше, здесь и сейчас. Нож лежит в пределах досягаемости. Нож хорошо ложится в руку. Нож тяжёлый, и лезвие его приятно охлаждает разгоряченную ладонь. Нож легко входит в грудину Русе, к слабому сердцу, проворачивается по часовой стрелке и резким движением извлекается. К луже чёрно-красной крови прибавляются капли белого семени.***
Он пришёл в их пещеру тихой поступью, почти не шурша листьями, когда его мягкие лапы касались земли. Он был бел и пушист, как снег, но его глаза горели красным в темноте. Он пах снегом, лесом, холодом и огнём одновременно. Он был другим. Шерсть его грела, но кровь была холодной. Он любопытен и осторожен. Вот, поднятые уши дернулись на тихий шорох, раздавшийся позади; хвост чуть приподнялся и покачался из стороны в сторону. Он обернулся, принюхался. Запах гнили и сырости почти полностью перебивал другой — тяжёлый и сладкий запах желания. Кто-то хочет. Хочет, желает, почти отчаянно, до боли. Нуждается. Волк замер, вдыхая глубже, насыщаясь чужим возбуждением; тряхнул головой, смаргивая морок, и пошёл вглубь. Пара жёлтых глаз внимательно наблюдала за ним. Волк оборачивается на тихое шипение. Тяжёлые кольца змеиного хвоста извиваются перед его взором. Сначала он видит только хвост — подёргивающийся гремучий кончик, оповещающий о скором появлении хозяина. После, из темноты, плавно появляется остальное тело. Лицо змея занавешено длинными тёмными волосами, и сквозь них видно жёлтые глаза, да кривой розовый рот. Между пухлых губ мелькает раздвоенный язык. Змей с шипением полностью выползает из тёмного угла, вытягиваясь в полный рост; гремучий кончик хвоста бьёт по земле. Готовится к нападению. Изучает. Пахнет кровью. Гнилью. Маниакальной идеей. Безумием. Танец его начинается с медленных и плавных движений тела и покачиваний хвоста. Рамси медленно поднимает и опускает свою голову, словно призывая волка к себе. По мере развития танца, движения становятся более энергичными и хаотичными, и запах его становится более густым и отчетливым, символизируя растущее возбуждение. Рамси использует свое тело, чтобы создавать волны и изгибы, кружит по пещере, шипит все громче и яростнее, смотрит, ползёт ближе, но не нападает. Держаться. Стоять. Дышать. Получается из рук вон плохо, потому что зубы сводит от невысказанного желания укусить, кусать, рвать, жевать. Он знает этого волка, он знает его имя и где тот раньше жил. Он знает всю его семью поголовно, знает, что это они п-р-о-г-н-а-л-и его, и готов лично задушить голыми руками каждого из них. Стоять. Дышать. Контролировать себя. Шипит, шелестит, спрашивает имя. И как сладко услышать это знакомое "Джон", произнесённое напряжённым голосом. Он довольно скалится, наблюдая как сменяется его выражение лица, как хмурятся брови, и закусывается губа. Не узнает его. Не хочет узнать. Хитрый взгляд жёлтых глаз пересекается с напряженным взглядом красных. Лениво тянется время, каждая секунда льется так медленно, как капля крови, стекающая по предплечью змея. Когда он успел? Неважно. Неважно, потому что он тут же слизывает кровавую дорожку, ненароком просовывая кончик языка в щель пореза, собирая больше. Нужно бы зашить, но потом, все потом, не сейчас, когда за каждым его движением наблюдают красные глаза, а с пасти смотрящего капает слюна. Хочешь? Будешь? — Можно я сделаю тебе больно? — не вопрос; просьба, нет, мольба сдерживаемого желания. Рамси ликует. Значит узнал. Помнит. — Можно. Тебе всё можно. — Почему? — Потому что ты мне нравишься. — Почему? — Потому что ты другой. Ложь. Почти ложь. Он не другой, он такой же, в них больше сходств, чем различий. В них одно, единое — звериное. Рамси видит это, чувствует, дышит этим. Они не должны быть рядом, здесь, совсем одни; он хочет съесть его, разорвать на части, разрезать, препарировать, достать кишки, обмотать ими свою толстую шею, как бусами, повеситься на них. О, это была бы красивая смерть. Потому что он ему нравится. Простое "можно" сильно отзывается в Джоне, как команда, брошенная собаке, как зелёный свет перед глазами. И он бросается. Вперёд, вгрызаясь зубами в мягкую плоть, до крови, до вен, глубже, глубже... Жажда, незаметная ранее, теперь ощущается сильнее, чем когда-либо, и он пьёт, жадно глотает ручеёк крови, шершавым языком тут же зализывая рану. Потеря крови отзывается вакуумом в голове и лёгкой слабостью, но все это временно; все остальные чувства перекрывает животный инстинкт. Маниакальная жажда крови и власти бьётся в мозгу. Наконец-то контроль. Наконец-то в его руках. Держать. Дышать. Контролировать. Не получается. Не получается, и он рвёт, разрывает его собой, не помещается внутри, хватает за шерстяные бедра, подтягивает ближе к себе, проникает в жаркое зажимающееся нутро. Оно доит, высасывает его досуха, но он снова толкается внутрь, вперёд только вперёд, второй член тоже, рядом с первым, дырка рвётся; боль, больно; Джону больно, он кусает, кусает сильно; клыки входят в жирную шею змея, он сосёт его кровь. Снова. Так ты хотел, любимый?Хочешь? Будешь? Сделаешь?
Делаешь?
Делаешь больно, но не так, что в душе тоскливо и горько, как было у него всегда, а до агонии, до горячки, до выворачивающего наизнанку оргазма в сопровождении белых вспышек перед глазами. Маленькая смерть. Тик-так, возможно сегодня они умрут. Когда? И снова внутрь, теперь нежнее, но глубже, м-е-е-е-дленнее. Ласковое почесывание за ухом не успокаивает, как должно было; оба тяжело дышат. Дышат и ждут удара, нападения. Кто первый? Клыки в шею, трещит кожа, обнажается плоть, губы сосут кровь. Глоток, второй. Вкусно. Они переплелись вместе, змеиный хвост полностью окутал волчье тело тугими кольцами и продолжает сжиматься. Язык заботливо зализывает укусы на шее, руки гладят по спине. Джона лихорадит. Т-ш-ш, теперь безопасно, теперь хорошо, теперь вместе.Н-а-в-с-е-г-д-а.