Ничего

Кажется он кричал. — Мой! Мой... Мой... Настоящий! Кажется он кричал, вопил, цеплялся и как только не рвал чужой рубахи! Он был так счастлив, но одновременно было так больно, он так долго ждал, столько пережил чтобы наконец увидеть. Хотелось, чтобы каждый, каждый без исключения знал как он ждал. А Юра и не стеснялся, он кричал, срывался и плакал. Кажется не мог надышаться его, самым родным, любимым и важным во всём мире запахом. Сейчас отберите его и он не захочет дышать, умрёт от недостатка кислорода и не пожалеет. Воздух не имеет смысла без него. Ничего, совсем ничего не имеет смысла. Смысл есть только в том, чтобы прижиматься к нему, сжимать руками, драть пальцами ткань до самой мятости. И чтобы она никогда не прогладилась, чтобы даже на одежде были его следы, частичка его запаха смешалась с другим родным!Все вокруг думают что он сумасшедший? Больной? ДА Да да! Больной! Он больной! Он так болен им, самым лучшим, самым красивым, умным... Самым вдохновляющим. И с новой силой кричит, почти до хрипа "Мой!". И снова кажется "Настоящий!" И "Люблю!". Он так этого мало говорил, надо больше визжать об этом, на самых высоких нотах. Никакого плавного правильного звука. Ни один композитор не писал о такой любви, как у него! Его любовь такая огромная, такая громкая! И никто никогда не напишет даже близко похожее! Юра сам, сам напишет! И Володя поймёт, поймёт как его любят! Поймёт, что он тоже болен! Но болен не так, не так как думает он! Он хорошо болен, бесконечно, он тонет! И хрипит, в горле сухо-сухо, выкричал всё, но продолжает судорожно шептать и повторяет, повторяет, повторяет, повторяет... Он вообще на своих ногах стоит? Кажется он полностью навалился на него, лицом укрылся в тёплой груди и уже расцеловал её сквозь ткань, и вообще всего бы его расцеловал! Но не мог оторваться совсем! Его руки просто не расцеплялись. Даже несколько человек бы сейчас не оттащили его от него! Да не посмели бы! Кто вообще смог бы встать на пути у его любви?! Пока Юра ощущает его тело, пока знает что эти прекрасные глаза смотрят на него - он может свернуть горы! А у самого из глаз катятся слёзы. И катятся, катятся, катятся... Грудь под его щекой мокрая, холодная от слёз. Но он снова не может перестать, кричать - голоса нет, как ещё показать как он ждал? Как он любит! И он вдыхает, а не может, в носу всё хлюпает, трётся лицом о его рубашку. И не может, не может отпустить! Даже просто поднять голову, чтобы посмотреть в глаза. Просто не может. Нет, не имеет право. Словно сейчас он рассыпется, раствориться, уйдёт! Хуже! Может хуже! Оттолкнёт! Но он не позволит. — Володенька, что же ты молчишь? Ты не скучал? Нет, он же тоже скучал! По любому же скучал! Вот Юра, что хоть на стены лезь! И Володя должен был скучать! Ну, должен! Но почему... Молчит. Не обнимает в ответ, почему не уткнётся носом в макушку?! Но ничего. Что за шутки? Или... Так рад, что потерял дар речи? Ну, нет... Это... Юра, ещё сильнее пугаясь поднимает голову и взгляд его перехватывает чужой, зелёный, но слово заледенелый и Юру бросает в холодный пот. Летом, ну тогда, Володя смотрел на него с восхищением, теплотой и обожанием. Его взгляд словно имел запах: жаркий, душистый, травяной, такой спокойный. Под его взгляд можно было играть, засыпать, влюбляться ещё сильнее. — Юра, тебе не шестнадцать, а мне не девятнадцать. Ты всё потерял, а всё чего-то ждёшь. Ты сам всё оставил там. — Что? О чём ты? Его голос был едва понятен, даже ему самому потому что слишком дрожал. И на смену бесконечным слезам пришло такое же бесконечное негодование. Но что имеет в виду Володя? Что он оставил? Он же сейчас здесь. С ним. Может Володя в ожидании поехал умом? Или... Ну, нет, нет. Переутомился, долго ехал. — О том, что ты должен меня отпустить. — К-куда? Нет-нет, Володя, я так долго ждал. Он вцепился тонкими пальцами в его одежду только сильнее, пугаясь, что тот сейчас сделает шаг назад. Его глаза странно наполнились слезами. Юра не успел даже полностью понять, о чём идёт речь, а уже плакал только от слова "отпустить". Он не хотел отпускать! Он уже отпустил однажды и больше не намерен! Но ничего. Володя стоял, не положил на его тело свои нежные руки. Юра помнил их именно ласковыми, как в тех, которых хотелось находится всегда. В Володе вообще пропала любая нежность. А Юра прикусил губу, стараясь даже не допускать мысли о том, что горит любовью тут он только один. Володя тоже его любит! Он же сам говорил, что Юра особенный... Что... Он же его любит? — Нет! Нет! Нет! Юра забил руками по его груди, снова разрываясь в надрывном крике и всхлипах. По щекам градом стекали слёзы и на влажной коже было так холодно, словно на него дул зимний вечер. Потом так же резко истерика отступила, а руки затряслись так, словно он ужасно болен. И они были такими бледными как снег, что и вправду казалось что зимний ветер есть на самом деле. Юра ещё раз взглянул на равнодушное лицо в очках, которые уже не делали вид родным. Конев опустился лбом прямо ему в грудь,не готовый даже при таком виде отпустить его. Он прижался к Володе всем телом, надеясь, что вот сейчас его обхватят руками, скажут что всё шутка и он до сих пор родной, любимый и что... Теперь они рядом. И не покинут друг друга не под каким предлогом. Но нет, Юра стоял, а его плечи так и не были сжаты. Разве что обиженно и пытаясь сдержать боль, что стёклами выпилась в горло - сжимались губы. — Без тебя я был бы счастливее. Он проговорил это на одном выдохе, а Юра совсем забыл как дышать. Он смог только поднять голову и сжать одной рукой рубашку на груди Давыдова. — Нет... Володя, но... Я не так... Хотел. Его глаза снова наполнились слезами, которые ,казалось бы ,давно должны были кончиться. — Всё из-за тебя, Юра. — Володь! Но это же не так... Не так! Не так же? — Юра. — Пожалуйста, не говори так. Я не хотел, чтобы тебе... — Юра! И словно вынырнул из густых и холодных вод. Одежда липла к мокрому телу, его сковала паника и самый настоящий ужас. Он смотрел в свои ноги скрытые одеялом и не мог поднять глаз. Обнял оледеневшими руками плечи, вцепился, почти до боли желая ощутить хоть немного тепла. Но в груди ,кажется, застревал воздух. А в голове одно... Или всё же в сердце? Может именно оно забирает его вдохи? Володя... Володя... Володя... — Юрочка!.. Его обняли сбоку, прижали к себе, закрыли своим телом и так крепко. А Юра не мог обнять в ответ, он смотрел так же вниз, так же сжимал себя и не мог даже ничего сказать. То ли просто не знал, то ли не хотел, то ли до сих пор не хватало воздуха. Но, определённо, ему было что сказать. И он продолжил молчать. А может наличие слов и заставило его ничего не говорить? Неважно, неважно, неважно. Ему ничего неважно. Он вообще ничего бы не хотел. Может и просыпаться не хотел. И чувствовать тоже, но чувствовал. Чувствовал Володин запах, чувствовал как его прижимают к себе и будто укрывают от всего мира. Хотя он не ощущал себя слабо. Он вообще себя не ощущал. Потерял всё. — Всё. Совсем-совсем всё. Прошептал он так тихо, что легче было бы просто прочесть слова по губам, нежели услышать. А его гладили по макушке, вытирали со лба пот. Его обнимают и должно быть тепло, а ему холодно. Так холодно, что хочется рассыпаться льдом. — Ложись спать. Его укладывают на кровать, накрывают одеялом по самые плечи. Гладят по плечам, гладят по спине и затылку. А он смотрит вперёд прямо в чужую грудь, пока не устаёт и не закрывает глаза. И дальше скорее автоматически вроде засыпает. А Володя встаёт с кровати и тихо выходит из спальни. Встаёт у закрытой двери и вздыхает, прижимая ладонь к лицу и закрывая ею глаза. — Я устал. Так устал. Бормочет он в закрытую дверь и резко втягивает воздух. Он чувствует себя ничем и просто лишним. Каким-то глупым сторонним наблюдателем за мучительной болью. И не может ничего сделать. Он просто есть, просто тут, просто предпринимает тупые попытки делать. Может он тут на самом деле и вправду не нужен. Он ничем не поможет и всё будет так. Долго, ужасно. И оба до самого конца будут страдать. И ему тяжело. Так тяжело. Быстрыми шагами идёт в ванную и ступает в неприятную, тоскливую, прохладную комнату, склоняется над раковиной, прислоняясь лбом к стеклу. Тут чисто. Так грустно и больно чисто. Он постоянно находится в этой квартире, потому что Юру нежелательно оставлять одного. Он здесь работает, учится, убирается и продолжает оставаться ложно лишним. Да, он находится с любимым человеком. Но по большей части больше с... Ничем. Нет, его Юра не "ничто", он безумно много значит. Юра - это мир. Нет, он - вселенная. Но сейчас он почти буквально... Кукла. Он есть, выполняет свои функции. И никогда больше них. С трудом под натиском исправно обращается к своим потребностям. По большей части хочет выпить, по большей курить и по большей просто оставаться на одном месте. Иногда бывают моменты, когда становится хоть немного лучше. И те, настолько насколько они могут быть "лучше". Иногда Юра обращается к Володе изъявляя желание вместе взглянуть что показывают на телевизоре, послушать как Давыдов читает или просто вместе что-нибудь приготовить. И то обычно заканчивается тем, что Юра плачет и говорит, что ничего не понимает. Ни себя, ни то что вокруг. А утром всё то же самое. И так всегда. Давыдов открывает холодную воду и споласкивает лицо. Устало стонет и с трудом находит силы выйти из комнаты. И снова останавливается у дверей спальни. Он не может зайти. Возможно, даже не хочет. Всё снова так как и было. Он зайдёт, ляжет рядом и ничего. Ничего. А Юра слышит как останавливаются шаги у двери. И, кажется, хочет или просто считает нужным сказать любимому "Прости". Но снова не может. Просто не понимает ничего. Ничего.