На потом.

Осаму видит. Видит и чувствует, как всегда это бывает. Это является его особой способностью, которая ценна для него намного больше, чем какие-то магические финтифлюшки. Куникида смотрит так проникновенно, так пристально и оценивающе, что хочется закрыться и спрятаться от такого взгляда. Печального взгляда, отчаянного. И Дазай искренно не понимает, потому отводит глаза на городской пейзаж. Улицы все серые, грязные. Куникида на их фоне выглядит инородно, слишком светлый и чистый. Трухлявые дома, чьи этажи провалились под гнётом времени и погодных условий слишком сильно контрастируют с застывшей на лице Доппо молодостью, которая целую вечность не будет сходить с него. Белая бархатная кожа светит луной во тьме меж этих гнилых переулков. Дазай любуется, не может прекратить, потому как его время ограничено и надо успеть насытиться вдоволь такой красотой, чтобы смотреть в глаза костлявой подруги без сожаления ещё большего, чем уже есть. Дазай хоть и не смотрит глаза в глаза, но отчётливо чувствует как его осматривают. Каждую новую морщинку, лёгкую проседь между густых кудрей и погрубевшие черты лица. Возраст он такой, своеобразный, потому Куникиде всё ещё трудно привыкнуть к таким изменениям. Его можно понять, он всю свою жизнь жил в окружении леса, в котором молодость правит бал и не покидает своего поста многие-многие века. Дазай улыбается и берёт нежную мальчишескую руку в свою, сухую и грубую. Это кажется абсурдным, ему всего 40, он только остепенился и начал жить (пускай и без особого энтузиазма), он видел сравнительно мало чего на своём веку, но выглядит почти как старец, что проповедует праведную жизнь. Куникида же совсем мальчуган, только-только вылетевший из-под отцовского крыла, однако именно он из них двоих прошел войны и смерчи, пережил предательства и кризисы, несколько тяжёлых ранений остались лишь белыми полосами на груди и боках. Тысячелетний опыт почти не виден на нём, только зелёные глаза отражают всю ту мудрость, собранную коллажом из нескольких человеческих и собственной жизни. При этом и доля той наивности и почти детской чистоты не исчерпались в нём за всё это время, которое человеческий разум понимает в полной мере очень неконкретно. Что такое одна тысяча лет для человека? А две, три, четыре? Это что-то недостижимое, что-то такое великое и огромное, что понимается с трудом. Для человечества одна тысяча лет - огромный прорыв в науке, переработка опыта предков и заучивание истории, чтобы не повторить совершенных ошибок хотя бы первое время. Для созданий более возвышенных, светлых и неземных одна тысяча лет - всего лишь несколько смен сезонов года и новые переговоры, чтобы не идти с мечами и пушками друг на друга. Дазай до сих пор дивится тому, что ему досталось на своём веку прикоснуться к чему-то такому. Позволить своим грязным смертным рукам дотронуться до воплощения вечности и красоты, которое только ластится к нему, совершенно осознавая то, что стоит пережить после. Порой Осаму кажется, что это ничего не стоит в глаза Куникиды. Дазай лишь одна из тех миллионов жизней, что уходили на эльфийских глазах. Это уже нечто обыденное, должно быть. Однако его сердце каждый раз замирает, стоит Осаму заметить нескончаемую печаль на дне изумрудных глаз. В такие моменты Дазай ясно осознаёт, что Куникида не привык к смерти, он боится её больше, чем все смертные. Он каждый день наблюдает, как окружающие его люди набираются сил, взрослеют и мужают, становятся прекрасными и мудрыми дамами, а потом медленно угасают, усыхая на глазах. Седеют, ослабевают, теряют ясность ума и в итоге остаются лишь воспоминаниями, отпечатками эпохи под землёй. Таких воспоминаний у Куникиды много, очень много, каждый человек с кем он разговаривал остался в его памяти чётко, будто этот разговор состоялся два дня назад. В его блокноте много заметок, имён и минималистичных зарисовок. Люди изображены там по нескольку раз, начиная с первой встречи, заканчивая предсмертным прощанием. Иногда Доппо говорит, что желал бы встретиться с ними всеми вновь. Может не на земле. На небесах. Он верит, что все люди после смерти отправляются туда, превращаясь в звёзды и облака. Куникида искренне верит, что все его знакомые короли, слуги, лорды и миледи, музыканты, шуты, солдаты, крестьяне - все они там, наверху смотрят на него, их шёпот слышен в шелесте листьев и завывании ветров, они продолжают поддерживать его, защищать и переживать радостные и горестные моменты. Дазаю это кажется безумием, однако у него не такой острый слух, чтобы сказать точно, что этого нет. В агенстве стоит спокойствие. Такое не наигранное, блаженное, что гнетущее состояние минутами ранее отходит на дальний план. Однако полностью не отпускает, Осаму чувствует как в груди что-то неприятно скребёт, стоит ему уловить лёгкую дрожь на кончиках мягких пальцев. Конечно, состав агентства за эти года изменился несильно. Всё те же люди, на фоне которых Доппо выглядит новобранцем, неопытным юнцом. Те, кто раньше нуждался в его помощи, кто видел в нем чуть ли не родительскую фигуру возмужали, стали выше и шире в плечах. Ацуши догнал Куникиду по росту, Кенджи окреп и повзрослел. Бывшие детские черты насовсем уж покинули их, делая из них взрослых мужчин. Все это замечали, но никто не говорил. Негласно данная тема стала табуированной, потому как никто не желал размышлять о смерти. Если завести об этом разговор, то поникнуть можно насовсем и испортить оставшееся время, рефлексируя и уходя глубже в пучины отчаяния. Если легенды не врут и бессмертные создания действительно видят больше, чем доступно ниже поставленным, тогда они все в какой-то мере бессмертны. Так что к чему предаваться печали? Тем более когда у Йосано с Рампо такой очаровательный малыш, у Танидзаки с Кёкой приключилось такое забавное происшествие на задании, а Ацуши наконец-то осмелился сделать последней предложение? Осаму крепче сжал тонкую кисть в своей руке и оставил почти невесомый поцелуй на белой щеке, прогоняя нависшую над светлым созданием тоску о несправедливости бытия. За свою вечность ещё успеет надумать всякое, так что пускай оставит на потом.