В запахе персиков, сладостных, сочных
В трепетной глади морей
Ты впору виденью, бродишь тут ночью
И кажешься мне всё милей.
Ты ласкова, нежна и странна порою
Не значит ли это, что ты обман?
Ты словно та тень, ускользающей ночью
Нашедши которую, я не отдам.
Мы отбыли на заре. Когда знатные дамы нежились под простынями, бедняки в пьяном угаре чесали горло, а драконы еще не смыкали глаз. Я получила мирное, почти беспечное и купленное за землю у побережья, благословение отца. Мария Мартелл, названная в честь желтой жабы Дорна с поправкой в первой «а», — Мерия. Той, что была единственной, кто не преклонил колена перед Эйгоном I Завоевателем. Той, что послала ворона на Драконий Камень, предлагая объединиться как равная, а не как подданная. Однако Рейнис осталась несогласной. После чего принцесса Мерия процедила те заветные слова, ставшие сердцем каждого из дорнийцев: — Я помню девиз вашего дома, — сказала она, — но наш гласит «Непреклонные, несгибаемые, несдающиеся». Вы можете сжечь нас, миледи, но не заставите склониться и не согнете. Это Дорн, и вам здесь не рады. Возвращайтесь, если осмелитесь. Однако сейчас во главе был принц Кворен. Он, отказавшись от брака с Рейнирой, утратил поддержку со стороны чёрных и должен был сделать выбор в пользу зелёных или же остаться в стороне, как и предки. Он выбрал. Отец не возражал, считал притязания родственника к лучшему исходу, — я не имела ни детей, ни мужа, что задержало бы меня в Дорне. И вот, уже на следующее утро, мы с моей преданной Баррой, «воином вольностей», — как в шутку называли её мужчины с иных земель и дорнийцы, когда она с легкостью птицы маневрировала, держа острие меча; отплыли в Королевскую Гавань. Я не злилась на отца. Лишь цепляясь за перекладины и, страдая от морской болезни, я вспоминала пески и хотела домой. В Красном Замке нас встретили пара слуг и королева Алисента Хайтауэр, стоявшая бок о бок с сиром Кристоном Колем. Завидев его смуглое лицо с темными, как смоль кудрями, мне почудилось, — дорнийская кровь! — Возможно, — прошептала Барра, словно услышав мой вопрос.***
— А вы сами? У вас был любовник или, может, брат, с которым вы делили ложе? — с неким пренебрежением спросила племянница лорда Баратеона, Стелла; высокая, стройная брюнетка с копной волос. Она даже не бросила взгляда на Хелейну, но ясно говорила о ней. Как и о большинстве из дома Таргариенов. Хелейна не двинулась; я поменяла положение, закинув ногу на ногу, и подперла занывшую поясницу подушкой. Стелла сделала глоток вина, заинтересованно ожидая ответа. И почему она всё ещё находилась подле принцессы, если так высказывалась о её судьбе? — Я? — из уст вырвался смешок; конечно, дорнийцы не занимались кровосмешением, скорее наоборот, старались поровну делить угоду себе и служение дому. Женщин не обязывали рожать к тринадцати годам, не напаивали их лунным чаем после «бурного» соития с дряхлым лордом, вид которого вызывал тошноту. Их уважали, с ними считались, их возвышали и ставили на одну ступень с мужчиной, равной им. Дорн был хорош во всей его природе и независимости. Я гордилась тем, что была женщиной. Только могла я говорить об этом здесь? Королевская Гавань была иным местом, с непоколебимым устоем и позициями. Расслоение шло вовсе не гладко, учитывая недавние слухи о выкупленных за гроши лесных рабынях, которых тут же запихнули в Блошиный конец и нарекли прислужницами борделя. Без платы, кормления и одежд, разумеется; ночлег, да и тот, если повезет. Время было напряженным, и каждый, кто мог, хотел поиметь монету другую. Зелёные и чёрные определяли не только твою сторону, но и твою судьбу: сможешь ли ты сегодня пообедать или сгниешь в канаве, а тобой отобедают личинки. Время шло. Негласная война стучалась в двери, терпеливо ожидая, пока ей откроют. Поэтому, дабы придерживаться прав гостьи, коими меня наделили, я ответила честно. — Чиста. Чего нельзя сказать о моей душе, — я усмехнулась, поправляя волосы, — наши мужчины не пришлись мне по вкусу. На столе, в вазе из толстого стекла лежали персики: спелые, розовые, как облака в летний погожий день; как румянец, окропляющий щеки желаньем. Обхватив пальцами мягкий плод, я осознала: меня слышали не только девушки, но и тот, кто не хотел показываться, — хотя его было видно. Эйгон, старший сын Алисенты Хайтауэр и Визериса I, родной брат Хелейны и по совместительству, её муж, не отличался скрытностью. В отличие от младшего, Эймонда Таргариена, что натянувши плащ, без труда сливался хоть со стеной, хоть с толпой галдящих торговцев. — Люблю персики. Девушек не воодушевила тема фруктов, поэтому стоило вернуться. Пред глазами вновь поплыли знакомые образы, а лицо омыл ветер с привкусом соли. Я вновь говорила о Дорне. О горячем песке, щекочущем влажные от пота тела, о пылких любовных связях и бастардах, что с гордостью носили своё имя. Фрейлины слушали внимательно, увлечённо, а принцесса Хелейна, скрестив ноги на подушке, поддевала нитки и, не прерываясь, посматривала на детей, что играли с кормилицей. Под её боком лежал платок, с вышитыми на нём двумя синими королевскими розами; их стебли сплелись, а шипов не было и вовсе. Взгляд коснулся щеки; я протянула руку, прикрывая покрасневшую кожу. Эйгон смотрел. Он выглядел подобно скульптуре бога, вылитой из мягчайшего мрамора и одетой в тесные шелка. Пусть на нём и была черная туника из грубой кожи, — уверена, приятная на ощупь. Зажала бы её меж пальцев, проникла бы через щель и, скользя вдоль повлажневшей от кожи подкладки, почувствовала бы тепло тела. Только «бы» если… Неужели он действительно был пленительно красив или же мне хотелось так думать? Перестав смеяться, я обернулась, заметила движение бархатной зелёной шторы и ощутила пряный запах красного крепленого. Эйгон Таргариен растворился в тени коридоров. Быть может, он услышал, чего желал или же, взволнованный речами о дорнийских прелестях сладострастия, не смог сдержаться? Поспешил на задний двор, чтобы вобрать в легкие прохладного воздуха и прояснить разум. Грешной бы мне язык отрезать, да некому! Хелейна не обратила внимания на мужа: ни тогда, когда он стоял, затаившись за ширмой, ни сейчас, когда он тенью покинул её покои. — Вы не вышивали ранее, леди Мартелл? — поинтересовалась принцесса. — Нет, Ваше Высочество. Не приходилось. Она кивнула и снова загадочно улыбнулась. О чем она думала? Её ловкие пальцы перебирали узор, создавая яркую картинку. За окном ещё были слышны лязги мечей и возгласы недовольных стражников, что в очередной раз отдавали победу Эймонду Таргариену. Лишенный глаза, он не лишился своей ловкости. Когда звук боя стих, Хелейна отложила вышивание и повернула голову к окну, всего на мгновение. А после продолжила вновь. До окончания вечера она больше не проронила ни слова. — Спасибо за гостеприимство, Ваше Высочество. Вы очень добры, — я поклонилась, стараясь сохранять учтивость и держать эмоции в узде. Обращения отличались от дорнийских. Как оказалось, в Красном Замке предпочтение отдавалось тихому лицемерию, а не горячим чувствам. Дядюшка бы рассмеялся им в лицо уже после того, как услышал об «инцестных браках». Разве нельзя было найти девку по душе? Дядюшка бы поправил, — девушку, разумеется. Чего только стоили его бунтующие речи, что дама должна была иметь минимум трех любовников и все должны были ублажать её по очереди? Видимо, поэтому, тетушка и выбрала его. Удивительно, что он остался однолюбом, несмотря на спорные высказывания. — Пока ещё просто принцесса, — медленно ответила Хелейна, словно задумавшись, осматривала меня. — Благодарю. Доброй ночи. Она спешно закрыла дверь. Я встретила принца позже, за углом левого крыла, но Эйгон меня не заметил. Он стоял, облокотившись о стену, и сминал пальцами лепестки алой розы, что некогда была в его волосах. По белым, почти кремовым кудрям, цвета топлёного молока, текли тени, — густые и мягкие. Лучи закатного солнца перебирали их по одной, проникая сквозь пряди к шее и поднимаясь к глазам. Немного туманным, но всё таким же фиолетовым. Молчаливо подойдя ближе, я произнесла: — Не возражаете? — С чего бы? — вальяжно ответил Эйгон и, собираясь убрать руки, в удивлении остановился. Нервным движением я обхватила обе его руки и поднесла к лицу, вжимаясь в его ладони, нежно пахнущие розами. Лепестки прилипали к коже, а его пальцы пахли до одури сладко, перебиваясь разве что запахом пепла. Наверное, он только слез с седла, перед тем как войти в покои жены. Сделав несколько вдохов, я почувствовала, как он вздрогнул, и отстранилась, переминаясь с ноги на ногу от столь стыдливого и неуместного жеста. Наверное, надо было жалеть об этом, но подобных чувств я не испытывала. Эйгон не стал обхватывать пальцами мои щеки, увлекать в поцелуй или давать звонкую пощечину за вольность, а лишь снял лепесток с моей щеки и засунул в рот. — Вам идет красный, — сказал он и, развернувшись, пошёл прочь.***
Барру отослали в полночь. Я осталась одна. В холодном поту, с карманным кинжалом в руке и надеждой. Мы собирались прогуляться по саду, а после приготовить парное молоко с медовым вином, как некогда делали дома. Барра должна была быть моей защитницей. Она всегда ей была. Почему вышло именно так? Я свернулась на полу, подгребла колени к груди и закрыла глаза. Чьи-то тихие шаги замерли у двери и прошли мимо, оставаясь на слуху лишь шелестом девичьего платья. Это Хелейна послала за слугами. Ей не нужно было смотреть в дверную щель, она уже знала. Зажмурив глаза, я перекатилась на другой бок. Одежда стала пыльной, короткие волосы спутались, а на щеке появился след от сажи. Я глянула в зеркало и вытерла щёку. Мутило. Красный замок не был чёрным, так почему не давал уйти? Пришло время ужина. Каждый гость, что коротал дни в замке, был обязан присутствовать. За исключением больных и умерших. Последние уже ни в чём не нуждались. Мне же, умирать пока не хотелось, но остаться на полу, лежа в грязи и копоти собственных слез, было желанием сильным. Провести остаток вечера в молчании, не слыша гогота притворно-радостных голосов и не чувствуя как жмут туфли, принесенные слугами. А после выкупаться и сбросить с себя тяготы сегодняшней ночи. Увы, этого не свершилось. Я опустилась на дубовый стул, скрестила ноги под столом и подмяла полы темно-красного платья с расшитым воротником. Еда вызвала отвращение. Тарелки, ложки, вилки, да даже бокалы с вином, пробуждали тошноту. Скатерть терла пальцы до зуда, резала кожу и впивалась в открытые раны. Блеск свечей отдавал бликами. Взрослые леди и дамы в возрасте, щебечущие меж собой, напоминали скопище птиц, клюющих друг друга при помощи слов. Их жесты, манеры и голоса были пропитой наглухо чушью, но верить хотелось именно им. От них пахло старым, забытым на нижней полке парфюмом, краской и честностью. Они сидели в стороне, но не стыдились этого. — Будьте здоровы! Желчью не подавились? — со смехом произнесла одна из женщин, подав бокал. — Не дождетесь, — приняв чашу, ответила другая. — Вы ведь живы! Удивительно, не правда ли? — Как грубо! Смех прокатился по залу и стих, стоило достигнуть королевского стола. Я опустила взгляд в тарелку. Королева Алисента не сдержала слово, Хелейна молчаливо ютилась в углу стола подле Эймонда, а Эйгон сидел рядом с ней, уткнувшись в кубок. Он не пил; просто сидел, сгорбив плечи и глядя исподлобья на Рейниру с Деймоном, что были долгожданными гостями здесь. Отношения их семей трещали по швам ещё с тех пор, как Эймонд лишился глаза, а Рейнира получила шрам от Алисенты; но Визерис продолжал стараться. Он улыбался: детям, гостям, жене; обнимал её, поднимал кубки и ручьями проливал вино. Он был отцом, что хотел обычных вещей: счастья в семье. И так действительно можно было думать, если не слушать того, что он говорил. Да и любовь к Рейнире уже не казалась такой губительной и всепоглощающей; как любовь отца, что души не чаял в единственном из пятерых детей. Старшей дочери, смелой и опытной наезднице, будущей наследнице Железного трона. — За светлое будущее, — Визерис I поднял кубок, остальные гости последовали его примеру. — За Рейниру, дочь мою, что в скором времени сменит меня и будет править мудро! За Алисенту, любовь мою! Выпили одновременно все, кроме Эйгона. Он же, лениво подняв бокал, приложился к краю и залил в рот половину арборского золотого. Обтер рукавом губы и снова откинулся на спину стула, вперившись взглядом в одну точку. Слуги яро копошились, раскладывали по столам жаркое, зелень, закуски, от которых всё ещё исходил пар. Захотелось вывернуться наизнанку и выпустить поздний завтрак, что встал колом в горле. — Я думал, вы пьете, — произнесли где-то над ухом. — Сегодня не мой день, — поджав губы, я отодвинула бокал к Эйгону. — Можете взять, если хотите. Я не буду. — Разделим пополам, — он поднял бокал, отлил себе немного и вернул на место, — С вас тост. Только не такой унылый, как остальные, — криво улыбнувшись, он постучал пальцем по дну. — Чтоб вино было крепким и подобные вечера больше не повторялись, — сказав, я разом осушила бокал. В глазах помутилось, а рвотный позыв скользнул по языку вниз; поднявшись из-за стола, я сослалась на плохое самочувствие и вышла из зала. Остановилась уже у арки, справа от выхода для слуг; та вела на главный двор, что спускался к морю. Я посмотрела вдаль, замечая концы мачт. — Ты уже дома, Барра, — облака ползли к земле, а солнце таилось меж ними. — Надеюсь, песчаная буря не застала вас в дороге. Твой отец злился, что ты вернулась домой? Надеюсь, ты осталась у нас. — Кого-то ищите? Голос Эйгона отскочил от стен тихим эхом. Я подвинулась, позволяя ему опереться о другую сторону. — Нет, Ваше Высочество. — А я ищу вино. У вас нет с собой? — с иронией спросил Эйгон, расстегнул пуговицы на воротнике и выдохнул в пустоту. Его щеки горели алым, а лицо казалось бледнее снега. На мне не было ни карманов, ни сумки, так откуда взяться вину? Разве только во рту, где вдобавок была ещё и тошнота. — Я бы не отказался от целой бочки. Можно не думать, а просто пить, пока не свалишься с ног. — Если потом не стошнит. — Надеюсь, нет. Не люблю это, — признался Эйгон. — А есть те, кто любит? — я удивилась. — Кто знает, — Эйгон пожал плечами. — В мире полно извращенцев. — Какой ужас, — представив, я зажала рот рукой, подавляя неуместный смех. — У вас странное чувство юмора, — подняв бровь, заключил Эйгон; его губы изогнулись в полуулыбке. — Хотя это довольно забавно. Но я здесь не поэтому, — он продолжил. — Не верю, что вам стало плохо из-за вина, я ведь тоже его пил. И больше вашего. Достав кинжал из-под платья, я протянула его принцу, держась за деревянную рукоять. Да так и замерла, ни туда, ни сюда. Эйгон сначала замешкался, а после любопытно оглядел вещицу, называемую в Дорне «скорой погибелью» из-за тонкого острия лезвия и маленького размера самого оружия. Его пальцы прошли через мои и он осторожно вытащил кинжал; перед этим, я огладила его запястье, он — моё. — Мою служанку отослали, — сказала я. Эйгон цокнул. — Ту силачку? Серьезно? — он скривил губы. — Я думал, она Эймонда на меч посадит и задницу надерет, я готов был спорить! Слышал, как она борется. Давно? — Сегодня ночью. Видимо, она не угодила вашей матери, — прикусив язык, я замолчала. — Моей матери мало кто может угодить, — принц покачал головой и тише добавил. — Разве что мой брат. Стало неуютно. В его голосе сквозила обида, а в словах недосказанность, которая почему-то тревожила моё сердце. Лицо Эйгона изменилось при упоминании матери, а я и не сразу заметила. — У меня есть вино в покоях, — решилась я, оттолкнувшись от стены; забрала кинжал из его рук и сунув под нижнюю юбку, прицепила к бедру. — Взяла немного из дома, если хотите. Но там крепленое. Эйгон ухмыльнулся и провел рукой по моим волосам, заправляя за уши и лаская подбородок. — А знаете, — сказал он, позволяя мне вдохнуть из его уст слабый аромат вина и жареной дичи. — Сегодня я лягу трезвым.***
Ночь текла медленно. Воздух был тяжелым, а простыни ледяными. Из-за разницы климатов тело давало сбои, а мозг послушно следовал за ним, как пёс за хозяином. Королевская Гавань была теплой, но более влажной, чем Дорн. Пусть Дорн был, в частности, пустынной территорией, с огненными ветрами, палящим солнцем и соленым, как море песком, он был привычным. Здесь же, в покоях, не имевших ни камина, ни теплых одеял, которыми можно было скрыться от сквозняков, было еле-терпимо. Икры свело судорогой, когда стопы коснулись пола. Захотелось разжечь огонь движением пальца, — не вышло. А могло ли? Я усмехнулась и, натянув платье, вышла в коридор, в надежде найти кого-то из слуг. Объясниться, получить долгожданное тепло и продолжить сон. Дверь в покои принцессы Хелейны была закрыта, перед ней стояли двое стражников, охраняющих сон будущих короля и королевы. Ситуация у покоев принца Эйгона мало чем отличалась, поэтому, пройдя дальше, я поднялась по лестнице к башне. Она вела в правое крыло, где, как мне рассказали, располагались гостевые спальни, которые сейчас пустовали. В них селили знатных и менее, леди, лордов и их отпрысков, однако, почему мне выделили иные покои? Пусть негласно я и являлась заложницей, но для всех была гостьей, принцессой Марией Мартелл. В чем была причина? Королева Алисента боялась, что я сговорюсь с Баррой? Моим единственным напоминанием о доме, служанкой-дорнийкой, которую она позволила оставить благодаря Хелейне? Её слова смягчили мать, но ненадолго. С тех пор, как Алисента вышла замуж за Визериса, их взаимоотношения поменялись. Я мало слышала о них с принцессой, кроме того, что приходило с ветром, — в Дорне говорили: «бедные любительницы цитрусов, жалко». Дорн не перемалывал слухи об этом, не обсасывал и не противился. Дорн проглатывал и забывал. Кому было дело: любишь ты кинжалы или чистишь оранжевые апельсины? Я остановилась в дверном проёме, так и не решившись войти внутрь. У окна, спустивши штаны и прислонившись спиной к каменному оконному выступу, стоял Эйгон. Он дышал жадно, с упоением хватал ртом воздух и теснился к стене; его щеки раскраснелись, а порозовевшие губы выпускали пар. Скользя пальцами вдоль живота, он запрокидывал голову и толкался бедрами в руку, потирая большим пальцем головку, но, не обхватывая член полностью. Лунные тени не скользили по нему, скрывшись в тучах: ночных и вязких; лишь редкие проблески лучей отражались в его влажных кудрях. Смявши подол домашнего платья, я гулко выдохнула, — возбуждение просачивалось сквозь ткани, грело и заставляло желать. Он гладил себя другой рукой по щеке, кусал губы и жмурил глаза. Наверное, стена была холодной. Ведь все каменные стены холодные, — я задумалась, мотнув головой. Вуайеристкой становиться не хотелось, но отводить взгляд не хотелось сильнее. Поэтому, сделав неуверенный шаг на свет, я позволила ему увидеть себя и вновь вернулась на место. Эйгон мельком глянул на меня и, не скрыв удивления, посмотрел в пустующий коридор правого крыла. Что он хотел там увидеть? Я в немом вопросе склонила голову, — он хмыкнул и развернулся. А затем, продолжил ласкать себя, то сжимая рукой основания члена, то щелкая пальцами по головке, позволяя смазке брызгать на пол. Он шире расставил ноги и, стараясь не ерзать на месте, начал двигать рукой вверх-вниз, еле касаясь ногтями плоти, что сочилась смазкой. Он закатывал глаза и почти скулил от удовольствия, жестче сжимая рукой кольцо. Он выглядел богом, сотворившим слово «красота». По его коже текли капли пота, а фиолетовые глаза слились с темнотой ночи. Излившись на пол, он посмотрел на руку, испачканную в собственной сперме и не торопясь, провел ей вдоль обмякшего члена, вытирая кожу о кожу. Затем, не натягивая штаны, он сделал несколько шагов вперед и, его губы тронула слабая, довольная улыбка. Эйгон поднял руку и провел влажными пальцами по моей щеке вдоль линии подбородка, вытирая остатки. — Я думал вы здесь, — с придыханием произнес он, указав на коридор правого крыла. — Я здесь, — ответила я и, зардевшись, вытерла щеку. Он натянул брюки, неприятно поморщился, но снимать белье не стал и двинулся к выходу из башни. — Нам в одну сторону. Идёмте. Я кивнула и двинулась следом. По спящему замку разносился звук шагов, шаркающий и ленивый. Цветастые гобелены постепенно мрачнели, становясь темными с преобладающим зеленым цветом. По другую сторону коридора висели черные гобелены, но их было значительно меньше. Я шла чуть поодаль, позволяя принцу довольствоваться уединением и позволяя себе скользить взглядом по его фигуре. Брюки, облегающие его ягодицы, выглядели неудобными: ткань прилипла к телу, а на внутренней стороне бедра виднелись полупрозрачные, мелкие пятна. Подавив улыбку, я поправила собственное платье и спросила: — Вам не холодно? — А должно быть? — с замешательством спросил Эйгон. — Думаю, да, — мы пересекли развилку и прошли мимо Тронного зала; Эйгон дернулся, но оборачиваться не стал. — Или, быть может, только в моих покоях так холодно. — У вас разве нет камина? — спросил он, останавливаясь у входа в библиотеку. Вдалеке горели свечи, и можно было различить две тени: высокую и ту, что пониже, с густыми длинными волосами. Обе были в одеждах, прикрытые тонким покрывалом, которые обычно оставляют на креслах слуги для тех, кто пожелает ночью почитать, к примеру, или выйти на балкон, подышать. Эйгон задержался, обвел взглядом фигуры и, не сказав ни слова об этом, последовал дальше, ухмыляясь. — Есть, но нет дров. А без них, видите ли, получить огонь проблематично, — ответила я. — Могу призвать Солнечного Огня, — с усмешкой произнес Эйгон. — Сожжет слугу, что вам не по нраву, и будет вам и тепло, и развлечение. А если этими слугами станет стража в его покои? Ладно, хватит! Это жестоко. Я подавила желание шлепнуть себя по щекам и прикусила язык, удивляясь собственной дурости. Так действительно не стоило шутить. — А вы так часто делаете? — держась, спросила я, пропуская Эйгона к началу спален. — Нет, но никогда не поздно начать, — он улыбнулся, а я придержала рукой штору, сжимая край. Никогда не видела улыбки красивее! На его нижней губе проступила кровь; там, где треснула нежная кожа, когда он впивался зубами в неё, теперь раскрылась явно. Подхватив своей рукой мою, он переступил через порожек и проговорил. — Вдруг вам понравится, и захотите ещё. Чего ещё? Сгоревших слуг или шуток с неясным смыслом? Возможно, оба. Я нетерпеливо вдохнула. От Эйгона пахло вином, розами и немного потом. Он зашел в собственные покои раньше, чем я успела это заметить. Торопливо скрывшись за дверью, я подошла к умывальнику и огрела щеки ледяной водой. Спалось сладко.***
Вот и прошел турнир в честь дня рождения принца Деймона, что осчастливил народ не только своим присутствием, но и участием, с последующей грандиозной победой. Каждый из рыцарей покорно сложил перед ним оружие и выразил своё восхищение. Эймонд не пришел поздравлять его, оставшись в замке и начищая меч. Хелейна осталась сидеть возле него, на узкой лавке с подставкой для ног, вышивая мордочку рыжей лисицы. — Сегодня будет дождь, — оторвавшись от вышивания, произнесла Хелейна. — Повезло, что мы в замке, — посмотрев в окно, с улыбкой ответил Эймонд. Он поднялся и сел рядом с сестрой, рассматривая, как женские пальцы делали стежки, ловко и быстро. Поймав её руку, он легонько сжал её своей. — Развлекаетесь? — спросил Эйгон, только что вошедший в комнату; он завалился на диван и отряхнул брюки. — Было нудно. Удивлен, что они ещё ноги ему не целовали, —высказавшись про Деймона, он скорчил гримасу, показывая сие действо. Эймонд скривился, но ответил. — Лучше бы он свалился с этой лошади. — Так он почти, — с иронией начал Эйгон, положив руки за голову и растянувшись. — В последний момент удержался, а воплей то было. — И славно, — внесла свою лепту Хелейна; закончив с узором, она отложила его в сторону и встала. — Пошлю за Марией, — вслух произнесла она. Эйгон встрепенулся, приоткрыв один глаз и оказав свою заинтересованность. — Дорнийкой? Зачем она тебе? — Прогуляться, — она кивнула Эймонду и вышла. Тот вышел следом за ней. Слугу я встретила после обеда, но Хелейну так и не нашла. Оставшись в её покоях, мы с Эйгоном распили по ряду бокалов вина и съели закуску из свежей, красной рыбы. Он уступил мне место на диване рядом, а сам положил ноги на край стола, где не было приборов. — Она не придет, да? — закончив жевать, спросила я. На столе тлела пара свеч; те, что побольше, ещё держались. Слуги давно закрыли шторы, принесли чистую воду и постельное белье, застелили его и ушли. — Она не вернется, — глянув на дверь, пояснил Эйгон, а затем, вылил оставшееся вино. — Можем пойти ко мне. Тут уже нечего терять. — Хорошо, — я кивнула. Пораздумать над его предложением было делом важным, но не для пьяного человека, как и осознать, почему принцесса не вернулась в свои покои. Он подкинул дров в камин, пошевелил их и прихватил остатки закуски. В покоях Эйгона было тепло. Мы расположились на толстом ковре из медвежьей шкуры и наполнили бокалы. Слова звучали мерно, пьяно и в основном об Алисенте. Он говорил, а я слушала. Тяготы отпустили его прежде, чем я успела взять его за руку.***
Подобные вечера таили в себе чуждые друг другу чувства. Знатные дамы замирали в жажде предвкушения, перебирали юбки и спорили со служанками, которые в кой-то веки не поспевали за хозяйками. Женатые лорды, да и холостые, терли лоб в ужасе ожидания. Ведь не каждому посчастливилось получить конверт на аудиенцию в Красный замок! Бал в честь празднования юбилея короля Визериса I — было событием мировым; слухи о котором зачинались задолго до самой подготовки. По причине тяжелой болезни короля, большинство заседаний совета проводилось под руководством десницы короля, Отто Хайтауэра. Визерис Таргариен был глубоко домашним человеком, если так вообще можно было говорить в отношении короля. Он любил семейные вечера, предпочитал делить зал с родственниками и их приближенными. Однако сегодняшний день не подвергался обсуждению. Вестеросские дома уже получили приглашения на бал в логово новоиспеченных и старых драконов. И даже волки удостоились этой чести. Старки вошли в список, помеченные удачей от самого короля! Чего нельзя было сказать о другом северном доме, Доме Болтонов, чьего имени изначально не было в списке. Многие сочли бы причиной отказа герб Болтонов, другие, — их хитрый характер и жестокость. И все окажутся правы. «У голого человека секретов немного — а у ободранного их и вовсе нет…» Ободранный, лишённый кожи человек на гербе Болтонов — это напоминание о старинном обычае заживо сдирать с врагов кожу. «Pōnta issi feeble-minded!» Таргариены не боялись, они снисходительно игнорировали их, а не испытывали отвращение, как Старки. Поэтому Визерис I, отдал заботу о Севере двум домам и оставил за собой право не вмешиваться в их конфликт, пока дело не примет внушительные обороты, — если такое случится. Он не позволял врагам ступать в его покои. Хотя каждый из присутствующих мог им оказаться. — Вина? — спросила служанка, держа два полных бокала. Визерис кивнул, принял напиток и сделал глоток. Окинул расцветший зал, полный дам в шуршащих платьях и улыбнулся. В воздухе царило спокойствие и ароматы женских духов. Подле него, как верная жена и королева, сидела Алисента Хайтауэр, держа в своей руке его тяжелую, морщинистую руку. Вскоре в зал вошла и Рейнира Таргариен с детьми. Деймон отстал, задержавшись у стола с угощениями, щедро привезенными с северных земель Старков. Среди них были и юные, ещё зеленые волки и те, кто имел почтенные титулы. Рыжеволосая девушка с мутно-голубыми глазами, цвета тернистых аллей летнего Винтерфелла, почтительно кивнула ему в ответ. Это была леди Ланна Старк, дочь лорда Торрхена Старка, родного брата Хранителя Севера. — Принц Деймон, — поприветствовала его она. — Желаете черной смородины в сахаре или мятного чая? — Обойдусь вином, — с усмешкой ответил он, взял открытую бутылку и наполнил свой кубок. — Однако от варенья не откажусь. — Ваше право, — леди Старк учтиво улыбнулась и подала принцу маленькую миску из темного дерева, предназначенную для двух-трех порций. Не стала спрашивать, почему Порочный принц удостоил её своим вниманием, — это было очевидно. Союзники. Он рассматривал вариант склонения Севера на сторону чёрных, к будущей королеве Рейнире Таргариен. Сам же Хранитель Севера выражал симпатию к нынешнему устрою жизни и оставался облачённым в зеленые цвета. Ланна взяла кусочек хлеба, обмакнула в варенье и поднесла ко рту. В холодной бледности её кожи сквозило тепло, а кудри горели алым в пламени восковых свеч. Она была точно красная женщина, только прислуживала Старым богам. — Приятный вкус. Только немного кислый, — прожевав, сказал Деймон; он поставил пустую миску на стол и облокотился. — Никогда ранее не пробовал северных ягод. — Мы подаем их на завтрак с чаем или добавляем в пироги, — расслабившись, пояснила леди Старк. — В этот раз вышло кислее обычного из-за морозов. — Вас это увлекает? Разве это не дело слуг? — продолжил Деймон. — Они и занимаются, но иногда бывает, — Ланна осела рядом, но на приличном расстоянии. — В те дни, когда я не охочусь и не пишу картин, приходят и другие дела, — она замолчала, словно собираясь с мыслями. Деймон не торопился, он прокручивал ножку уже опустевшего кубка меж пальцев и почти не смотрел на стоящую рядом северянку; ему и не надо было. Вопрос чести был затронут негласно, но Ланна понимала это. Она нахмурилась и несколько раз потерла запястье. — Возможно, у вас есть мой голос, — тихо произнесла она, внезапно зардевшись. Деймон не встрепенулся, а лишь повернул голову и теперь смотрел на Ланну. По его лицу расползлась горделивая, почти дерзкая улыбка, а правая рука слабо дернулась, но он тут же убрал её на пояс. Заметивши взгляд Рейниры, он решил распрощаться с молодой северянкой. Желаемое было достигнуто и, задерживаться более не имело смысла, если не хотелось продолжать разговор о чертовом варенье, что ласково обволакивало рот ягодным вкусом. Он отвлекся, впервые пожелав остаться ещё на пару минут. — Umbagon, issa dāria, — откашлявшись, Деймон перешел на высокий валлирийский, обращаясь к Рейнире. — А вам удачного вечера, леди Старк, — склонив голову, он удалился. Бал протекал без происшествий. Музыка сменяла музыку, партнеры сменяли друг друга, а вино текло каждому в горло. Эйгон стоял возле Хелейны и Эймонда, скучающе озираясь вокруг. На нем был камзол из черной, плотной кожи с золотыми пуговицами и гербом Дома, вышитым на груди. Широкий ремень с массивной пряжкой, кольца с драгоценными камнями, и пустышками, на мизинце и указательном пальце. Передние пряди были заправлены за уши, однако одна из них спадала на лицо, чуть щекоча кожу. Он, надувши губы, покачивался на пятках. Между ним и Хелейной стоял Эймонд, что из-под опущенных ресниц поглядывал на сестру. Как только мелодия стихла и музыканты замерли, чтобы перевести дух, он отвел Хелейну на балкон. Решив, что принцессе дурно, я посмотрела на фрейлин, но те и не двинулись с места. Занятно. Я, было, покосилась на дверь, но взгляд вновь вернулся к принцу, зацепившись за движение его губ, — приподнятые уголки образовали подобие усмешки. Может, предложить ему потанцевать? Эйгон отказался от танца и прикрыл рот рукой, пряча зевок. — Я не танцую, Мария, — пояснил он. — По крайней мере, с вами на этом «чудесном» вечере, — его ладонь двинулась по столу и прошлась вдоль моих пальцев. — Хотя, признаюсь, хочется. Седьмое пекло! Наивная душа. — Боитесь сплетен? — поинтересовалась я, плавно перевернув руку и уложив под его; холод золота отзывался дрожью в теле. Мне захотелось стянуть одно из колец Эйгона, например то, что с крупным аметистом и натянуть на собственный палец; почувствовать тяжесть камня и ощутить гладкость огранки. Поелозив пальцами вокруг его, я сняла с мизинца принца массивное кольцо, напоминающее драконью чешую. Эйгон вздернул бровь и, придерживая кисть, сам надел кольцо на мой палец. Почувствовав, как украшение сползает вниз, я сжала ладонь. Картина задыхающегося Эйгона, жадно ублажающего себя, не тревожила мои мысли, пока он стоял рядом. — Не совсем. Король хочет воссоединения семьи. А мне среди бастардов места не выделили, — он криво усмехнулся и посмотрел на племянника Джекейриса, что танцевал с кузиной Бейлой. — Я должен быть примерным и не делать то, чего не велят, — он гневно дернул плечом, не глядя на матушку. — Как будто я когда-то делал иначе?! Я открыла и закрыла рот, не зная, можно ли говорить эти слова не наедине. Их отношения с Алисентой были трудными, но это не означало, что я могла нагло лезть в них, вставая на сторону Эйгона. Особенно, когда так привыкла к своей голове. В молчаливом, приободряющем жесте я коснулась его плеча, он поднял руку и накрыл ею мою. Снова обхватил бокал, но отстраняться не стал, а наклонился ниже, почти касаясь носом моих волос. — Я бы отвел вас в свои покои, если бы мог, — он говорил сбивчиво, прижимаясь носом к моим волосам и потираясь щеками. — Вы вкусно пахнете. — Вы тоже, — зардевшись, я отодвинулась, позволяя его белым, чуть повлажневшим кудрям коснуться моей кожи; мазнув губами по его щеке, я удовлетворенно выдохнула. — Всегда. — А я и не знал, что у нас так много общего, — с ироничной улыбкой Эйгон передал мне кубок вина.***
С запада дул ветер, играя с темно-синими юбками Хелейны. Гул разговоров и стук каблуков не доходили до двух молодых людей, что стояли у перил балкона. Эймонд протянул сестре платок, дабы она вытерла с лица жар и усталость вечера, она с радостью приняла вещицу. — Спасибо, Эймонд, — сказала Хелейна, не торопясь обтерла лицо, но платок не вернула. — Можем пройтись по саду, если ты устала, — обеспокоенно предложил Эймонд, смотря на сестру из-под спущенных ресниц. — Можем постоять и тут. Эймонд смутившись, кивнул; поддел ногтем застежку, что держала повязку, снял её и уместил в нагрудный карман. Заживший шрам обдуло прохладой, и принц вздрогнул, но прикрывать нежную кожу не стал. Хелейна подняла глаза к небу. Эймонд обнял её за плечи. В зале же, неподалеку от входа в розарий, томилась одинокая дама. Она не участвовала в сплетнях, не танцевала и не лизала рук королю Визерису, как делали другие. По большей части, мужчины. Кланялись пред ним, бились головою о пол или выпрашивали благословение от больного короля; в надежде, что тот под влиянием трав расщедрится на землю или пост. Видевши эту трагикомедию, состоявшую из глупости, а того и похуже, девушка хмыкала и отпивала вино. На её платье виднелись узоры из зеленых листьев золотым переплётом. А выгоревшие от солнца каштановые волосы имели светлые пряди. Наши взгляды пересеклись, и я сделала шаг навстречу. — Леди Тирелл, — я вежливо поклонилась. — Маргери, — поправила она, склонила голову в уважительном жесте и перекинула прядь волос через плечо. Её лицо посветлело или же мне показалось, когда мимо прошёл высокий молодой человек с густой, но короткой бородой. — А вас как зовут, милая? — Мария. — С Юга? — бесцеремонно спросила она. — С Дорна, миледи. — Какая из меня миледи? — воскликнула Маргери, звонко рассмеявшись, она опустошила кубок разом. — Я скорее похожа на непутевого рыцаря в платье, — она указала на юношу, что насупившись, краснел перед Золотыми мечами, то ли от волнения, то ли от чего-то другого. Это был темноволосый красавец, с густыми кудрями и тощей фигурой, четырнадцати лет от роду, если не меньше, — Вот мой кузен, будущий рыцарь. И как, похож? — она вновь наполнила кубок. «Наше слово — золото» «Сверху золото, под ним жгучая сталь» — прозвучало в голове. Осмотрев юношу, я пришла к выводу, что он, пусть и не имел столь крепкого телосложения, был хорошо сложен. А по задаткам физическим и славе дома Тиреллов, можно было, перенять на себя золото. — Думаю, ему нужно немного постараться, — с улыбкой произнесла я. — Нужно перестать засматриваться на… — она замолчала, осознав оплошность и, сменила тему. — Вы гостья тут, Мария? — Если можно так сказать. Маргери дернула за первую нить. — Вам нравится здесь, в замке или быть может, вы хотите домой? Знаете, я люблю чай с персиками, вы пробовали когда-нибудь? — Персиковый чай? — изумилась я, словно забыв о первом вопросе. — Мне доводилось пить только травяной и цитрусовый. Маргери зажала нить в кулак, обмотала её меж пальцев и потянулась за второй. — О, не волнуйтесь, я с радостью угощу вас! Как в Дорне относятся к визитам? Не знаю, хотела ли Маргери таким образом обзавестись подругой или же разузнать о моем положении в обществе и отношении к короне. Я отвернулась, услышав знакомый голос. За столом сидел Эйгон, подперев щеку рукой и слушая тост Эймонда в честь детей Рейниры. Он не вдавался в подробности и не выглядел заинтересованным, а лишь повторял обрывки фраз и сжимал кубок. Нить порвалась. Леди Тирелл молчала. — Простите! Я, когда увлекаюсь, могу не следить за собой, — со смущением в голосе произнесла я, надеясь, что не выдала внимания к принцу. — Если вы желаете, я могу показать вам окрестности, и мы сможем поговорить. Здесь есть чудесный розарий! — Отличная идея, — улыбнувшись, леди Тирелл подхватила меня под руку и в последний раз бросила взгляд на молодого лорда. На его жилете виднелся коронованный олень, стоящий на задних ногах.***
Огонь догорал. Пламя от затухающих дров не колыхало штор, не жгло рук и не слепило глаз. Оно вбивалось запахом пепла в ноздри; грело, как утонувшее в горизонте солнце, любовно и трогательно. Я опустилась в кресло подле Эйгона и оглядела его. Он был всё еще в камзоле, только теперь первые две пуговицы были расстегнуты, а на лбу проступил пот. От него слабо пахло вином. Я потянулась и помогла ему снять верхнюю часть, аккуратно расправляясь с рукавами. Огладила подушечками пальцев теплую, бледную кожу и разомкнула ремень, стянув следом и его. Эйгон прерывисто выдохнул, облокотился подбородком о моё плечо и сжал в объятиях, просовывая пальцы под ткань платья. Расстегнул бретели, целуя ключицы, спустился к груди, лаская и утыкаясь носом. — Не думал, что придется так долго ждать, — шептал между поцелуями принц. — А ты ждал? — с придыханием спросила я, усаживаясь к нему на колени. Ответ был известен мне ещё в ночь нашей встречи, когда я, изнемогая от желания опуститься перед ним на колени и ластясь, хотела вылизать его руки дочиста. И вовсе было не важно, что после умывания, щека, которой Эйгон воспользовался как полотенцем, немного чесалась. — Безумно, — выпалил он, скользя языком по коже, нежно оттягивая зубами и прикусывая. Я зарылась руками в его волосы, целуя пряди и вдыхая запах, ставший родным. Он пах морской солью и домом. Он целовал в ответ, прижимал спиной к грядушке и шептал то, чего я не могла понять. «Ao yknagon raqagon lenton…» «Se sīglie nopāzma! Nyke isse jorrāelagon rūsīr zȳhon…» — Что ты говоришь? — убирая волосы с его лица, спросила я; по его щекам потёк румянец. — Что-то на валирийском, — улыбнувшись, он коснулся губами моей шеи, оставив поцелуй под мочкой. Платье соскользнуло на пол. Полные груди, некогда скрытые под шелковым одеяньем, теперь отливали бронзой в свете камина. Всё казалось сладостным и манящим: словно густая, медовая патока, что пачкала язык и застревала в зубах. Я инстинктивно прикрыла руками грудь, да тут же отдернула, не поддавшись стыду. Кого заботило это глупое чувство, когда Эйгон был рядом? Он, а не обрюзгший лорд с сальными патлами вместо волос, что пускал слюни на каждую юбку. Благо, внимание принца на празднестве оказало услугу. Ублюдок не осмелился и пальцем дернуть в мою сторону. Зато Эйгон ластился подобно коту, ерзал на кресле, впивался пальцами в мои бедра и стонал: громко, вкусно и горячо. Ему было наплевать на приличия, а я не собиралась отказывать в удовольствии, ни ему, ни себе. Неудачно повернувшись, я замерла. Нечто прохладное упиралось в бок. Валирийская сталь? Из расстёгнутого пояса принца выскользнула рукоять клинка. — У меня есть идея, — произнес Эйгон, чуть отстранившись. — Принимаю. Он наклонился, обхватил губами сосок и прислонил кончик лезвия к другой стороне, чуть вдавив острие в кожу. Как только появилась первая капля крови, он поймал её языком и поднял взгляд, как бы спрашивая — можно ли продолжать? Он смотрел на меня столь невинно, столь чуждо ласково для наследника престола, что ему хотелось угождать до замирания сердца. — Подними голову, — сказал он так тихо, что я подумала — почудилось. — Задумал перерезать мне горло? — я усмехнулась и тут же опустила уголки губ. Смущение принца коснулось и меня. От чувства чего-то неизведанного подкашивались колени. — Не знаю, — с придыханием ответил он. — Нет, что ты! — осознанно добавил Эйгон и тут же прижался губами к моим, прикусывая нижнюю до крови. Его ладонь накрыла левую грудь, поглаживая и дразня, прошлась по правой, вскользь сжимая сосок и отпуская, не дав насладиться. Он не ласкал, — он думал. Дышал чаще и зашуганно отводил взгляд, будто боялся собственной мысли. — Просто шучу, не волнуйся, — я коротко поцеловала его в щеку, он ответил улыбкой. — Я понимаю. Он опустил лезвие, провел им вдоль живота и остановился у ключиц, делая надрез. Настолько тонкий и слабый, что если бы не капля крови, я бы не почувствовала его и вовсе. Однако надрез был глубоким, как оказалось после, когда он прильнул губами к ране, и жжение заставило вздрогнуть. Эйгон рвано выдохнул, сжимая рукой мои пряди на затылке, приподнял бедра и вошел. Я стиснула зубы, чтобы не кончить в ту же минуту от приятного ощущения заполненности внутри, — размер был идеален, — уткнувшись в его шею, я в экстазе прикусила кожу принца. Его член двигался размашисто, не придерживался ритма, постоянно выскальзывал и входил вновь. Эйгон был перевозбужден, гладил кровавыми пальцами мои губы, щеки, размазывал теплую жидкость. Он почти кончил, — это всё, что я успела осознать, прежде чем распахнулась дверь. — О, как неловко! — с притворным разочарованием воскликнула Маргери, закрыв лицо растопыренными пальцами. — Я немного заблудилась, уже ухожу. Она тихо закрыла дверь, вместе с защелкой и поспешила во двор, где в ночной тени её ждал лорд Ерис Баратеон.***
В этот день солнце не вышло из-за горизонта, а птицы не подняли крыльев. Визерис I скончался. В лихорадке, лежа в собственной постели, он бормотал имя первой жены, Эйммы Аррен, сжимал фамильное кольцо и прикладывал его к пересохшим губам. Он бился в бреду, пока Алисента не подала ему макового молока: густого и сладкого. И тогда, он заговорил, медлительно и прерываясь на глотки. «Эйгон… Сын… Он… Наше будущее…» Окончив пить, Визерис положил голову на подушку и замер. Болезнь больше не тревожила его, а женская рука наконец-то смогла отпустить мужскую. Алисента встала с постели, в последний раз посмотрела на мужа и послала за Эйгоном, будущим королем Вестероса. Тот нашелся вблизи Блошиного конца, объедающий зачерствевший кусок хлеба: перепачканный сажей, весь в пыли и запахе улиц, он бежал, но безуспешно. Эймонд знал, что найдет его здесь. Знал, что брат станет упрямиться, а не подчинится воли матери, как он сам. Поэтому, даже не хватая Эйгона за грудки, он легко повалил его наземь, наступил подошвой на колено и, не давая дернуться, спустил острие меча меж его ног. Затем, сжавши горло, он почувствовал, как под пальцами задергались мышцы, вены налились и вздулись от давления, — в следующую секунду Эйгон плюнул, дернулся. Вот идиот. Эймонд хмыкнул и, тут же сменил положение, полностью подмяв брата под себя. С раздражением треснул кулаком по скуле, прямо под глазом и, не прерывая урока, ударил снова, размозжая губы принца в кровь. — А теперь слушай, — произнес Эймонд. — Если хочешь сдохнуть, я сейчас же отрежу тебе язык, а потом скормлю его дорнийке на ужин. Эйгона передернуло от слов. Это было скорее неосознанно, чем нарочно; когда рот наполнился кровью, а младший брат разжал тиски, заставляя Эйгона харкнуть себе под ноги. Вязкое, горячее месиво расползлось по его штанам. Воздух вдруг пропитал запах смерти и гнили, исходившей уже из соседнего переулка, где валялся труп. Сейчас вырвет, — подумал Эйгон. — У тебя есть долг, и ты его исполнишь. Это твоя прямая обязанность перед матерью, домом и народом, — заключил Эймонд, спустил хватку и принялся наблюдать, как кровь струилась изо рта брата. Достал из-за пояса кинжал и несколько раз ткнул в кадык жестким движением рукояти. Эйгон содрогнулся, зажал рот дрожащей рукой и припал лицом к земле. Мышь против сокола, — добровольное убийство, — заключил принц. Они вернулись в замок тем же вечером. Эйгон не посетил ужина. Он отлеживался, глядя в потолок и щуря глаза. Тело размягчилось от ванн, эфирные масла сняли часть боли, но не заживило раны. Ему хотелось выть, сдирать заживо кожу и никогда не примерять на голову корону. Он мог бы выброситься в окно, если бы не имел при себе собаку-поводыря, дражайшего брата Эймонда. — Уймись, — сказал он и вышел из покоев. Я застала его стоящим у входа в Тронный зал. Эйгон держался тени, не сводя глаз с одной единственной точки, — железного трона, что теперь пустовал; прикрывал посиневшую щеку. — Нужна помощь, Ваше Высочество? — с волнением спросила я и убрала его руку со щеки своей; огладила пальцами след и подошла ближе, вставая перед ним. — Он справится сам, — ответил Эймонд. — Не справлюсь, — отрезал принц. Эйгон отстранился от стены и последовал в мои покои, невзирая на гневный взгляд брата. Тот отчего-то не противился, оставшись стоять у входа в зал. Усадив Эйгона на кровать, накрыв его ноги одеялом, я набрала в ладонь немного хвойного масла и провела им по видимым синякам, массирующими движениями втирая средство. Он поджал губы, болезненно морщась. — Сильно болит? — спросила я. — Уже нет, — кисло улыбнувшись, ответил он. — Было хуже, — подхватил прядь и закрутил кончик меж пальцев. — Скоро пройдет. — И коронация тоже? Я убрала руку и прижалась лбом к его лбу, поцеловала кожу на его порозовевших щеках, почти невесомо, ласково, и выдохнула в губы, стараясь не причинить новой боли. Его язык на мгновение коснулся моего. — Прости. Ты знаешь, что нет. — Знаю, — с разочарованием ответил он, а затем, подтянулся на кровати и уложил голову на мою грудь. — Я устал, — он закрыл глаза. Спустя время я почувствовала, как Эйгон задремал; провела пальцами по белым волосам, что пахли мылом и, затушила свечу.***
Утром постель оказалась тёплой. Рядом спал Эйгон, уткнувшись в мою шею и перекинув ногу через моё бедро. Ночью, сбивши одеяло на пол, и покрывшись мурашками, он теснился к теплу. А сейчас, сквозь тонкую ткань атласных зелёных штор проникал свет, терзал тела и скользил по простыням. Эйгон заерзал. Затем, перевернулся, разлепил глаза и обтер ладонью губы. — Спала? — сонно спросил он, окидывая влажным взглядом комнату. В фиолетовых глазах отразилось солнце, а с капилляров почти сошла краснота, оставшись лишь у радужки, где перетекал цвет. Пурпурный, фиалковый или же с примесью чистой лаванды, — не смогла определиться. Однако сравнивать не перестала. Он поежился, подобрал одеяло с пола и, накрывшись, утянул меня за собой; вдохнул запах моих волос где-то на уровне макушки, да в этой позе и остался лежать. Наверное, выспался. По крайней мере, хотелось так думать. — Всю ночь, — обхватив ладонью его щеку, я прижалась к ней губами, оставляя поцелуи. — Надеюсь, Эймонду отбило память, и он не вздумает переться сюда, — пробормотал Эйгон, лениво подтянул одеяло по самое горло и как довольный кот, растянулся поперек кровати. Не удержавшись, я потрепала его по щеке. Он потерся о руку в ответ. — Сегодня хочу не вставать, — сказал он. Неожиданно дверь с грохотом распахнулась и Хелейна, стоявшая пред Эймондом, пропустила брата вперед. Он, задержавшись, незаметным жестом обхватил её руку меж юбками. Её волосы украшали свежие голубые розы. — Собирайся, — отрезал Эймонд, швыряя стопку вещей на кровать. Золотые цепи, высечки на камзоле были тяжелыми и, когда треснулись о перекладину, я дернулась. — Ну, чего ты? — тихонько усмехнувшись, произнес Эйгон, ласково погладил плечи, а после собрал свои вещи. Оделся нехотя, дрожащими пальцами застегивая ремни и поправляя цепь, что грузом тянула шею. — Не засыпай без меня, ладно? — он наклонился, впиваясь в губы сладким, почти приторным, как засахаренный мёд, поцелуем. — Я скорее усну за дверью, — ответила я; оторвавшись, стерла слюну с его губ и поднялась следом. Два брата и сестра отправились в Драконье Логово. Королева Алисента Хайтауэр с десницей уже ожидали их вместе с остальными членами совета и народом. Коронация Эйгона II должна была вскоре начаться. Мне оставалось одеться и унять волнующееся сердце, что щемило в груди. Эйгон не хотел править, но он не выбирал. Я гневалась и проклинала себя, что не обладала даром отрезать головы и менять судьбы.***
А что изменится?
В Драконьем Логове толпился народ. Люди, подданные в неведении и искренней вере в нового короля — стояли смирно, ожидая; люди, бунтующие и гневные — остались позади, ещё у ворот, сдерживаемые стражей. Эйгон шёл, медленно передвигая ноги, что прилипали к земле. Словно раскаленное железо под пламенем, обхваченное рукой умелого кузнеца, он смотрел вдаль и не видел ничего. На шее, обвязанной цепью, как материнским платком, виднелись посветлевшие синяки. Он не моргал, не думал, не дышал. Ладони вспотели, а глаза наполнились слезами. Звук мечей, скрещивающихся позади, с каждым новым его шагом, вызывал лишь дрожь. Липкую, вязкую и едкую; как дым, когда попадал в глаза. Он дошёл до матери. Её руки были холодными, а губы сухими, когда она целовала его в лоб. Эйгон шёл дальше; поднимался по ступеням и чувствовал, как скользили подошвы на вычищенном полу. Он падал, утопал в собственной драконьей яме. Он не желал, так почему же был должен? Клинок из валирийской стали жёг кожу, болтаясь трупным телом на поясе. Он делал всё, что от него требовали, но почему сейчас не имел выбора? Он метался, как загнанная охотником дичь, ободранный о ветви кролик с перерезанной лапой. Зачем? Он хотел чувствовать, но был пуст. Безразличие кромсало ткани и тянуло узлы. Принц, король, сломанный мальчишка, кролик. Кто же он? Высокомерный, язвительный, хрупкий, неуместный. Апатичный, импульсивный, нелюбимый. Кровь била в висках. Хелейна не смотрела, он знал. Ему даже не требовалось поворачиваться, чтобы увидеть это. Она, склонив голову к Эймонду, молчаливо стояла. Эйгон не возражал. Его не волновало, что связывало этих двоих. Его не волновало, что щека саднила от удара Эймонда. Он уже свыкся. Оставалось только шагнуть в неизвестность и безропотно принять её. Только не хотелось, жуть. Эйгон подумал о матери, что стояла перед ним с улыбкой и влажным взглядом. Он не понимал, горда ли она за него или испытывает жалость. «Ты любишь меня?» «Ты идиот». А что ещё матери отвечали сыновьям, когда те спрашивали их о материнской любви? Эйгон поджал губы. Слеза скатилась по щеке, соскользнув на подбородок. Он хотел вытереть её, но не мог, не здесь. Кожа защипала, а во рту возник солоноватый привкус. Возможно, он был худшим сыном, неудачным, ранним первенцем, заслуживающим пощёчин и порки. Но он был её сыном. Эйгон опустил голову, не желая смотреть на неё. Много мыслей вертелось в голове: правильных и не очень, но не запоминалась ни одна. Хотелось вырваться, расщёлкнуть капкан, что уже успел раздробить кости. Опоздал. Сир Кристон Коль опустил корону на голову Эйгона. Дверь закрылась, а лезвие пересекло глотку в одно мгновение, словно отрезало новый кусок хлеба. Теперь, он — король, Эйгон II. Без возможности быть тем, кем так и не смог стать. Он понял это. Развернулся, выдернул меч из ножен и, держась за рукоять, поднял. Первый раз, второй. «Слава королю! Слава королю Эйгону!» — раздавалось вокруг. Эйгон не слышал их. Слова звучали размытым шумом: раздражающим и радующим. Улыбка тронула его губы, когда он увидел в глазах людей обожание. Такое сильное, что сбивало с ног. Дикое, почти первобытное восхищение им, как единственным, важным звеном в этой цепи. Богом. Его желали, на него молились, о нём рыдали. Взгляд скользнул влево. Мария. Она смотрела на него. Прижавши руку ко рту, волнуясь и сминая полы платья, почти по-детски. Так трогательно. Эйгон почувствовал, как разгорелось в сердце, и пробудился стыд, знакомый и неузнаваемый. Он хотел отвернуться, бросить к ногам матери меч и спуститься с возвышений, к ней. — Горжусь, — вырвалось из моих уст, прежде чем мне удалось прикусить язык. Не вмешиваться не вышло. Хотелось утешить его, целовать лицо и волосы. Сквозь гулкий зов толпы и давящие взгляды. — Спасибо. Эйгон ответил вполголоса, скрывая улыбку. Он вновь поднял меч, в третий раз. Я не отвернулась, кусая губы и впиваясь ногтями в ладони. Корона кровоточила на его лбу, слезила фиолетовые глаза. Такие нежные и полные слёз. Он — уже король, а его руки всё ещё тряслись. Не успев вернуть меч в ножны, Эйгон отшатнулся, прикрытый рукой Алисенты. Стены Драконьего Логова разрушились, обвалились колонны и придавили десяток детей-подростков, что стояли в углу. Оглушительный рёв пронзил каждого, заставляя метаться в агонии, искать пристанище, в страхе закрывать уши. Драконья поступь была вальяжной, а лапы тяжёлыми, вровень огромным булыжникам, пророчащим быструю смерть. Мушки суетились, прятались за обломками и прижимались друг к другу. Почти королева, Рейнис Веларион появилась здесь, в Драконьем Логове верхом на Мелеис. Под её гнётом содрогалась земля. — Седьмое пекло! Я дернулась к Эйгону и, вскрикнув, попятилась назад к стене. Сердце стучало в груди, а пот струями тёк под платьем. Эйгон стоял неподвижно, испуганный и смотрящий в глаза смерти. Пасть Мелеис распахнулась перед ним с матерью, властно щёлкнув зубами. Сожрёт, седьмое пекло! Она его испепелит, раскромсает, проглотит как брошенную, раненую овцу! Я схватилась за волосы, вцепилась в щеки, раздирая ногтями кожу и пуская кровь. Паника душила, выворачивала желудок, выкорчевывая все внутренние органы вперемешку. Застревала в легких смрадом, густым и туманящим разум. Я была готова рухнуть на колени, ползти и молить о пощаде, лишь бы выдернуть его живое тело оттуда. Но моё тело не слушалось, билось в конвульсиях и становилось ватным, обмякшим месивом, что порождало агонию. — Эйгон, седьмое пекло! Эйгон! Голос прозвучал сдавленно, впору блеянью. Кто это был? Хриплый вздох остался на кончике языка, пока дракон вывалил свой массивный, пропитанный слюной и кровью, язык; облизал острые, длинные клыки и прежде чем сомкнуть челюсть прямо перед лицом Эйгона, вдохнул его запах. Ноздри дракона дернулись, насыщаемые ароматом живой плоти. Дрянь! Чертова дрянь! Я засунула руку под платье, пытаясь нащупать за бельем кинжал, — пусто. Выронила! Пред глазами потемнело, и я схватилась за выступ, держась на ногах. Потолок был проломлен. Раздался второй драконий рёв, ревностный и гневный. Дракон отпихнул гору камней рядом с ним и мотнул хвостом, разбивая остатки в пыль. Он больше не летел, а шел, разорвав то, что осталось от некогда крепких цепей. Скалился злобно и беспорядочно плевался огнём. В воздухе витал страх: сильный, въедливый и родной. Солнечный Огонь опустился перед хозяином, защищая его. Эйгон в неверии повернулся к дракону. Его лицо отражало восхищение. Неужели он заслужил его преданность? Смог. Он подошел к дракону и погладил шершавую чешую. Рейнис же, не произнося ни слова, кивнула и отступила вместе с Мелеис. Гул стих. — Залезай. Ну же, — бросил мне Эйгон, прежде чем потянуть на себя и усадить спереди. Солнечный огонь взмыл в небо. Мы пролетели ворота и устремились вдаль. Ветер был жестким и холодным, но не причинял неудобств. Эйгон, обхватив меня поперек талии, сумбурно шептал на ухо: — Ты этого не забудешь. Руки не отпускай, а то оторвутся. Ветер съедал слова подчистую, но дыхание Эйгона приятно щекотало кожу. Слезы сыпались градом, сердце выпрыгивало из груди от чувства свободы и красоты. Мы приземлились скоро, у ступеней, ведущих на нижний ярус Драконьего Логова. — Он голоден, — пояснил Эйгон. Когда мы спустились, он прошел к деревянным бочкам, кивнул драконоблюстителям и поднял крышку. Куски свежего мяса сразу же привлекли внимания Солнечного Огня, он сел и начал есть. — Драконов невозможно приручить, знаю, — сказал Эйгон, опередив мой вопрос. Он сел на землю возле разорванной цепи, позволив дракону уединиться в трапезе. — Он признал меня своим хозяином. Верность многое значит, Мария, — он ласково потрепал меня по волосам и поцеловал в висок. Мы просидели так до тех пор, пока дракон не закончил есть. Довольный, он подошел ко мне и ткнулся носом в плечо. — Покормить хочешь? — предложил Эйгон, обнажая зубы в полуулыбке. — Смеёшься? — я отодвинулась, чувствуя дыхание дракона. Страх возник, стоило увидеть вблизи горящие огнем драконьи глаза. — Возможно, — иронично усмехнувшись, он посмотрел на Солнечного Огня и отодвинул его морду от меня. Поднявшись, протянул руку. — В другой раз. После коронации Эйгон II верхом на Золотом Драконе, трижды облетел город.***
На небе не было ни звёзд, ни облаков. Вода отражала лунные проблески и тени. Из деревни доходили лишь отголоски разговоров пьяниц, что вваливались из таверны в таверну. Я подошла к морю и, разувшись, ступила в воду. Эйгон стоял впереди, ушедши в воду по щиколотки. Ветер развевал его белые, как сладкое парное молоко, кудри, обдавал прохладой покрасневшие щеки. Как же он был красив! Подошедши сзади, я обняла его, обвивая двумя руками и прижимаясь грудью к его спине. Он развернулся и спешно заключил в объятия, уткнувшись солёным лицом в мою шею. — Замерз? — огладив его щеку, спросила я. — Немного, — он теснее сжал объятия. Неподалеку два молодых парня, гуляющих по морю, распевали песню. «…И пышные кудри её словно мёд! Тут носом задёргал красавец наш бурый, Страшный, большой и с мохнатою шкурой! Ах, бедная дева, увы ей и ах! Учуял он мёд у неё в волосах!..» — Знаешь её? — поддавшись вперед, я вытерла каплю воды с его носа; он лишь цокнул и обтер свою щеку о мою. Стоять босыми в море становилось почти нестерпимо, а руки Эйгона совсем уж замерзли, — ощутила я, когда он положил их мне под подбородок. Милая Маргери говорила о звучащей песне как о «любимой истории» сводного брата, я помнила. — Слышал что-то, — Эйгон нахмурился, но вспомнить не вышло. — Наверное. Я хитро ухмыльнулась. В голову закралась мысль вкусно напиться, наесться жареной птицы и целовать эти губы прямо за столом. — Таргариены пьют эль? — подтянувшись к туфлям, я обула левую ногу. — С тобой хоть слёзы Лиса! Шучу, умирать пока рано, мы ещё не… — не договорив, Эйгон забрал вторую туфлю. — К черту! — он подхватил меня на руки и понёс к тропинке. — Темный самый вкусный, — проговорила я, болтая ногами. — Не соглашусь, — он задумался; а затем, наклонился и прильнул к моим губам. «…На парочку эту всем любо глядеть: Прекрасная дева и бурый медведь!» — один из молодых парней пропел последние строки. Ты тянешься ближе, пахнешь любовью Я чувствую розы в обличье твоём Я думаю глупости, странна порою Но это не главное, мы же вдвоём? Я думаю много, терзают сомненья И хочется ясности, грубой, дурной И к черту ту славу, это лишь блеянья Поверь мне, — не сгину одной. Думаю много, и всё о тебе я Надеясь, что будешь со мной.***
Люцерис Веларион выжил. Эймонд успел увести Вхагар в сторону, прежде чем она вцепилась бы когтями в горло дракона. Мальчик не пострадал, за исключением сломанной руки. Это был сущий пустяк, учитывая, что он остался жив. Алисента слышала, как приземлились оба. Она сидела в собственных покоях, держа в руках чистый лист бумаги и кусая губы. Дрожащие руки пачкали чернилами кожу, когда она решилась написать первые слова. «Рейнира…» Она вытерла руки и, не умывшись, легла спать. Той ночью на Драконий Камень прилетел ворон. И Рейнира, запершись в покоях, раскрыла письмо. По её щекам потекли слезы, а уже давно заживший шрам снова заныл. Может, это и был шанс? Рейнира прижала к сердцу ладонь.