Солнце ясное

      Серёга Майский стоял, облокотившись о бок служебного ниссана, и курил. Высоко стоящее солнце бликовало на серебристом капоте, слепило глаза, заливало светом луг, на котором в компании фирменного фэсовского чемоданчика копошился Иван.       Ванька сидел на кортах в высокой траве, поэтому видно было его очень плохо — русая лохматая макушка слишком сливалась с окружением. Но подойти Майскому было… Физически, конечно, можно, и при надобности он бы это сделал, но решиться на это в настоящий момент он не мог. Было неловко, грустно и стыдно.       Ваня почти с ним не разговаривал уже неделю.       Ванечка Тихонов — апрельское солнышко о двух ногах, такой же ядовитый и резкий. Но тёплый, даже после нескольких часов проведённых в сыром и холодном подвале. И вот на кой черт, спрашивал себя Серёга, он этой язве и просто мнительному человеку сказал то, что сказал. Он этот вечер теперь чуть ли не в кошмарах видел.       «Вань, ты пойми, для нас главное — флешка, а ты уже потом, на втором, может, третьем месте».       Майор стиснул зубы. Тогда он не думал ни о чем, кроме завершения операции и сна. Мимолётно у него пронеслась мысль о том, что надо бы перестать трещать, а то херню нести уже начал, но она быстро растворилась на подкорке.       Оказавшись в ту ночь дома, Майский сразу лёг в кровать, понадеявшись на здоровый сон, но именно в этот момент совесть начала есть его поедом. Серёга ни секунды не сомневался в том, что Ваня всё запомнит. Всё до последнего слова запомнит, но никому не скажет, слишком уж гордый. И обидится, обязательно обидится. Потому что думал, что они семья. И Ванечка, гордец, мнительный и ядовитый человек прав, — с горечью думал Серёга тогда, на холодных простынях в темной комнате, и сейчас, под ярко светящим, но почти не греющим солнцем.       И подойти, сказать слова извинения было слишком страшно и стыдно. И Ваня не шёл на мировую. Вот так и жили.       Рогозина как будто не замечала душевных терзаний майора, поэтому на выездные экспертизы в сопровождение Тихонова отправляла именно его, Майского.       Единственный, кто ещё проявлял внимание к сложившейся ситуации, был Костик Котов, в диалоге с которым Майский смущённо и тихо признался в том, что увечье или смерть Вани он себе не простит. А потом Котов оценил атмосферу, которая царила вокруг этих двоих, выслушал сбивчивый Серегин пересказ событий, после протянув: «Ну ты, Серёга, дура-а-ак».       Первым рефлекторным желанием было отсыпать Косте леща, чтоб неповадно было попирать майорскую честь Сергея, но это желание быстро ушло, так как «Ну, а в чем я не прав?»       Пришлось с грустной миной и тяжестью в душе признавать что прав Костик абсолютно. Сергей правда дурак, каких поискать.       А следом за этим ещё возить нахохлившегося Ванечку, куда Рогозина пошлёт, а та, видимо, собралась сдавать норматив по нахождению своего начальника компьютерного отдела на свежем воздухе. Просто выполнить не годовую норму, а пятилетнюю, да ещё и за три дня. Если короче, к вящему неудовольствию и смущению Серёги, их совместно высылали на воздух в среднем два раза за день. В среднем два раза за день Майский стоял столбом по часу, в то время как Иван искал под всеми кустами средней полосы упущенные улики.       Улиток он находил, правда, чуть чаще.       Сейчас он копался на лугу в поисках пуговицы.       Сергей, когда узнал, присвистнул. Луг, двести на четыреста метров надо прочесать в поисках пуговицы. Ладно. Не ему же, в конце концов. Оказалось, что всё чуточку проще: пуговица должна была быть потеряна в том месте, где несчастного клиента фэсовского морга задушили.       Майский готов был клясться: среди шума ветра в стоящем неподалеку лесу, он различал тихую матерщину.       Пожалуй, стоило бы предложить свою помощь светилу современной криминалистики.       Майский затушил сигарету ботинком и пошёл к Ивану. За почти семь дней Майский оценил чувство вины во всей его красе. Оно душило, мешало трезво думать и тяжело клубилось около сердца. От себя было противно, и он не мог думать ни о чем, кроме того вечера, и ни о ком, кроме Вани Тихонова.       А ведь до того, как он открыл рот всё было хорошо. Ванечка, объект воздыхания последних полугода жизни, был близок, давал себя обнимать за дрожащие от рыданий худые плечи, трогать и подносить к своему лицу жилистые кисти, обхватывающие чашку чая. Майскому нравилось, Майскому хотелось думать, что Ванька позволяет видеть эту слабость ему, потому что он кто-то особенный. ФЭС — семья, а Серёжа в ней — самый близкий человек. А потом Сергей сделал то, что определило его в разряд далёкого и нелюбимого родственника, которого ты видишь раз в год, а хотелось бы ещё реже.       Чувство вины съедало и угнетало Майского. Рядом с Тихоновым как будто стало тяжело даже дышать.       — Вань? — позвал Серёга, подойдя к протоптанному участку на лугу, где на корточках ползал с лупой и пинцетом Тихонов.       — Майский, — Ваня обозначил, что майора он увидел, ледяным тоном.       — Помочь? — хриплым голосом спросил Майский, не зная, куда себя деть от неприятных чувств и стали в глазах Тихонова.       — Нет, товарищ майор, я справляюсь, — резко ответил Иван, зло нахмурив брови.       В теплом свете солнца он выглядел бледно, подвижные тонкие веки отливали синеватым. Майский точно мог сказать, что он долго не спал: белки глаз выглядели покрасневшими.       Майор потупил взгляд. Извиняться не хотелось, что вообще этот костлявый и лупоглазый о себе возомнил?! Майскому, чтобы разгневаться, многого не нужно было.       Но чтобы остыть — тоже. Он не прав. Он виноват, что обидел Ванечку. Что хер ему теперь, а не благосклонность Тихонова. И ведь правда, ему бы тоже не хотелось однажды услышать от Котова, Круглова, Рогозиной, хоть кого-нибудь из фэсовцев, отказ помочь, потому что он не имеет при себе ничего важного.       Серёга посмотрел на носы своих берц, чтобы не пялиться на спину Ваньки, скрытую под форменной балахонистой курткой. Вот кому под прямыми солнечными лучами жарко не было. Хотя и погода была ветренная, а тут открытый луг. Наверняка продувает со всех сторон. Из-под подошвы на него с упрёком смотрела звёздочка полевой гвоздики, стебель которой он немилосердно смял. А рядом с ярко-розовым цветочком блестела…       — Ванек. А, Ванек, — басом позвал Майский. — Это она?       Тихонов на него раздражённо обернулся, подполз.       — Где? — устало спросил Тихонов, медленно моргая.       Сергей присел на корточки и ткнул пальцем рядом с серым глянцевым кругляшком.       — Она, — скрипуче согласился Ванька и потянулся пинцетом к пуговице. Запихнул её в зип-пакетик, закинул улику и пинцет в чемоданчик, захлопнул крышку с максимальным шумом, который он смог произвести.       Разогнулся, потянулся. Куртка, а вместе с ней и футболка, задралась, обнажив худой живот. Майский тоже, не особо спеша, разогнулся.       — Едем, — твёрдо сказал Ванька, не смотря в сторону Серёги.       Серёжа не был уверен в настрое поговорить по душам, но меньше всего ему бы хотелось, чтобы этот кордебалет продолжался хоть сколько-нибудь дольше.       — Ванек, подожди, — позвал его Майский.       Иван, начавший шагать к служебной машине, припаркованной в пятидесяти метрах от них, остановился. Обернулся, щуря от солнца свои глазищи.       — Ну?       — Вань, — начал Сергей, делая два шага вперёд. — Ты это… Обижаешься, наверное, да? Я, ладно, заслужил, признаю. Дурак я. Я не хотел этого говорить, на самом деле, ляпнул, не подумав, — Ваня пристально на него посмотрел со странным выражением лица. — Ты же знаешь, что мы в ФЭС за тебя горой. Я бы за тобой пришёл в любом случае, даже если б точно знал, что никакой флешки при тебе нет, и ты не успел её скопировать. Пришёл бы, Вань, честно. И не во вторую очередь. Как узнал бы, где ты, сразу пришёл. Ты не думай, что в ФЭС я один такой. Рогозина тебя вообще больше всех любит, она за тебя кого угодно очком на кол бы посадила, — Серёга помотал головой. — Вань, ну. Дорог ты мне. Да, я дурак, совсем со словами плохо дружу, — Майский сглотнул, посмотрел на Ваню. Тот выглядел как более удовлетворенная версия себя. — Ты прости меня. Пожалуйста. Ты что хочешь проси, ты ж знаешь, я для тебя сделаю. Прости меня, Вань.       Тихонов — козёл. Потому что на такую покаянную речь майора только каркающе хихикнул. Майский вытаращил на него глаза. Да он смеётся над ним. Тихонов сделал успокоительный вдох-выдох.       — Майский, ты мудозвон. И повёл себя, как свинья, — легко сказал Ваня, прищуривая свои лупоглазые зенки. — Но я тебя прощаю, — Майский только открыл рот, чтобы обнулить всё свои старания и покрыть этого язву матом, но Тихонов внезапно перестал улыбаться уголками губ и печально вздохнул. — Ты больше так не делай, ладно? У меня тогда всё внутри упало. Мне так страшно чуть ли не впервые в жизни было, а тут ты ещё. Ты ж, Серёга, ничего не видишь, да? — Иван иронично улыбнулся. Солнце как будто застыло на его лохматой макушке и в коротких белесых ресницах. — Ты ж не видишь, что ты мне ближе всех? И я хотел бы быть ещё, ещё ближе. А ты?       — А я дурак. И срать я хотел на эту флешку, — охотно и с жаром отозвался Майский, делая ещё шаг к Ванечке и хватая его за руку. Чтобы дёрнуть субтильного Тихонова на себя, много сил не понадобилось. — Ванечка. Я думал, у меня и шанса не осталось.       — Именно поэтому в нашей команде думаю я, а не ты. Ферштейн? — Ванька нагло улыбнулся, проводя ладонями по плечам Майского. Волосы на затылке растрепала тяжёлая Серёгина рука.       Ванька прикрыл глаза. Солнце еле тёплыми лучами ласкало веки, одна рука Майского поглаживала его шею, другая крепко держала за пояс. Благодать. Раньше чем прикосновение губ к одному из век он почувствовал покалывание бородки на скуле. Серёжа, ничтоже сумняшеся, покрывал поцелуями область вокруг его глаза.       — Майский, — когда майор отстранился, Ваня открыл зенки, проморгался, лукаво прищурился. — Не там целуешь.       Тихонов тихо про себя радовался, что майор проявил чудеса смекалки и теперь целовал его так, как будто больше не дадут. Целовался майор, ну, приятно. Без лишних слюней, мягко и чуть напористо.       Ваня мысленно посочувствовал Майскому: он предполагал, что целовать его покусанные и сухие губы может быть малясь дискомфортно. Майский же недовольным не выглядел. «Дорвался,» — удовлетворённо подумал Иван.       — Хочешь, мы приедем, я тебе торт куплю? — хрипло спросил Майский, прижимая к себе лупоглазое чудо.       — Заметь, не я это сказал, — с налётом желчи отозвался Иван. И уже мягче ответил. — Хочу.       К машине шли плечо к плечу по залитому солнечным светом лугу.