Допрос

Чёрные кудри даже на плечи не опускались, даже к шее не доходили, а вот светлые и прямые — покрывали лицо, растрёпанные во все стороны. Тихий, но тяжёлый вздох — Ну что, Летов, не стой в проходе… — Майор подписывал какие-то бумаги, почти не поглядывая на фигуру у двери. С явной злобой хлопает та.

Тишина.

Только редкий звук ручки по бумаге. Интересно, там его дело, или ещё какого-то уже запуганного ими бунтаря. Эта мысль слегка двигает Егора вперёд, интерес просыпается, покрытый злобой. Берцы тяжело топают по полу гос. учреждения. Но угрюмый, явно слегка пьяный Анархист останавливается в середине кабинета. Сжимает кулаки, дышит тяжело, поглядывает из-под волос и тёмных круглых очков зелёными глазами. Всё в этом кабинете злит. Всё это из-за блядской советской власти.

Вновь тяжёлый вздох. Резкое чирканье ручкой, похоже на роспись. Майор откладывает бумагу. Давал Летову фору, время настроиться. К такому не привыкнуть, сколько времени не давай. Ему противно. Всегда. Было, есть и будет, он уверен. Хочется разнести тут всё. — Игорь, проходите и садитесь… не тяните время. — Мешков одарил Летова тяжёлым взглядом. Почти прогнувшись под желание советского служащего, он, было, двинулся к стулу у стола, но дёрнулся, слегка рыкнув. Мешков вскинул бровь. — Ни при каких обстоятельствах… на ваш сраный стул не сяду… — встряхнул головой, убирая с лица пару прядей, громко выдыхая через нос, как разъяренный бык. Майор усмехнулся. — Голосок прорезался… садись, Летов, и без брани… — начиная злиться, прикрикнул Владимир. Воздух накалялся. Тело кипело. Щеки от жара покраснели, и краснота переходила на шею, прячась под чёрной футболкой, уходя по рёбрам к паху… — Последний раз скажу… никогда… радуйся, что припёрся… — Егор весело усмехается, скалясь, как собака. Майор, видимо, не выдерживает, подрывается со стула и обходит угол стола. У Летова перед глазами плывёт, когда он чувствует Мешкова рядом, ощущает его сильную руку у себя на плече, тянушую Летовское тело к стулу. Игорь бунтует, рвётся из хватки, хоть и наслаждается, не позволяет себе такой слабости, явно не со служащим советской власти. Анархист не жаться к нему должен, а на землю кидать и заламывать, как его сейчас. Егор часто дышит, упираясь ногами в пол и руками в спинку стула, не давая себя посадить. Майор в злобе задерживает дыхание, прижимаясь к спине Летова, дабы перехватить его руки. У Игоря перехватывает дыхание… Крепкий, горячий майор отнимает его от спинки стула, выпрямляя. Горячо дышит на ухо, заломив молодого бунтаря в облегающих, кожаных штанах. Очки опустились к кончику носа, норовя упасть. Летов забывается в ощущении тела за ним. — Майор… — Егор произносит с томным придыханием, от чего Мешков сильнее напрягается, вжимая в себя тело и перехватывает запястья. — Последний раз я тебе говорю… сядь, или привлеку без разбора. — Летов вздрагивает от горячего воздуха на ухо и мягкого баритона слов, сглатывая. Он обмяк, не способный вырваться сейчас. Майор подталкивает его вперёд, заставляя медленно перебирать ногами к стулу. Егор слегка нагинается, незаметно прижимаясь к его паху бедрами, будто слегка противясь. Майор резко выпускает воздух из лёгких, наконец усаживая Летова на стул, под конец проходясь руками по его пояснице. Мешков усаживается напротив — Не провоцируй, Егорушка. Плохо кончится… — Да вы что, Майор… кхаа… — Летов исподлобья глядит на него, чувствуя возбуждение. И всё из-за этого… даже противно, приятнее иглу с наркотиками ебать, чем хоть чуток думать о Мешкове. Егора передёргивает, мысли мечутся, в глазах темнеет… Он снимает очки, мешают уже, и так хуево. Владимир берёт лист с печатями, оставляя пока перед собой. Переводит дыхание, смотря в глаза Летову. Пытается забыть, настроиться на допрос, манипуляции, добычу информации. — Что-ж, Егор, наконец ты в моей власти. — Летов закашливается, утыкая взгляд в пол, незаметно укладывая руку на пах, сжимая, тяжело вдыхая, сглатывая ком в горле. — Так же, как вы во власти совка. — он выплёвывает эту фразу с отвращением, с усмешкой глядя на Майора, который поджимает губы, недовольный фразой. — Я надеялся, мы договорились… — с раздражением выдыхает, специально хмуря брови. — Мы договорились без брани, хуё-Майор… а я бы начал с того, что Анархисты с такими, как вы, не договариваются… — Летов скалится, довольный высказыванием. Стук по столу. Он подпрыгивает на месте. — Хорошо, по вашему, Игорь. — Мешков двигает к себе лист бумаги с принимаясь что-то писать. — Бляя… — Егор прикладывает руки к лицу, шумно выдыхая. Не удержал. Слишком резок. Держать планку. Аккуратно касается свободно лежащей руки Майора, останавливая от письма в таком жесте. Из-под небольшой, кудрявой челки глядит Мешков вопросительно. — Хватит с тебя, Летов, — прокашливается — набранился тут уже, всё рассказал… так, за что тебя.? Измена родине…? — Летов весь подбирается, вытягивается, смотря в глаза Майору, сжимает его ладонь в своей. — Мешков, это ваша работа, и я тут на допросе, а не на подписи моей путевки в… — вовремя затыкается. Майор слегка кивает, встаёт из-за стола, убирая бумагу в сторону. Егор смотрит на него снизу вверх, сглатывает. — Хорошо, Игорь, давай я подумаю… — обходит стол, вставая за спиной сидящего Летова. Воздух в лёгкие Егора не проходит, когда Майор тяжёлой рукой утыкает лицо Летова в стол, сжимая волосы на макушке. Это не по плану. — Мм… — дерево холодит лицо, глянцевое, лакированное, государственное. Органы холодит. Кожу обжигает, как кипятком, кости скручивает, как резину, мышцы трескаются, как карамель. Как та, что в форме петушка на ярмарке продаётся. Такая же сладкая, как ощущение стула, улетевшего в стену комнаты от пинка Майора. Грохот отрезвляет. Летов стоит неловко, нагнувшись к столу под крепкой хваткой. — М... Майор… акх.! — его тянут за волосы, выгибая. Страх и предвкушение разливаются по телу возбуждением. Майор пристраивается сзади, укладывая опьяневшего от жара Летова на холодный стол. С глухим стуком ладонь Мешкова ложится на деревянную поверхность перед лицом Егора, смотрящего в сторону шкафа с папками, полными бумаг. Анархист вздрагивает, но не более, его уже не так тянет бунт, он лишь томно потирается о пах Майора, мыча через закрытый рот. — Сдулся, бунтарь. противник власти… — унижающи для Летова эти слова, панки себя так не ведут, но млеющее тело Егора не может дёрнуться. Майор расставляет ноги Летова шире, нависая над хрупким, дрожащим телом. Игорь выгибается, короткими ногтями проходясь по столу, пока Мешков выпрямляется, укладывая руки на кожаные штаны анархиста. Летов вздрагивает весь, протяжно воет, почти как песнях, дрожа, как от грибов или герыча. Майор медленно стягивает с него брюки, мучая, хватаясь за шлевки, от этого за кожей тянется и ткань боксеров. Игорь послушно поднимает бёдра. Слишком послушно. Он — лёд под Майором, но лишь тает, пока с него стягивают ткани. Мешков скалится, наблюдая за дрожащим, истекающим смазкой Летовым. Ждал, надеялся, волновался. Получил. — Егор, выстави бёдра… — приказ, который опасно произносить в таком месте, но Майор сам уже не может терпеть. — Есть, товарищ Майор.! — Летов усмехается, не может долго не подъебывать совков. Подносит потную ладонь к голове, улыбаясь самому себе в стол. Мешков шлёпает по ляжке, накидывая на патлатую голову анархиста свою фуражку. У Владимира всё поджимается от вида лежащего в содроганиях Летова в его фуражке. — К неприкрытой голове! Не смей больше… — жмётся к телу на столе, довольный собой. Егор дрожащими пальцами гладит ткань головного убора, проходят подушечками по холодящей кожу звёздочке. Летов уверен — ему идёт пахнущая волосами и хозяйственным мылом фуражка Майора. Не смотря на свое положение, Игорь искренне доволен, уже не напыщенный противостоянием, поддавшийся желанию. Летову кажется, что весь мир содрогается, когда за спиной звенит бляшка ремня и свистит воздух, рассеченный кожей, вытянутой из брюк. Не до конца понятно, всё замирает или бешено бежит вперёд, рушится, рассыпаясь в осколки или укрепляется титанически, непробиваемо, уходит наконец советская власть или наступает коммунизм, ясно одно — красная от удара кожа пульсирует, глаза до белков закатываются, ногти скребут поверхность стола, органы горят, разум мутнеет, пальцы на ногах поджимаются, сердце пропускает удар, волоски встают дыбом, кровь приливает вниз, член дёргается к животу, глотка содрогается в стоне. На бедро приходится второй удар ремнем, но не всё повторяется, панк приходит в себя и осознает ситуацию. Хотя вроде это и делает всё хуже… Глубоко вдыхает, будто наглотался воды с хлоркой, как с бассейне. Летов в этой боли забывается, а Майора ведёт. Худощавое, бледное тело в уже стянутых кожаных штанах, чёрной, потёртой футболке, которая тоже уже сбилась и оголяла спину с поступающими косточками и фуражке, советской, государственной, майорской, затмевает разум Мешкова. В одной руке покрасневшая кожа бедра, в другой ремень, болючий, опасный, потёртый и в голове множество вариаций дальнейших действий. Сжимает грубо и так болящую кожу, лежащий скулит. У Майора чуть ли яйца не звенят от тяжести возбуждения, у Летова член ноет до боли, но оба тянут, привыкают, наслаждаются. Егор извивается, как змей, длинными руками скидывает со стола бумаги, ручки, папки, печати, грохот отдаёт вибрациями в кровь, а Мешков резко останавливает телодвижения грубой рукой, сжимая пальцы на кадыке. Ремень громким звуком ложится на стол. Летов прижат у шеи рукой и у копчика бедрами и еле может вдохнуть, когда Майор наконец обхватывает пульсирующий, ноющий от возбуждения член. Игорь всем телом вздрагивает, стонет в голос, переходя на гортанный крик. — Даже от военного марша я так не трепетал никогда, как сейчас от того, насколько ты мокрый… — посмеивается, знает, что именно от этого Летов сейчас потёк ещё сильнее. Снизу от предэякулята всё чавкает, скользит и пахнет изнемождённым Егором. Стонуший по-звериному, беспорядочно толкается в кулак Майора, а тот ускоряет темп, от чего Игорь вываливает язык, как кобель быстро дыша через рот и то скуля, то воя. Все тело подбрасывает от наконец пришедшего контакта, удовольствия. Летов, наверное, никогда не думал, что может быть так хорошо, горячо от рук Мешкова. Горячая, наполненная кровью головка пульсирует, вся измазанная в смазке, член дрожит, явно готовый излиться, а Летов весь вытягивается, поджимается, напрягается, и фуражка спадает с потной, буйной, патлатой головы. Майор резко убирает руку, довольно оглядывая кожу, блестящую от смазки. Слизывает её с пальцев, расстёгивая свои брюки. Не ясно, как Владимир ещё держится при этом на ногах, но смазанной рукой обхватывает свой елдак, заметно больше, чем у Летова, и дрочит себе с хлюпами, пока Егор воет от желания кончить. — Совки всегда оставляют дела недоделанными?!.. Товарищ Майор, сука, имейте совесть… — Летов начинает рычать, даже орать натурально, трахая бедрами воздух. — Остынь, Игорь… и скажи всё-таки, почему же песни антисоветские пишешь… И что в них по смыслу вложено… — Вот в чём план..... Летов замирает с бёдрами в воздухе, возвращаясь из сладкого томления в горячих вздохах в суровую реальность. Опускается всё-таки на стол, громко по нему ударяя. — Вам я зла, Майор, не желаю… попрошу выслушать меня после. — отрезвило некое предательство… но Егор решает любезничать до конца, — Товарищ, я весь, целиком, в первую очередь за вас, а значит, и за нашу великую власть… И я прошу прощения, хоть теперь и вы можете быть человеком, рушащим государство… вас теперь тоже можно под статью… — Подъебнул, запутал, напугал, подлизал. Жучара, Летов. Дрожащий выдох за спиной. Получилось. Майор судорожно хватается за бёдра Егора, от чего тот вздрагивает. — Ладно, Игорь, похоже мы договорились… — признал правоту, мать его, анархиста! Великий день, праздник… — только вот дай мне убедиться, что ты всё понял… — А Летов-то всё ещё терпит стояк, сглатывает, и на его бёдра с шлепком ложится тяжёлый, горячий, мокрый, большой хер Майора. Резкий вздох, почти вскрик. В голове всё связывается в узелок, прорастает мухомором бешеная мысль, дерущаяся с другими, мелькающими опятами, лисичками и подберёзовиками. В ушах шумит военный марш и раздаются выстрелы, перемешанные с приказами Майора, которые и правда наяву. Но Летов-то не тут… — Егор… Игоооорь… Летов, блять! — вскрикивает, грубо шлёпая по бедру. Анархист наконец очнулся, напрягаясь всем телом. — Ах…! Да, Володенька…? — Кудрявый млеет, рычит над телом, притираясь к чужому бедру членом, пока у панка в глазах мутнеет. Тело уже ломит и всё ноет от возбуждения, но Майор облегчает страдания, выступая баночкой пива для опохмела, начиная надрачивать Летову размашисто, резко, сжимая кулак сильно, почти до боли. Но Егор протяжно стонет, с позволения Мешкова кончая на пол, пачкая государственный ламинат. Почти брезгливо отряхивает руку от спермы Майор, думая о том, как хорошо будет наблюдать за моющим его пол Летовым. Вид разгорячённого Егора будоражит разум, весь в испарине, красный от стыда… Подчинившийся анархист заставляет Владимира просто взять и крепко обхватить свой, стоящий колом, хуй. У Игоря от стона сверху всё переворачивается, и это, видимо, даёт ему стимул наконец усесться на стол, тяжело дыша. Он, тяжело дыша, наблюдает за натягивающейся крайней плотью и наливающейся кровью головкой и весь дрожит. Кое-как обтирается от собственной спермы подручными средствами и берёт бумагу, на которой напечатано его дело и красуется его фамилия… Майор не успевает это понять, пока жмурится от удовольствия, кончая на свою ладонь, а Летов уже кидает лист под стол, натягивая одежду. — Во рту пересохло, товарищ. будьте добры стаканчик воды… — охрипший Егор усмехается, смотря на тяжело дышащего Игоря. — Ты ужасен, Летов… сейчас… — также хрипло, и шепотом, — заставляешь меня идти против совка… — и чуть сам себя по губам не ударяет, широко открывая глаза, пока Летов заливается смехом, разминая затёкшие мышцы.