Un fantasma

Передо мной на скамье два парня. Имена не важны. Им по двадцать, хорошо выглядят, одинаково думают. Скалятся, смеются, посылают непристойные жесты. Тёплая весна умерла под пеленой тумана. Кто замечает смену погоды, когда перед тобой соблазнительная искусительница в короткой юбке? Гладкая кожа блестит на острых коленях, на пухлых губах лопается розовый шар. У меня длинные ногти и туфли на каблуке. Я продолжаю надувать жвачку, лопать и лопать, как лопается терпение парней напротив. Жадные руки оттягивают джинсы в паху. Горла выплёвывают колючие смешки. Я раздвигаю ноги — нет нижнего белья. Мужская поза, локти на спинке скамьи, голова склонена к плечу. Нас не интересуют прохожие — для них нас нет. Меня такого нет. Проснись. Листья сбрасывают туман, я нажимаю на кнопку — включаю солнце. Передо мной на скамье два возбуждённых парня. Рты закрываются, прелестница в короткой юбке оказалась седовласым мужчиной в камуфлированной куртке. — Кого-то потеряли? — закидываю малиновый брог на колено. — Здесь была девушка, — левый показывает в сторону. — Я могу быть женщиной, могу быть мужчиной, могу быть тобой, — смотрю на правого, прокручивая серьгу в мочке, — или тобой, — перевожу взгляд на левого. — Вы закрываете глаза по моей воле, ваши сны — моя жизнь. Каждая душа однажды покидает тело. Её душа вылетела в поезде смерти и рассыпалась на осколки. Один затерялся. Появился спустя двадцать семь лет и выбрал тело маленькой девочки. В предсмертном письме Она просила помнить Её, но не предупредила, что забудет меня навсегда. Первая фраза — «Что ты делаешь?». Последняя фраза — «Порой нам лучше оставаться детьми, потому что дети не делают таких вещей». Мы — пассажиры. Она не собиралась уезжать, отказывалась до последнего, вырывалась из рук моего заместителя. Капитан Ульрих Шёрке покончил жизнь самоубийством под взрывы крематориев. — Что означают цифры? — Лейла проводит пальцами по номерному знаку под правым глазом. — Память. — О чём? — указательный соскальзывает на шрамы возле уголка рта. — Ни о чём. О Ней. Я не мучаю людей кошмарами. Кошмары создают сами люди. Мы запираем себя в месте, где приближаемся к смерти. Безмолвная в чёрном плаще и белой маске наблюдает за слезами отчаяния. Меняются комнаты и главные актёры. Смысл один: «Кошмар — это место, где твоё тело сжимают в тиски. Момент, когда твоё сердце останавливается». Её кошмар ожил. Потерять память — прекрасно. Терять память ежечасно — удобно. Сбрасываешь кожу, отрастает новая. Избегать неприятелей, избегать неприятности, обрадоваться на секунду забавной собачке на улице и поморщиться от удара мизинцем о ножку стула. Откуда синяк? Да кто его знает. Жить от записки до записки. В магазине покупать продукты, шампунь, новую кружку и три упаковки белых стикеров. Именно белых, потому что Лейла не любит яркие цвета, от них кружится больная голова. Десятилетия у меня болела голова из-за осколка над правым ухом. Лейла ударилась виском, упав с качелей в детстве. Я не потерял память, она меня никогда не знала. Засыпай. Секс во сне ничем не отличается от секса в реальности. Я не злоупотребляю, знаю меру. Курю сигареты, пью алкоголь по выходным и вечерам, но никогда не перебарщиваю. Не разрушаю семьи, не издеваюсь над женщинами, не глумлюсь над мужчинами. Секс с Лейлой во сне сопровождают обрывистые стоны и ласковые руки на спине. Секс с Лейлой на мягких простынях, почти в реальности, мы не падаем в инферно. Липкая, чёрная материя не засасывает в джаханнам. Лейла безгрешна, в аду меня ожидает крематорий вместо котла. Мои черти — сгоревшие узники. Мир человека без памяти — чистый, как дети, не вышедшие из бани № 1, бани № 2, бани № 3. На белом стикере два слова. Шесть обойных полосок закрыты недельными событиями. В понедельник Лейла выкинет все приклеенные записки, не пройдёт и получаса, как над столом появятся новые два слова. — Кто ты такой? — Лейла заходит в комнату. Я отрываюсь от рассматривания стены в стикерах. Я живой, наполненный сосуд, не силуэт. Не уйду из квартиры Лейлы. — Я — твой парень. Мы встречаемся. — Ты старый, — хмурится Лейла. — Я рано поседел. — Как тебя зовут? Она подходит с чувством полного краха, стучащим под виском. Заглядывает в разноцветные глаза, но не отыскивает забытую любовь ко мне. Левый — синий, мой, правый — чёрный, Её. Я слеп на правый глаз. — Ты забудешь моё имя. Помни моё лицо. Через два с половиной часа Лейла забывает меня. Секс в реальности ничем не отличается от секса во сне. Лейла вдыхает аромат горького шоколада с моей груди, её кожа пахнет татуировками. У одних жизнь воняет, у других смерть благоухает. Тонкие губы отвечают на поцелуй безвкусием. Я люблю в Лейле всё. Шестьдесят пять лет назад я признался в любви обритой, исхудавшей узнице. Меня не смутили торчащие рёбра и бледный цвет кожи, Она не отвернулась при виде деревянной ноги. Она смотрела в глаза: левый — синий, правый — дыру в лице. У Лейлы родинка внизу живота вместо шрама после операции Наделя. Лейла может иметь ребёнка, но я уже не хочу. Наш сын не похож на Неё, наш сын похож на меня. Действие таблеток подходит к концу. Пора прощаться, чтобы заново познакомиться. — Кто ты? — Лейла прижимается к изголовью, пряча под одеялом голое тело. — Твой парень. Мы встречаемся полтора года. Ты любишь меня. — Как тебя зовут? — Ты… забудешь. Лейла приглаживает спящую змею на правой руке, ведёт пальцы от головы на тыльной стороне ладони до хвоста на шее. Читает про себя цифры на скуле. Тёплый поцелуй по щетине подкрадывается к уголку рта. — Я запишу. Нельзя забывать имя любимого человека. Лейла снимает поцелуй с губ, проглатывает моё имя. Сон забирает память. Соседи ругаются за стенкой — между ними пробежала кошка. Между мной и Лейлой ползут две змеи. Перед приготовлением ужина Лейла принимает таблетку. Когда она не принимает, за плиту встаю я, когда принимает — я слежу за ней, чтобы она меня не забывала. В прошлом месяце память стёрлась в неподходящий момент — Лейла обожглась, с тех пор я не оставляю её одну на кухне. — У тебя есть братья или сёстры? — она присаживается ко мне за стол, мясо тушится на плите. — Старший брат. — Чем занимается? — Лейла берёт меня за руки. — Бизнесмен, любит искусство и картины. Владеет музеем. — Как зовут? — Артур, — чёрным глазом я посматриваю на плиту. — Áртур, — повторяет неправильно. — Нет, не так. Ударение на «у», Артур. — Странные у вас имена, — Лейла улыбается. — Европейские. — У Артура есть семья? Жена? Дети? — Женится скоро. У Артура дочь. Кто будет во втором браке — пока не решил. — А у тебя? — она гладит змею по голове. — Не поверю, что за пятьдесят лет ты не… — У меня сын. Живя в одиночестве, привыкаешь к повседневности. Захочешь принять ванну — помой её сначала. Наследил грязными ботинками — вытри пол. Голоден — приготовь еду. Я переворачиваю мясо в сковороде. Свинина становится человечиной. Открытое пламя жарит дно, огонь пиромана сжигает людей. — Эмиль, ты мне изменял? — Лейла смотрит через плечо. Нервничает. Считает меня изменником. — Я — однолюб, Лэй, в прямом смысле. Я не живу на два дома, — возвращаюсь за стол. — Я живу с тобой два года. Мне не нужны другие. — Я часто спрашиваю о тебе? — она тянется за поцелуем. — Сбился со счёта. — Ты говорил о своём хобби? — Да, у меня его нет. — Совсем-совсем? Твоего брата тянет на искусство, может, и ты любишь картины? Подпираю бровь указательным пальцем, закрываю глаза. «Думаю, её цвет — синий». Я так и не увидел Её портрет. — Я всегда хотел стать музыкантом, — отвечаю сдавленным шёпотом. — На чём играешь? — На пианино. Больше не играю. Лейла обводит мои пальцы и перетянутую толстыми венами тыльную сторону ладони без вросшего куска железа. — Мне казалось, у пианистов тонкие и длинные пальцы. Сыграешь как-нибудь? — Нет. Я перестал играть. Я посвятил тебе композицию. Этого достаточно. — И как ты её назвал? — «Стрекоза». Моя стрекоза улетела на свободу. Пять минут до потери памяти. Я показываю Лейле фотоаппарат. — Думаю, мне пора присоединиться к Джилл, Марку, Лиаму и твоим родителям. Я не «подруга детства», не «лечащий врач», не «друг гей». Тебе решать, как подписать мою фотографию. Я протягиваю Лейле фотоаппарат — именно на него был сделан снимок Натали в кленовом саду — и встаю спиной к стене с фотокарточками и стикерами. — Давай вместе? — предлагает она. — Сколько мы вместе? — Два года и один месяц. Я уничтожил паспорт перед смертью — там моя последняя фотография. Другое лицо, другое имя, другая страна. Звание, форма, раны. Сорокалетняя Лейла Нельсон улыбается на снимке. Она не сфотографировалась с родителями, подругой, врачом, другом. Она ниже меня на тридцать сантиметров, тянет за щетинистый подбородок, чтобы два лица поместились в кадр. Чёрные кудри щекочут глаза. «Он приходит ко мне во снах» — написано фломастером. Лейла крепит снимок между стикерами «Проверь квитанции!» и «Постирай куртку!». Беспамятство добавляет новые морщины. Память Лейлы стёрлась — последние полтора часа исчезли. Мой старший брат помнит всё: с кем делил старые жизни, кто умер по его вине. Для него память — это наказание. Бесконечная жизнь — истязание. Мы гуляем по парку. Лейла отпускает мою руку, чтобы отдалиться вперёд. Она убежала в лесу, потому что я подарил Ей свободу в день рождения. Она вернулась ко мне, потому что в созданном мной кошмаре любила чудовище. — Какой твой любимый цвет? — Лейла ждёт, когда я подойду к ней со спины. — Тёмно-синий, он не такой мрачный, как чёрный. — Почему твой чёрный глаз не двигается? — Лейла берёт меня за руку. — Я потерял его на войне. Солёные воспоминания капают горькими слезами на кожу Лейлы. Годы поисков привели меня к любимому лицу, любимым глазам, любимому телу, любимому голосу. Не те движения, не те привычки, не тот характер. Злая шутка портного Бассó — я нашёл его дочь, но Лейла не Она. Женщина с чёрной гривой не попросит нарисовать пианино, не кинет сучок дальше меня, не придёт на день рождения. Каждое утро я всматриваюсь в черты лица Лейлы — те же мелкие морщины и непослушные кудряшки, перед уходом из квартиры обещаю вернуться. — Куда ты собираешься? — Лейла следит, как я завязываю шнурки в коридоре. — На собрание. Я хожу на собрание, где рассказываю о себе. — А я о тебе всё знаю? — Я рассказал всё, что мог. После собрания «Скажи» я не возвращаюсь домой, Лейла засыпает одна — без воспоминаний и меня. Люди в искажённом разуме выглядят фантомами. Размытые фигуры гуляют по улице, здороваются на лестничной клетке, предлагают пакет в магазине. Без имён, лиц, чёткости. Разговариваешь со старым знакомым с глазу на глаз, а через минуту забываешь, кто перед тобой, и что ты делаешь в кабинете врача. Час, два часа, полтора, три часа, тридцать минут, двадцать — переводишь стрелки на циферблате, увеличиваешь память. Мне не подвластно время. — Зачем ты звонил моей жене? — спрашивает брат на крыше башни офиса. — Поздравил со свадьбой, пожелали удачи. — Больше не звони ей никогда. Не появляйся в её жизни. — Отныне жизнь Эвы соединена с твоей. — Только попробуй тронуть её. Он элегантен в классическом костюме с галстуком. Мама с папой обрадовались бы обручальному кольцу на безымянном пальце правой руки. Любовь не знает границ и возрастов. Муж никогда не полюбит жену. — На связи, мистер Роуч, — я отхожу на край. Через минуту брат спустится с крыши по лестнице, через минуту я прыгну. — Пока, Б-б-б-б, — он передразнивает заикание, — а-а-а-кланд. Я устал. Устал жить с женщиной, которая меня не запоминает. Наивысший мазохизм. Я устал влюбляться в Лейлу трижды в день. Хочу любить и не мучиться. Люди на складных стульях мечтают о суициде, справедливости, высшем снисхождении. В старом спортивном зале я говорю, что мне — пятьдесят два года, и я до жути наивен. Вежливый, глуповатый, смехотворный. Бинты душат горло, брекеты скрипят на нижней челюсти. Перед сном Лейла пишет фломастером на руке «Муж», чтобы наутро не пугаться мужчины в постели. — Сколько мы вместе? — она смотрит на лужи за окном. На улице осень, в квартире Лейлы вечная зима. — Семь лет, — пальцы стучат по джинсам. Комендант Шёрке сжёг моё пианино, от стола с запертым на ключ выдвижным ящиком нельзя избавиться. — Когда ты уйдёшь от меня? — Лейла запрокидывает голову, трёт шею. Я не знаю. — Я влюбился в Неё в десять лет, когда взял за руку в лесу, когда мы вместе пошли домой. Она влюбилась в меня на следующий день, увидев на пороге с обещанным рисунком. Она поцеловала меня, потому что я бы никогда не поцеловал Её первым. Любовь живёт сто тринадцать лет и не умирает. Я никогда не говорил о Ней с Лейлой, втёр воспоминания о единственной любви в скованное железом сердце. Лейла присаживается ко мне на кровать: — Почему ты сейчас со мной? — Потому что я виноват в смерти Лауры Бассо. Я поклялся, что Она выживет в немецком аду. Её здесь нет, Лаура тут, — я положил ладонь на сердце, перенёсшее два инфаркта. — А ты передо мной. Через пятнадцать минут ты забудешь моё имя и никогда не вспомнишь, кто такая Лаура Бассо. Я умоляю тебя, никогда не забирай у меня воспоминания о девочке, что жила со мной по соседству, о женщине, которую я похоронил под Аушвицем. Минута до потери памяти. Лейла выскальзывает из моих объятий: — Мы знакомы? — отстраняется к изножью. — Я — Эмиль, твой муж. Мы не женаты, но для парня я староват. Мы живём вместе семь лет. Пятая фотография на стене — там мы вдвоём.