Ненависть

      Подняв голову к небу, такому желанному и недосягаемому, он сжимает рукоять меча, что предательски трещит, но никогда не сломается. Во всяком случае не сейчас и, очевидно, даже не на этой неделе. Он закрывает глаза и выдыхает, думая, действительно ли он этого желал и за что он получил такое проклятие? За верную службу? Или подонки из Икатии, уничтожившие по собсвенной тупости все вокруг, прокляли? Ответ был настолько далек, что даже в чертогах разума не дотянуться.       Капли дождя обжигали гниющую плоть, напоминали о каждом недостатке сосуда, смывая сочащуюся местами кровь, возвращая ее в землю. Тело зудело, болело, ныло и было готово вывернуться наружу вместе с истерзанной душой. Готово было хоть в кольцо свернуться, прыгнуть в самое пекло и сгореть до тла, но меч остался бы цел. Сколько раз он возвращался? А сколько еще вернется? Даже думать не хотелось, но мысли его больше не слушались.       Копошились как черви, проедали туннели и заполняли их отвратительными воспоминаниями, от которых клинок смотрит вниз, будто плача, а плоть билась быстрее, будто крича. —Атрокс?       Голос Джораала тихий, но звучит громче любого колокола или даже его боевого клича, из-за которого капитан здесь. Он выводит из транса, возвращает к темной реальности, заставляя открыть глаза.       Атрокс медленно переводит на него взгляд с некой тоской и пониманием, закидывая меч на плечо, едва заметно вздыхая. У него нет времени придаваться унынию, нет времени переварить заново тысячи лет жизни, у него будет возможность на это лишь в забвении. Когда-нибудь обязательно будет. —Идем, Капитан.       Наконец отзывается Проклятый клинок, двигаясь по земле, впиваясь в нее когтями и разрывая так, как хотелось бы разорвать грудную клетку, в которой уже нет даже сердца. Во всяком случае того, которое он бы смог назвать своим.