Жалость

Под глухой вой уличного ветра Актёр входит в помещение, освещаемое лишь тусклым светом от лампады. В комнате душно, ощущается слегка противный запах спирта и немного плесени. Темно. Даже слишком темно, хоть на дворе ночь. Помещение кажется невероятно мрачным и...бедным что-ли. Обшарпанные стены, потрëпаная мебель, какой и так не много. Кажется, что такой атмосфере даже достойного описания не придумать, разве что можно сравнить с такими же тëмными, спутанными мыслями, которые лезут в больную, пьяную голову. Но, пройдя пару шагов по скрипучиму полу, мрак слегка развивается, резко освещая лицо Актëра неестественно желтоватым светом. Мужчину трясёт. Но дело даже не в холоде, который стремительно льëтся из сеней. Пошатываясь на ровном месте, Актëр громко заявляет: – Старик! Я вспомнил! Слушай же. – он принимает театральную позу, уверенно смотря куда-то в сквозь. – Господа! Если к правде святой Мир дорогу найти не умеет, — Честь безумцу, который навеет Человечеству сон золотой! – наступает немая пауза, Актëр вслушивается в тишину, ожидая то-ли аплодисментов как после выступления в театре, то-ли хоть какого-нибудь звука со стороны того, кто предположительно слушает. Неожиданно сзади появляется Наташа, слегка удивлëнно смотря на мужчину. Актëр же этого не замечает, так что решает просто продолжить любимый отрывок. – Если б завтра земли нашей путь Осветить наше солнце забыло. Завтра ж целый бы мир осветила Мысль безумца какого-нибудь... Наташу такая выходка не удивляет, она лишь осторожно обходит Актëра, подходя к кровати Анны, смотря на неë. – А, это ты? – вздыхает мужчина, –А где старичок... милый старикашка? Здесь, по-видимому, никого нет... Наташа, прощай! Прощай... да! Я ему рассказать должен сейчас... да! – Не здоровался, а прощаешься... – задумчиво протянула девушка, страдальчески окинув взглядом Актëра. – куда ж ты собрался? Вновь настала пауза. Мужчина смотрел так, словно не расслышал вопроса вовсе. Но, дело было совсем в другом. Внутри бушевали эмоции, а в глубине интелегентная душа желала свободы, желала того, чтобы еë поняли. – Наташа... – начал он неуверенно, но с некой ухмылкой – по сцене мое имя Сверчков-Заволжский... никто этого не знает, никто! Нет у меня здесь имени... Понимаешь ли ты, как это обидно — потерять имя? Даже собаки имеют клички... Вот я помру здесь! Помру! – Умерла... – с ужасом говорит девушка озабоченно всматриваясь в уже белое лицо Анны. – Бедная девушка... Как же так... – Актëр со стоном опускается на стул рядом с Наташей. Он в момент мрачнеет, чуть ли не плачет. – Она была так важна для тебя? – тихо спрашивает Наташа, не смея шевельнуться или как-то отвести взгляд от покойницы. – Ещё сегодня она говорила что...умрëт, а я ей не верил. Она всегда говорила что жизнь еë прожита в нищите... Что кроме побоев и голода она ничего так и не видела... Наташа, это знак. Я...скоро тоже умру...я это знаю... Наташа осторожно коснулась плеч Актëра, всë таки подняв взгляд на собеседника. – Зачем же так? – немного подумав спросила девушка, – жалости на всех не хватает... А разве можно жалеть человека?.. – Нельзя. – отрезал Актëр, – никого нельзя жалеть, особенно себя... в нашем-то положении... В момент Наташа крепче сжала плечи актëра, пытаясь чуть приобнять, на что мужчина немного отстранился, невольно фыркнув. – Жалость – действительно порок человеческий. Всех мы жалеем, даже без надобности... – она ещё раз окинула взглядом покойницу, – пусть покоится с миром...своë она отмучила... – Надо бы сказать мужику-то еë... – сказал внезапно появившийся Бубнов, который всë это время наблюдал за ними, скрываясь во мраке. Кажется, что эта ночь запомнилась Актëру больше всех остальных. И именно Наташено " Жалость – действительно порок человеческий." – он вспоминал в момент своей смерти, когда петля больно стягивала горло, вырывая последний жалостливый стон из груди...